- Мне понадобится еще два-три дня, ваше сиятельство.

   - Что ж, хорошо. Потом я хотел бы, чтобы вы начали расписывать мой кабинет. - Он хотел добавить еще что-то, но передумал. В пустом полутемном коридоре он повернулся к Фабио. - Я... должен сегодня уехать в Урбино. Это не мое желание - так хочет моя мать.

   Художник вздохнул.

   - Я слышал, как она говорила об этом.

   Лодовико схватил его в объятия и проговорил, обжигая страстным взглядом:

   - Мне тяжело уезжать, это означает, что мы не увидимся несколько дней, а для меня это вечность ...

   Его бедра прижались к бедрам художника, губы жадно коснулись губ Фабио.

   - Зачем же вы едете, Лодовико?

   - Кузен Гвидо устраивает праздник по случаю рождения дочери, я приглашен. Впрочем, думаю, что дело не только в празднике. Интересы Рима все теснее смыкаются вокруг Романьи и Урбино, а Гвидо не сознает опасности, играя в политику и собирая у себя тех, кто устал от произвола папы и его сыновей. В основном это кондотьеры и правители окрестных городов. Орсини, Вителли, Бальоне, Варано... Каждый из них был по-своему обижен папой. Недовольных много, но для организованного сопротивления не хватает взаимного доверия и общего руководства. Думаю, Петруччи, правитель Сиены, разумнее остальных и мог бы встать во главе сопротивления, да только пока ему выгоднее сохранять нейтралитет.

   - Он осторожный человек, - подтвердил Фабио. - Те люди, о которых вы упоминаете, были союзниками Борджиа против Флоренции, разве не так? Разве не Вителли напал на Ареццо в начале весны, чтобы сдать город герцогу Чезаре? Чего ждать от них Петруччи?

   Лодовико пожал плечами.

   - Не уверен, что это серьезно. Либо их перебьет поодиночке Чезаре, либо они перегрызутся, отравленные взаимными подозрениями. Каждый думает только о том, как защитить себя самого, и скоро Борджиа разделят и проглотят Италию, как кусок пирога.

   - Проклятье, Лодовико! Что вы делаете среди этих людей?

   - Я часто задаю себе этот же вопрос. - Герцог невесело усмехнулся. - К несчастью, я должен время от времени появляться в их обществе. Пока Гвидо в открытую не выступает против Чезаре, у меня есть защита.

   - Он не защитил вашего отца, - заметил Фабио.

   - Потому что не хотел верить в истинные намерения Чезаре до тех пор, пока не стало слишком поздно. У герцога Валенсийского сильная армия, наемники-французы и мощная артиллерия. Гвидо не рискует вставать у него на пути и свято верит в свою неприкосновенность, хотя смертельно зол на Чезаре из-за нападения на Монте Кастелло. - Он помолчал, потом легко улыбнулся и ободряюще взглянул на Фабио. - Надеюсь, все закончится как обычно: несколько дней сплетен, бахвальства и пустых разговоров, а потом все мирно разъедутся по своим владениям, чтобы снова тихо дрожать от страха при имени Борджиа. А я... я буду очень скучать по вам, мой дорогой друг.

   - Ради Бога, Лодовико... - прошептал Фабио, и герцог пылко поцеловал его в губы.

   - Не думайте ничего плохого, и ничего плохого не случится. Когда я вернусь, мы будем заниматься живописью и любовью, гулять при луне и купаться в озере, охотиться и мечтать - все, что угодно, лишь бы быть рядом с вами, мой Фабио.

   Он подался назад, заслышав чьи-то шаги в зале, и прошедший мимо слуга нипочем не догадался бы, какие отношения в действительности связывают герцога Монтефельтро с художником из Сиены.

   - Нарисуйте эскизы фресок для моего кабинета, - попросил Лодовико, вернувшись в залу. - Мы обсудим их, когда я вернусь.

   - Хорошо, ваше сиятельство.

   - До свидания, синьор Сальвиати.

   Он ушел, и Фабио стало тягостно на душе. Лодовико играл в опасную игру, но не мог поступать иначе. Господи, только бы с ним ничего не случилось, подумал художник, только бы он жил! Такое великое сердце, такая неземная красота, такой проницательный ум, такая ранимость и потрясающая чувственность... Он словно спустился с небес, явился по ошибке из другого времени и пространства; в мире вражды и порока ему не было места. Если бы Фабио мог, он защитил бы этого удивительного юношу от всех угроз, забрал его с собой туда, где его не найдут интриганы и завистники. Увы, такого места он не знал, но готов был принести в жертву самого себя, лишь бы Лодовико был в безопасности.

   Прошло пять долгих дней, в течение которых Фабио, снедаемый тоской и беспокойством, с головой погрузился в работу. Он почти не спускался с лесов и ни с кем подолгу не разговаривал, разве что со Стефано, который пару раз приходил, чтобы посмотреть на работы в зале. В отличие от старшего брата, Стефано не интересовался искусством, предпочитая верховые прогулки, купание в озере и гимнастические упражнения. Летнее солнце покрыло его бронзовым загаром, ладони успели загрубеть от рукояти меча. В залу он приходил от нечего делать; он болтал с весельчаком Джанфранко, который все-таки добился у повара позволения использовать его дочь в качестве натурщицы, но Стефано больше занимала сама модель, чем работа скульптора. Фабио видел, какими глазами мальчишка пожирал полуобнаженное тело юной Летиции, и втихомолку усмехался. Следовало бы предупредить Джанфранко, чтобы он был осмотрительнее, иначе очень может статься, что красотка внезапно располнеет, а ему придется брать вину за проделки его светлости Стефано на себя. Между тем ответные взгляды Летиции были красноречивее любых слов: девушка упивалась вниманием хозяина. С ее плеч то и дело как бы случайно соскальзывала легкая накидка, обнажая нежное полушарие налившейся груди с темным кружком соска, и тогда взгляд Стефано загорался, словно у голодного тигра, выслеживающего добычу.

   Как-то вечером, идя из кухни к себе в комнату, Фабио раздумывал над сюжетом росписи кабинета и не сразу понял, что слышит возню в коридоре, выходящем на лестницу второго этажа. Он был уже достаточно близко, чтобы расслышать смех и голоса, и остановился, не решаясь двигаться дальше, когда узнал голос Стефано.

   - Никто нас не увидит, - с досадой и нетерпением говорил юноша. - Ну же, Летиция! Один поцелуй...

   - Прекратите, ваша светлость...

   - Чем больше ты сопротивляешься, тем больше внимания привлекаешь. Ты хочешь, чтобы кто-нибудь увидел нас и рассказал все твоему отцу?

   - Вы выбрали хорошее время, ваша светлость. Мой отец занят на кухне и пробудет там еще очень долго.

   Фабио услышал шорох платья, звуки борьбы и возглас девушки:

   - Нет!... Не надо...

   - Проклятье, ты так неуступчива! Я же ничего такого не делаю... Между прочим, у тебя великолепная грудь. Я достаточно насмотрелся на нее, и теперь знаю, что на ощупь она еще лучше, чем представлялась издалека. Дай-ка мне приласкать ее... Какая сочная и крепкая, как яблочко... Тебе нравится, правда?

   - Синьор Стефано!

   - Вот, посмотри, что со мной творится... А, как хорошо... Дотронься еще раз... о, да! Впрочем, нет. Встань на колени... Ну, не упрямься, ты сама довела меня до такого состояния. Возьми его в рот...

   - Нет... Какой он большой! О боже, нет...

   - Чего ты боишься? Все слуги внизу, охранников тут не бывает, а матушка беседует с Гвиччардини и освободится не скоро. Если ты...

   Фабио нарочно громко покашлял и зашаркал по лестнице ногами. Он успел уловить сдавленное тихое проклятье, торопливый шорох поправляемой одежды и удаляющийся топот бегущих ног, прежде чем натолкнулся на Стефано наверху лестницы. Парнишка ухмылялся, но глаза его выдавали досаду.

   - Добрый вечер, синьор Сальвиати. У вас появилось больше свободного времени, не правда ли? Лодовико уехал, так что теперь вы можете посмотреть на что-то, кроме своих картин. - Юный наглец иронически поклонился. - Кстати, когда вы доберетесь до моей спальни, я желаю, чтобы вы нарисовали там побольше обнаженных девушек. В отличие от Лодовико, я не стремлюсь стать святым.

   - Вы уверены, что сможете спать спокойно?