Несмотря на идеальный порядок, тесное жилище оставалось тесным жилищем. У многих домов в нищих кварталах была лишь одна комната, самое большее – две, как у семьи Бруннеров и Вайнбреннеров. В большинстве комнат кровати стояли на простом утрамбованном земляном полу, и счастлив был тот, кому доводилось спать на кровати. Все пожитки сéмьи хранили в сундуках. Украшений в большинстве домов отродясь не видели. У соседей рядом с крестом и мисочкой со святой водой Анна заметила зеркало в раме. В соседнем окне Ленхен разглядела изящные фарфоровые статуэтки, которые жадно рассматривала детвора.

Анна не видела смысла в бесполезном хламе. Она боролась за будущее, чтобы жить без равнодушия и с высоко поднятой головой. Анна видела, что происходит с людьми, которые живут без цели изо дня в день. Они ничем не отличались от крыс, которые с наступлением сумерек выбирались из нор и искали падаль и объедки.

Девушка почти не видела отца. Рано утром, когда она шла на работу, он еще спал в своем углу или же его уже не было. Когда Анна возвращалась домой, отец все еще шатался по переулкам или возле трактиров и приходил домой, когда дочь спала. Однажды вечером, когда Анна как раз вернулась с работы, отец вдруг появился на пороге ее комнаты. Он взглянул на Анну налитыми кровью глазами.

Его редкие сбившиеся волосы стали совсем седыми. Веки отяжелели.

«Он исхудал, – подумала Анна, – и кожа у него обвисла и побледнела».

Отец покачнулся, не сводя с нее глаз. От него разило алкоголем. Анна знала, что каждый день он захаживает в трактир, где пропивает все до последнего грязного бумажного песо, которые зарабатывал, если была возможность, а то пропивал и деньги жены. Свои деньги Анна с самого начала тщательно прятала.

«Я не позволю, чтобы мои тяжело заработанные деньги отец тратил на дешевую сивуху, – пронеслось у нее в голове. – Я не допущу, чтобы он утащил нас всех на дно».

Эта неожиданная мысль очень испугала ее. Анна не спускала с отца глаз.

– Анна? – промямлил он заплетающимся языком. – Хорошо, что ты здесь, Анна.

– Добрый вечер, отец.

Девушка не знала, что делать дальше, и еще раз вытерла тряпкой чистый стол. Она купила хлеб, несколько помидоров и немного фенхеля – продукты, из которых собиралась приготовить блюдо, о котором ей рассказала Мария.

Генрих, качаясь, подошел к столу. Анна невольно отпрянула. Отец часто был в дурном настроении. Прежде он все видел в мрачном свете, но никогда не распускался. В Буэнос-Айресе это, очевидно, изменилось.

Отец взглянул на овощи, лежащие на столе. Анна заметила шлейф слюны, прилипший к обросшему щетиной подбородку. Кусочки кожи отшелушивались с пересохших губ. Над левым виском Анна увидела покрытое коростой пятно, которое отец с наслаждением почесывал. Неожиданно ее затошнило. Еще утром она вдруг почувствовала слабость и у нее началась рвота. Запах пищи, доносившийся с заднего двора, внезапно перестал вызывать у Анны аппетит.

– Что ты собираешься с этим делать? – пробормотал Генрих. – Ты не можешь купить нормальной немецкой еды? Я хочу мяса с картофельными клецками и краснокочанной капусты, а не этого чужого дерьма. Мы немцы, деточка!

Анна видела, как отец покачнулся, потом вытер тыльной стороной ладони рот и нос.

– Все едят мясо, даже самые нищие, только мы не можем себе этого позволить. Только мы настолько глупы, что лишаем себя лакомого куска. – С его губ полетели брызги слюны.

Анна уставилась на сочные красные помидоры. Овощи оказались очень вкусными. Она даже подумывала о том, не высадить ли помидоры на заднем дворе. Многие так делали. Она могла бы выращивать помидоры и тем самым сэкономить немного денег, пополнив их скудный рацион. Нужно спросить у Марии, которая наверняка в этом разбиралась. Анна решительно положила руку на хлеб.

– Я сейчас приготовлю еду, отец, – твердо сказала она.

Генрих покачал головой – осторожно, медленно, – видимо, она у него болела.

– Ты слишком часто бываешь у итальянского сброда. Немцу нужно мясо, картофель и капуста, разве я этого не говорил? Да и твоему Калебу хорошо бы съесть что-нибудь питательное, а не эту дрянь. – Генрих ткнул пальцем в помидор.

«Калеб почти ничего не ест последнее время, – подумала Анна. – Он говорит, что не голоден». Но она знала, что он не ест, потому что не работает и не приносит домой деньги. В этот вечер Анна хотела заставить его поесть, хотя и догадывалась, что ей это не удастся.

«У моего мужа есть своя голова на плечах. И мне это нравится», – неожиданно подумала Анна, и на ее лице появилась улыбка.

Отец со стоном повалился на лавку, которая жалобно скрипнула под его костлявым телом.

– Скажи-ка, девочка, а зачем ты вообще ходишь к этим грязным итальяшкам?

Анна не ответила. Это его не касалось. Его не касалось то, что она жаловалась Марии на свои проблемы, а подруга просто слушала ее. Его не касалось то, что, когда Анна сидела на солнце перед маленьким домиком Марии и Лукаса, напряжение тут же отпускало ее. Там никто не ждал, что она все сможет уладить. Там на нее не смотрели глазами, полными надежды, Элизабет и Ленхен и не требовали от нее принимать решения. Там она была настоящей: отчаявшейся, печальной и уставшей, такой уставшей…

– Ну и хороша же она, – вдруг добавил Генрих и провел в воздухе руками, вероятно, изображая ее фигуру. – Мария, – промямлил он.

Снова с его губ слетели капли слюны, и Анна впервые заметила в облике отца что-то страшное. Она решительно развернулась и ушла.

На следующее утро Генрих снова был трезв, но пребывал в еще худшем настроении. Он жаловался на тесноту, на табурет, который поставила Ленхен и о который он споткнулся, на скудную пищу, на влажность, на жару, на шумных детей.

– Сегодня я найду себе работу, – с надменным видом заявил он.

Женщины даже не переглянулись. Не в первый раз Генрих это говорил, и они уже перестали на это реагировать. Первая же дорожка приведет его в какую-нибудь пульперию, в которой он пропьет то немногое, что ему посчастливится заработать. Может быть, он даже выклянчит что-нибудь у одной из них.

«Дома у нас дела шли лучше, – подумала Анна. – Денег много не водилось, но мы и не нищенствовали. У нас был чистый маленький дом и работа. Мы знали, что в нашей жизни ничего не изменится ни к лучшему, ни к худшему. Здесь я ни в чем не уверена. Я не знаю, что мне делать, когда воздух так угнетающе жарок, что едва можно дышать. Я не знаю, кто мне будет помогать, если у меня родится ребенок. Я не знаю местного языка. Я даже не понимаю, что мне кричат на улице и почему смеются».

Она вспомнила тот день, когда отец пришел домой и предложил им уехать из страны. Это был теплый и многообещающий день, как нельзя лучше подходящий для того, чтобы строить грандиозные планы. Несколько недель спустя они встретились с одним из агентов эмиграционной службы. Через три месяца отец уже почти решился ехать и вскоре убедил Калеба. А это оказался карточный домик, разрисованный всеми цветами радуги. И как же быстро он разрушился!

– Пойми же, Анна, – сказал ей однажды Калеб, когда они лежали рядом после воскресной церковной службы. – Это шанс заполучить участок земли или построить собственную мастерскую. Им нужны столяры, плотники и подсобные рабочие. Йост рассказал мне, а ему написал об этом зять. Там нет несметных богатств, но есть хорошая земля, которую может купить любой честный человек, заработав деньги своими руками. Может быть, однажды у нас даже появится собственное подворье. Помнишь, люди уезжали еще десять лет назад… в Санта-Фе. Может, мы тоже найдем себе землю в Санта-Фе. Свою собственную землю, представляешь? Да, нам придется тяжело работать, но там, Анна, человек всего может достичь собственным трудом. Здесь я никто и останусь никем.

Его руки описали большую дугу. Анна знала, что Калеб думает о маленьком участке земли, который ему придется делить со своим братом после смерти родителей. Слишком много смерти, слишком мало жизни. Это было их последнее лето в Германии.