Мы оба знаем, чего ты добился. Я стал твоим рабом, слугой твоей ангельской красоты, несгибаемой воли, хитрости и блестящего ума. А ты все время играл со мной, не так ли? Каждую ночь ты доводил меня до безумия своими ласками, а потом, стоило мне попросить, с готовностью отдался мне, как мальчишка из дешевого борделя... Я знаю, тебе было больно, но ты никогда не сознался бы в этом. Ты беззвучно плакал, жарко шепча мое имя, и комкал в руке простыни с такой силой, что трещала тонкая ткань... И я молил о прощении, раскаиваясь в собственной слабости перед лицом сокрушительной страсти, терзавшей мое несчастное сердце, а ты требовал, чтобы я довел все до конца, и твой голос лишь слегка дрожал. А после я целовал тебя, чувствуя вкус крови на твоей припухшей, прокушенной от боли губе. Я любил тебя больше жизни...
Ты обещал мне так много, и я верил, что в твоей власти сдержать обещания. Но короли не могут принадлежать никому, даже себе. Мы виделись не часто; порой у меня не было возможности даже взять тебя за руку - лишь перехватить твой взгляд, лукавую улыбку, в которой было все, чего ты не мог сказать... Я приезжал, уезжал, и каждый раз чувство к тебе вспыхивало в моей душе с новой силой. Ты превращался из мальчишки в мужчину, и в те редкие ночи, что мы проводили вместе, ты буквально доводил меня до изнеможения.
Все изменилось, когда умер мой старший брат Генри. Ты спрашивал меня, имел ли я отношение к его смерти, потому что я никогда не любил его. Я не сказал тебе тогда, не скажу и теперь. Просто, когда его не стало, моя жизнь переменилась... Мне оставалось только ждать, когда настанет черед отца. Сам я не собирался умирать, так что корона Англии должна была достаться мне, а ты говорил, что с божьей помощью это случится очень скоро. Ты ошибся. Еще три года - и не стало Джеффри, только я да маленький Джонни, а его я никогда не воспринимал как соперника...
Война с отцом была долгой, он натравливал на меня баронов, поднимал мятежи в городах. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что он действовал с удивительной проницательностью, нападая именно там и тогда, где я не ожидал. Ему словно кто-то подсказывал, как нужно действовать... Что ты скажешь на это, Филипп? Я ведь делился с тобой всеми своими планами... Помнишь, как ты взбесился, когда я покинул тебя, чтобы усмирить мятежников в Нормандии? Тогда я гостил у тебя в Париже, мы каждую ночь проводили вместе. Ты стал восхитительным любовником. Кто был твоим учителем? Ты уходил от моих расспросов, но можно было не сомневаться, что в твоей жизни были другие мужчины... За ужином ты обычно просил менестрелей и жонглеров развлечь нас, а сам ласкал меня под столом, поглаживая через штаны мой напряженный член и забавляясь моим смущением. Потом ты поднимался, прощался с Изабеллой, чопорно целуя ее в лоб, и звал меня за собой "обсудить дела". Я любил тебя в темноте спальни, наслаждаясь теплом твоей гладкой кожи, легким запахом пота и вкусом страсти, и ты шептал мне слова, заставившие бы покраснеть и шлюху... А потом я вынужден был уехать в Нормандию. Ты просил меня остаться, говорил, что готов отдать мне Нормандию, Анжу и Пуатье, но я все же покинул тебя.
А когда мой отец потребовал от меня повиновения, я отвернулся от него, потому что он назвал Джонни наследником своей короны. Я преклонил колени перед тобой, мой бог и господин. Я принес тебе вассальную клятву - в обмен на Нормандию, Анжу, Мэн, Тулузу и Пуатье, которые ты обещал мне. Я предал отца ради тебя, и что мне были сплетни глупцов, называвших меня отщепенцем и негодяем!
Помнишь ли ты то жаркое лето? Весь день мы сражались, а ночью занимались любовью... Нам удалось отвоевать у моего отца все города во Франции, на которые он претендовал, и ты говорил, что отдашь их мне, выполняя свое обещание. Впрочем, ты не особенно торопился. Ну, а старый лев умер, лишившись не только имений, но и гордости: перед смертью он просил у меня прощения... и я получил свою корону.
У нас с тобой еще были планы на будущее, полное надежд и славы. Я думал, что, завоевав Иерусалим, мы разделим почести поровну, как освободители Святой земли... Но мог ли я знать, о чем думал ты?
Коронация, Лондон, серое низкое небо, грязь и сумрак, неуютные сырые залы старого Вестминстера. Тусклое золото короны в руках архиепископа, зависть и настороженность в глазах стоящего рядом Джонни... Вихрь забот и дел закружил меня, но я писал тебе письма, в которых было все, ведь ты был моим единственным другом. Ты пытался давать мне советы, а я поступал по-своему, уже почувствовав тяжесть и сладость власти. Ты уехал в Палестину без меня, не дождавшись, пока я выступлю со своей армией. Это потрясло меня сильнее, чем прямая измена; может быть, именно этот твой шаг стал первым камнем обвала, разделившего нас навсегда. Я сдержал свои клятвы и отправился вслед за тобой, увлекаемый не столько желанием славы, сколько неизбывной тоской по тебе.
Помнишь, как мы встретились в Мессине? Тот быстрый поцелуй в твоей палатке, когда мы на несколько мгновений остались наедине? Я готов был умереть за возможность обладать тобой, пронзенный мгновенно вспыхнувшей страстью, и бился в плену твоих волшебных карих глаз, как сокол на привязи. Но все уже изменилось...
Похоже, тебе стало нравиться злить меня. Ты все делал наперекор мне, доводя меня до бешенства своими рассуждениями и требованиями. Тебе, кажется, хотелось сохранить мир, а мне - усмирить непокорных сицилийцев и прекратить мародерство и раздор в войсках. Что ж, ты не поддерживал меня в этом, а потом вдруг захотел разделить со мной славу той победы... Говорили, что ты проявил мудрость, а я вел себя недостойно рыцаря. Пусть так. Вечером я пришел к тебе, и ты еще смеялся, когда я грубо швырнул тебя на колени и сделал то, чего мне так хотелось. Может быть, это была месть. Ты кончил почти одновременно со мной, хотя я намеренно причинял тебе боль. А на следующий день ты снова изводил меня спорами и язвительными насмешками...
Потом была Акра... Те странные последние дни перед тем, как мы окончательно разорвали связывавшие нас узы. Осада, битвы, вражда и подозрения. Твое хмурое лицо, взгляд в сторону, презрительные слова, бросаемые в меня, как камни. До победы ты был рядом, но не скажу, что я чувствовал твою поддержку. Каждый из нас был сам по себе, и лишь изредка что-то толкало нас в объятия друг друга. Это было сродни сумасшествию, мы боролись на ложе страсти с отчаянием и злостью обреченных, и никто не хотел уступать. Конечно, так не могло продолжаться долго... Когда я заболел, ты ежедневно справлялся о моем здоровье, но то был вежливый интерес, ты словно платил мне долг, а я умирал, сжигаемый жестокой лихорадкой и твоим равнодушием. Тебе было не до меня, ты добывал себе славу в бою...
Акра пала, мы взяли заложников. И тогда ты нанес мне последний удар.
Проснувшись утром, я получил послание от тебя. Ты уехал во Францию со своими баронами, оставив меня одного в этой чужой земле, не дойдя до Иерусалима, предав честь, любовь и дружбу. Выходит, когда ты грозился бросить меня, ты не шутил... Но почему именно теперь? Теперь, когда осталось так недолго, когда мы почти победили, ведь Иерусалим ничто без Акры и Аскалона... Я помню твой взгляд - бесстрастный, полный холодного отчуждения - так ты прощался со мной?
Это безумие. Отчаяние, бред, ужас одиночества и боль невосполнимой потери. Знаешь, что я сделал после твоего отъезда? Казнил всех заложников, две тысячи отсеченных голов - и кровь, реки крови... Говорили, что я сошел с ума. Может быть, это правда. Если бы их было двадцать тысяч, я приказал бы казнить их и сам утонул в их крови, чтобы забыться и попасть в ад, где меня, наверное, уже заждались.
Я весь день сидел на обрыве, шепча "вернись". Это не было приказание, потому что я никогда не приказывал тебе, и даже не просьба. Я звал тебя, повторяя "вернись", как заклинание, чтобы еще раз увидеть, и боялся этого. Боялся не сдержаться и в яростном затмении убить тебя. Мое сердце до сих пор замирает, когда я произношу твое имя. Я ненавижу тебя, твое вероломство, твое бесчестное коварство, твою подлость... и до сих пор люблю тебя. Люблю. Что тебе мои напрасные мучения, мой жестокий дьявол? Твои чувства давно остыли, а душа обратилась в прах, ты любишь только почести и золото.
