Однако если разбирать предостерегающие образы по порядку, то, во-первых, не было оснований чувствовать хоть малейшую неловкость в связи с гибелью Гарольда. Никаких свидетелей — тут Питер не сомневался; удар он нанес камнем; камни же оказались тем грузом, что потянул тело вниз, а веревка, подобранная на берегу, длину имела более чем достаточную. Во-вторых, трехпалые Незнакомцы вполне могли быть куда страшнее всех чудищ мира вместе взятых, а ему-то какое дело? Питер может с ними и не встретиться.

Тем не менее тревога не исчезала. Питер беспокоился, ему требовалась какая-то страховка. Когда он ее нашел, то сам удивился, как он сразу не догадался.

Он установит сферу времени как раз на один из периодически возникавших просветов. Таким образом будут исключены несчастные случаи, внезапные заболевания и другие непредсказуемые случайности. Так Питер застрахуется от одного вполне реального и вовсе не иррационального страха — что пока он будет на той стороне, механизм, генерирующий сферу времени, может отключиться, — ибо сохранение событии создавалось вовсе не сферой, а лишь ограничивало ее действие. Что бы ни случилось, двоим невозможно занимать одно и то же время-и-место в качестве наблюдателей в любой точке прошлого или будущего. Следовательно, когда монстр войдет в погреб, Питера там уже не окажется.

Нужно, разумеется, помнить и о флакончике духов. У каждого правила есть исключение; но в данном случае, решил Питер, этот закон не действует. Флакончик духов мог закатиться в крысиную дыру, но человек — никогда.

Он аккуратно вернул реостат к началу наплыва серой мглы; затем к концу следующего — еще осторожнее. Интервал, по его прикидке, составил чуть меньше часа — лучше не придумаешь.

Пульс его, казалось, несколько ускорился, но рассудок остался чист и холоден. Питер сунул нос в сферу и опасливо принюхался. Воздух был спертый, с едва заметным каким-то неприятным запахом — но для дыхания вполне пригодным.

Используя ящик в качестве приступка, он забрался на верстак. Затем поставил второй ящик вплотную к сфере — ступень в будущее. Третий ящик стоял уже на полу прямо под сферой — через семь с половиной столетий в будущем.

Питер ступил в сферу, прыгнул и легко приземлился, слегка присев.

Он очутился в погребе будущего. Сфера теперь казалась ярко освещенным шаром, висевшим в воздухе позади Питера, а центр ее находился вровень с его головой. Тени лежали вокруг темными клиньями, перетекая во мрак.

Сердце Питера бешено колотилось. Возникло гнетущее иллюзорное ощущение, как будто — смешно сказать — на его голове надет водолазный шлем. Тишина казалась паузой перед истошным воплем.

Зато вдоль прохода сотнями выстроились ящики с сокровищами.

Питер принялся за работу. Тяжелый, изнурительный труд — открывать ящики, вынимать содержимое и снова их сколачивать, но такую цену Питер должен был заплатить за свою страховку, ибо каждый ящик был в каком-то смысле микрокосмом, подобно самому погребу — капсуле неликвидного времени. Но срок погреба выйдет через каких-нибудь пятьдесят минут, когда головы с гребнями покажутся в этих проходах; что же касается содержимого ящиков, то с ним, по мнению Питера, было по-другому — срок сокровищ был вечностью.

Первый ящик содержал узорный фарфор; второй — рукоятки мечей шакудо; третий — изысканный греческий орнамент четырнадцатого столетия на бронзе «repousse», ни в чем не уступающей сирийским бронзам.

Питер вдруг обнаружил, что физически не может отпустить вещицу, но все же пересилил себя; стоя на ящике-платформе в будущем и высовывая голову в настоящее — подобно (снова дурацкая мысль!) всплывающему из океана водолазу, — он аккуратно разместил вещицу на верстаке рядом с остальными.

Потом снова вниз, в неверную тишину и мрак. Следующие ящики были слишком велики, а те, что сразу за ними, даже как-то подозрительны. Питер последовал за своей тенью дальше по проходу. У него оставалось еще двадцать — почти — минут, хватит для одного ящика, выбранного без спешки, а потом вполне достанет времени, чтобы вернуться.

Взглянув направо, в конце ряда ящиков он увидел дверь — тяжелую дверь, усеянную заклепками, с железной ступенькой внизу. Во времена Питера никакой двери там не было, видно, вся планировка здания претерпела изменения. Еще бы! — вдруг понял он. Если бы от дворца, каким он его знал, осталась хоть одна кафельная плитка или оконная перемычка, сфера ни за что не позволила бы ему увидеть это конкретное здесь-и-сейчас, войти в эту — как ее называл Гарольд — пространственно-временную структуру.

Ибо если ты увидел любую из ныне существующих вещей такой, какой она должна появиться в будущем, ты мог изменить ее в настоящем — вырезать на ней нецензурное слово, разломать ее, распилить — что было в принципе невозможно, а следовательно…

А следовательно, первые десять лет по необходимости должны были стать для Питера сплошным пробелом. И не потому, что его ждало что-то скверное, а просто потому, что в том времени еще не успели стереться последние следы старого дворца.

Так что не будет никакого кризиса!

Впрочем, минутку! Ведь Гарольду удалось заглянуть в ближайшее будущее… Но конечно же — Гарольду вскоре предстояло погибнуть.

Во мгле неподалеку от двери Питер заметил несколько ящиков, выглядевших весьма многообещающе. Путь был неровным; одна из неопрятных куч мусора, уже ставших фирменным знаком Незнакомцев, лежала на полу, будто полоса скошенной травы. Питер осторожно ступил вперед — но все же недостаточно осторожно.

А с Гарольдом Кастельяри произошла еще одна случайность, и опять-таки, если рассматривать с такой точки зрения, счастливая. Удар лишь оглушил его; ветхая веревка соскользнула с камней — и, беспомощный, он выплыл там, где сражавшийся за свою жизнь наверняка бы утонул. Рыбацкая лодка чуть не проехалась по нему днищем, но вместо этого его туда подняли. Ученый пострадал от удара, шока, удушья и мало чем отличался от мертвого. Но Гарольд был все еще жив, когда час спустя его доставили в больницу в Неаполе.

Разумеется, при нем не нашли никакого удостоверения личности; на его одежде не было ни нашивок, ни вензелей — об этом позаботился Питер; а первую неделю после своего спасения Гарольд физически не мог дать никаких объяснений о том, кто он и что с ним случилось. На вторую неделю он пошел на поправку, но продолжал отмалчиваться, а под конец третьей, понимая, что, несмотря на явное выздоровление, ему предстоят определенные сложности с выпиской, Гарольд притворился, что вдруг обрел память, и сообщил обстоятельные, но полностью фиктивные сведения о себе, после чего был выписан.

Чтобы понять его поведение, как и все последующие его действия, следует помнить, что Гарольд носил фамилию Кастельяри; в Неаполе, не желая давать Питеру повод для ненужного беспокойства, он не обращался в банк за своими средствами, а подучил деньги по чеку с помощью случайного знакомого, датировав документ неделями раньше. Частью полученных денег Гарольд оплатил больничные счета и вознаградил своих спасителей. Другая часть ушла на новую одежду и на оплату четырехдневного проживания в дешевом неприметном отеле, когда он снова привыкал сам заботиться о себе. Остальное, в самый последний день, он потратил на приобретение небольшого, как подсказало ему благоразумие, револьвера и пачки патронов.

Гарольд сел на последний пароход до Искьи и прибыл к парадной двери собственного дома без пяти одиннадцать. Был холодный вечер, и в камине центральной залы пылал веселый огонь.

— Надеюсь, синьор Питер в добром здравии? — осведомился Гарольд, снимая пальто:

— О да, синьор Гарольд. Он чувствует себя превосходно, но очень занят коллекцией.

— Где же он? Мне бы очень хотелось с ним поговорить.

— Он в погребах, синьор Гарольд. Только вот…

— Что же?

— Синьор Питер никого не принимает, когда работает в погребах. Он дал строжайшее распоряжение, синьор Гарольд, чтобы в это время его никто не тревожил.