— Ну, что ты, — бросаю я, очень надеясь, предатель-голос не выдаст эмоций, ну пожалуйста, только не в этот раз. — С чего ты взял? У меня и мотоцикла никакого нет. Бабушка попросила крышу подправить, представляешь? Полез, понимаешь, на эту крышу дурацкую, поскользнулся, да как загудел… — пытаюсь улыбнуться этому забавному слову, губы Малого трогает ответная улыбка. Сработало.

— А вы из Щорса? — почти успокоившись, интересуется он.

— В общем, да… Точнее, не совсем. Приехал в гости к бабушке.

— А на какой она улице живет?

Лихорадочно соображаю, какую бы назвать, на деле — не помню ни одной. Вообще говоря, бурная волна переименований, прокатившаяся по крупным городам в начале девяностых, почти не затронула периферию, в результате патриархальные городишки вроде Щорса стали, по части названий, чем-то вроде музея или даже коммунистического заповедника. Тут по сей день полно пролетарских улиц и интернациональных площадей, переулков Маркса и тупиков имени Энгельса. Словом, называй любую, на выбор, не промахнешься. Поступаю еще проще.

— На улице Щорса…

— Ух ты! — Малой улыбается до ушей. — Так мы с вами соседи. Я через улицу от вас живу. Правда, бываю здесь только летом. На каникулах.

— Тоже приезжаешь в гости к бабушке?

На лицо Малого наползает тень, как от того облака, внезапно набежавшего на Солнце. И, прежде чем я успеваю пораскинуть мозгами, почему, Малой выкладывает такое, отчего я минуты на три превращаюсь в статую.

— Раньше приезжал, — грустно вздыхает он. — А теперь с мамой езжу, когда у нее отпуск. Моя бабушка два года назад умерла…

Сижу с отпавшей челюстью, перевариваю нокаут. Как сквозь туман доносится голос Малого:

— Что с вами? Вам плохо? Вы знали мою бабушку, да?

— Наверное, — хрипло отзываюсь я. — Но, не так, чтобы близко, конечно…

Возьми себя в руки, черт побери. Пора закругляться с этой темой, пока она не подбросила нам что-нибудь еще, такое, от чего ты уляжешься в ринге пластом.

— Мне очень жаль, — говорю я, прокашлявшись. — Значит, ты приехал на лето с мамой? Как ее, кстати, зовут?

— Ольгой, — говорит Саня, а потом с гордостью рассказывает, какая серьезная и ответственная у мамы работа, она трудится в «Городских Ведомостях». У меня перед глазами — поросший рыжей шерстью кулак Афганца, а на нем — именно это женское имя.

— Как ты догадался? — прищуривается ветеран, опускает глаза к татуировке, ухмыляется. — Молоток, разведка, грамотно срисовал. А еще говоришь, развезло…

— Вы и ее, наверное, знаете? — спрашивает Малой, на лице — несказанное облегчение.

— Шапочно, — снова вру я. — Соседи все-таки. Кстати, нам, похоже, самое время познакомиться, — с этими словами протягиваю Малому ладонь. — Ты не поверишь, но мы с тобой тезки. Меня тоже Сашей зовут.

— Сашей? — слезы еще не просохли, но он уже лучезарно улыбается. В глазах искреннее удивление. — Вы тоже Саша?!

— Можешь звать меня Шуриком. Так мы с тобой не запутаемся, кто из нас, кто, — возвращаю ему улыбку.

— Шуриком? Меня так никто никогда не называл.

— Ну, может когда-нибудь назовут…

Наверняка назовут, — думаю я, и улыбка, дрогнув, сползает с лица. Перед глазами возникает женская тень, голос, такой родной и любимый, что сердце в груди принимается трепетать, шепчет на ухо, повторяя это, пока непривычное Малому имя: Шурик, я люблю тебя. Я с тобой. Я всегда буду с тобой, Ditto…

Ответить мне некому, ведь это только игры моего разума. Тем не менее, отвечаю, шепчу одними губами, сердце готово лопнуть от переполняющих его чувств.

— И я тебя люблю, кот. Я скоро вернусь, обещаю. Ditto.

Я готов расплакаться, но теперь нельзя, я больше не один. Рядом — Малой. Закусив губу, отворачиваюсь к окну, где тысячи желтых и оранжевых планеров готовы сорваться с ветвей-аэродромов. Опять настала осень, значит, скоро выпадет первый, ноябрьский снег.

— Дядя Шурик? Вы в порядке? — Малой снова встревожен. И это сделал я.

Молодец…

Надо бы прочистить нос, да не во что. Размазываю слезы по щекам, оборачиваюсь.

— Извини, брат, я просто задумался…

— О чем?

— О доме…

— Я тоже хочу домой, — его голос опять дрожит. Крою себя последними словами, обещаю не распускаться и, впредь, тщательно взвешивать каждое слово. И каждый поступок, естественно. В больничных палатах — только начни разводить сырость, немедленно последует цепная реакция. Даже если цепочка из двух человек, не следует замыкать ее в круг.

— Где же моя мама? — всхлипывает Малой.

— Она скоро приедет, я же обещал. А пока лучше представь себе, как будешь хвастать перед друзьями: встретил на узкой боевой тропе машину и не уступил ей дорогу!

Откуда я взял эту фразу? Все, вспомнил, я позаимствовал ее у Джека Лондона, только слегка перекрутил. В оригинале речь шла о здоровенном индейце, не разминувшемся в горах с медведем гризли, встреча, к слову, влетела косолапому в копеечку. Индеец и бледнолицый по прозвищу Волк оспаривали друг у друга скво, рассказ же назывался — «Сын волка».

Наблюдаю за Малым в надежде на старателей с Клондайка, вот кто до последнего вздоха боролся за жизнь и ни при каких обстоятельствах не вешал носа. Однако, эффект — нулевой. Приходится признать: воспоминания-то у нас общие, но Лондона я, очевидно, прочел позже. Значит, Малому лишь предстоит его для себя открыть. Что и говорить, завидую…

— Тебе — хоть бы хны, машина — вдребезги, вообще не подлежит восстановлению, — поясняю я.

Малой улыбается сквозь слезы. Ну, слава тебе, Господи, сработало.

— Поверь, — продолжаю я, чтобы закрепить успех, — девчонки будут бегать за тобой косяками.

Он уже смеется.

— Не думаю. Я им никогда особо не нравился. Из-за очков.

— Еще как будут, вот увидишь, — заверяю я, думая о том, что девчонки — не та тема, которой можно заговорить зубы в неполные десять лет. И тут меня осеняет.

Самолетики!

Ну, конечно же, самолетики — совсем другое дело. Мое лицо принимает заговорщическое выражение.

— Скажу тебе по секрету, я тут, пока ты спал, заглянул в твою тумбочку. Там у тебя несколько моделей самолетов. Предлагаю их склеить, что скажешь?

Вижу блеск в его глазах. Мне он хорошо знаком. Вот и отлично, значит, попали в точку. Малой наклоняется к тумбочке, открывает дверцу.

— Я, кстати, тоже этим делом увлекался когда-то, — добавляю, пока он шурует внутри, — так что, если ты не будешь против, конечно, с удовольствием составлю тебе компанию.

Он уже достал коробки и сосредоточенно изучает их содержимое. Мысли о доме отступили на дальний план. По крайней мере на время, но и это меня вполне устраивает.

— Ну, что скажешь? По рукам?

Читаю на его лице сомнение. В глазах — желание белочки самолично полакомиться вожделенным орешком. Это жадность, но она нисколько не задевает меня. Напротив, улыбаюсь, наблюдая, как его захлестывает это замечательное увлечение. Как хорошо, что оно у него (у нас) есть. Как вовремя…

— Давай, я буду клеить, а ты будешь красить детали, ладно? — предлагает Малой после минутного колебания. Соглашаюсь, губы снова растягиваются в улыбку. Вспоминаю, как именно таким образом распределял воображаемые роли, представляя, будто делаю модели с отцом, когда был таким, как Малой, а точнее, когда был Малым. Моим мечтам не суждено было осуществиться в том мире, который теперь мы оба покинули. Они стали реальностью лишь здесь, в Госпитале. Я могу наблюдать за их воплощением со стороны, оказавшись на месте отца. Во мне просыпаются странные, незнакомые ранее чувства, я ощущаю себя старшим братом, возможно, даже отцом, ведь я гораздо старше, а младшего брата у меня никогда не было. Как, впрочем, и отца.

В порыве этих чувств присаживаюсь рядом, обнимаю Малого за плечи.

— Все будет хорошо, Саня.

Он довольно резко оборачивается, в глазах мелькает, если не испуг, то как минимум, удивление. Задерживаю дыхание, не знаю, что делать. Он расслабляется, улыбается мне, видимо, тоже что-то такое почувствовав, только по-своему, по-десятилетнему.