— «Тогда рассказывайте или просто вспоминайте обо всем, что случилось с самой первой встречи с Альсино, о вашей дружбе с ним. Об отношении к нему окружающих. Как восприняли они его идеи?»

И Оля в ответ стала думать об Альсино, как постоянно это делала. Но теперь под проникающим «телепатическим взором» историка-музыканта.

— «Вы думаете чрезвычайно музыкально, — передал свои мысли Миредо. — Мне хочется посвятить вам один из своих ближайших концертов. Вы услышите не только то, что записано сейчас специально для этой встречи, но и все то, чем живут у нас сейчас музыкальные сердца. А немузыкальных у нас почти нет».

— У вас удивительный мир, — сказала Оля, решив про себя, что этому тонко чувствующему человеку она может довериться, не страшась за Альсино.

В комнату вошли старец и Моэла.

— А теперь моя очередь. Я попрошу вашего внимания, милая девушка, — сказал старец. — Я не могу порадовать вас чарующими звуками, как мой юный друг, а познакомлю вас со своей исповедью.

Оля удивленно посмотрела на него.

— Знакомство должно быть взаимным, — пояснил старец. — У меня за плечами долгая жизнь и не только здесь, но и в вашем мире.

Оля замерла от изумления, не веря ушам своим.

— Меня зовут Наза Вец. В вашем мире, куда я проник для изучения далекого периода нашей истории, меня называли Алексей Петрович Назавец, считая иностранным коммунистом, нашедшим у вас убежище. Я оказался среди тех, кто стремился построить новое общество, основанное на принципе отказа от собственности как источника неравенства и порабощения людей ее владельцами, собственности, способствующей развитию хищнических инстинктов и преступности. Однако создавались новые отношения неразумно, с помощью силы и принуждения, сопровождавшихся невиданной жестокостью: рушились былые устои общества, губились судьбы и жизни многих и многих людей.

Мне привелось, находясь в самой гуще строителей «светлого будущего», стать свидетелем разгула чудовищной тирании и беззакония, прикрытых яркими мечтами былых мыслителей. Еще в своем мире я изучил русский язык, чтобы не отличаться от тех, кто будет меня окружать. Мои инженерные познания помогли мне внести свой вклад в создание новой промышленности и энергетики в стране, вчера еще неграмотной…

Оля со все возрастающим изумлением смотрит на старца и ощущает, что не только слышит его хрипловатый голос: перед ее внутренним взором возникают внушенные им образы.

Вот плотины с водопадом и облаками пены… Водная гладь с торчащими над нею верхушками засохших деревьев и колокольней затопленного храма. Вагонетка с рудой на крутом подъеме к доменной печи… Неистово бушующее пламя… Струя расплавленного металла из наклонившегося ковша, рассыпающаяся фейерверком искр… Огненная река, как лава вулкана, ниспадающая на движущуюся ленту… Ряды линий по обе стороны… На месте струи дымные очертания трактора… Готовый, он съезжает во двор завода… едет по полю, оставляя за собой черную полосу… Смотрит вперед ствол пушки… Валятся деревья уже не перед трактором, а танком…

— Заманчива была идея создать мощную индустрию и оказаться сразу в будущем, — продолжал между тем Олин собеседник. — Но никогда Добро не может быть достигнуто с помощью Зла, насилия и жестокости. Ненависть и страх правили тогда вашей страной. Достижению обещанного счастья мешали вымышленные «враги народа», которыми становились все заметные люди. Средневековая погоня за ведьмами, стоившая жизни сотне тысяч несчастных женщин, обернулась теперь истреблением миллионов жертв. В их число попал и я, почитаемый «иностранный специалист», обвиненный в шпионаже.

Оля видит длинные ряды унылых бараков… Колючую проволоку… На ней предостерегающий знак: череп с перекрещенными костями и красной молнией. Вышки с пулеметами… Бредущая вереница людей в ватных куртках… Интеллигентные лица с бородками… кто в очках, кто в старомодном пенсне, у всех лопаты на плечах… Один из них везет тачку по дощатой дорожке на дне котлована… Оля узнает в нем беседующего с нею судью-ученого. Без бороды и седины, но с тем же горящим взором и непомерно высоким лбом…

— Так мечтатели о коммунистическом будущем отбрасывались в рабовладельческое общество, где оказывались на положении бесправных, оторванных от семьи и общества людей… — Оля снова слышит голос старца. — Но именно среди них встречал я подлинно идейных коммунистов, готовых даже здесь отдать жизнь за свои идеалы, до которых, увы, еще не дозрел весь народ, обманутый негодяями, кричащими о светлом будущем. Меж тем за горькими островками лагерей разгоралась ужасная война, величайшее из всех преступлений недоразвитого разума…

И девушке невольно вспомнились когда-то виденные ею кадры со взрывами, разрушениями домов, бегущими и падающими солдатами и немая выразительность знаменитой картины Верещагина «Апофеоз войны» с пирамидой человеческих черепов…

— Я не мог скрыть своего негодования, — продолжал хрипловатый голос. — И этого было достаточно, чтобы меня поволокли к коменданту лагеря, солдафону с пышными усами, словно заимствованными у сотни тысяч примелькавшихся всем портретов.

И Оля увидела, увидела стоящего перед затянутым ремнями надменным усачом еще молодого Наза Веца, выслушивающего новый приговор себе…

— Мне за «враждебную агитацию и пораженчество» присудили еще пятнадцать лет к моим десяти. Но в мыслях злорадствующего коменданта я прочел, что еще утром меня расстреляют.

Наза Веца ведут между бараками конвоиры с автоматами.

— Я давно мог исчезнуть, перейдя в другое измерение, но намеренно оставался среди несчастных узников, в которых растаптывалось все человеческое. Я должен был осветить в своем мире эту мрачную страницу когда-то пройденной и нашим миром истории. Теперь иного выхода не было. Однако подняться в воздух между бараками, чтобы перейти в воздушное пространство своего мира и не попасть в земную твердь, я не мог. Меня просто подстрелили бы «влет» со сторожевых будок или из автоматов конвоиров. А за запертыми дверями барака было не лучше. Крыша не позволила бы мне подняться на требуемую высоту. Но пришлось рискнуть, когда все уснули. Если кто и взглянул на меня тогда спросонья, то едва бы поверил своим глазам…

А Оля видела! Видела, как в грязном бараке поднялся между нар, светясь аурой, и растворился в воздухе приговоренный к расстрелу «иностранный специалист» Назавец, как его здесь величали.

— Исследование вашего недоразвитого мира впоследствии было дополнено мной проникновением в прамир, где я пережил еще одно рабство в плену у дикарей, сосуществующих рядом с хорошо нам известными добродушными найнами…

Оля видит волокушу, которую тащат пленные, в их числе и Наза Вец.

— Свою жизнь я посвятил изучению истории нашего мира, для которого переживаемые периоды в параллельных мирах были давним прошлым, приоткрываемым нами, поборниками знаний о былом. Я написал об этом немало книг…

Оля не могла прийти в себя от всего, что услышала. У нее было ощущение, что с нею говорил отец ее бабушки, Евлалии Николаевны, погибший в годы репрессий в лагерях, или муж бабушки, боевой генерал, попавший туда в конце войны и освобожденный после смерти тирана.

Но, оказывается, не она одна слушала старца. Каждое его слово закладывалось в нейронную память стоящего рядом Робика, «воспитывая» его.

— Вот теперь, милая девушка, вы знаете, кому расскажете все о пребывании Альсино в вашем мире, знаете, кто такой Наза Вец.

И Оля с открытой душой поведала все, что знала об Альсино, начиная с их первой встречи на полянке и кончая сооружением «летающей тарелки» на авиационном заводе, чтобы дать возможность ученым увидеть достижения неомира и не позволить человеческой цивилизации скатиться в пропасть.

— Он ни в чем не виноват, он выполнял свою Миссию. Ведь и вы поступили бы так же! Правда-правда!

Старец улыбнулся и поблагодарил Олю.

Он знал, что мысли ее не расходились с ее словами.

Этот разговор не походил на то, как представляла себе допрос свидетелей Оля!…