По крайней мере, обратим в истории с Медусой внимание на несколько деталей: место действия происходит в местности, которая именуется Гипербореей, совпадение греческой Медусы с древнерусской и, наконец, определенная схожесть этой несчастной Девы именно с Артемидой.

Все это весьма пригодится в дальнейших наших исканиях.

Ну а как обстоит дело с другими богинями, которые могут прояснить нам картину с таинственной херсонесской Девой? Вспомним еще раз миф о девушках, бросившихся из-за страха наказания за разбитые амфоры с вином в море. Но нет херсонесского следа, увы, нет. Ведь фигурирующий в мифе Херсонес являлся Карикийским, а не Таврическим. А потому погибшая в волнах девушка, скорее всего, далека от темы нашего расследования. Поэтому теперь нам стоит более подробно остановиться на Артемиде и ее жрице Ифигении.

Для начала разговора об Артемиде обратимся к такому признанному авторитету Древнего мира, как Еврепид. Знаменитый афинский драматург утверждал, что под неведомой Девой подразумевалась всем известная богиня Артемида. Однако не менее авторитетные историки древности Геродот и Страбон были склонны видеть в Деве скорее некое чисто местное тавро-херсонесское божество. Страбон писал: «В этом городе (Херсонесе. – В. Ш.) есть святилище Девы, какой-то богини, имя которой носит и находящийся на расстоянии ста стадиев мыс, названный Парфением (т. е. Девичьим). В святилище находится храм богини и статуя». Ничего более конкретного Страбон о культе Девы сказать не мог… К началу же н. э. о Деве вообще ничего уже не знали. Вот что пишет о ней в V веке н. э. историк Стефан Византийский: «Святилище Девы – место и мыс перед боспорским городом Херсонесом… названы по имени какого-то божества…» Если Страбон говорит о «какой-то богине», то Стефан уже вообще о каком-то «безведомом божестве». Удивительно, ведь и Еврепид, и Страбон, и Геродот были современниками девичьего культа в Херсонесе (V–IV вв. до н. э.), но и они уже пребывали в известном затруднении относительно однозначности ее природы.

Над этими вопросами вот уже немало лет ломают головы историки и археологи. Как и прежде, молчит неведомая Дева, и по-прежнему нет однозначного ответа на вопрос: кто же она?

Храм и алтарь Девы херсонеситы установили на центральной городской площади – агоре. Это была главная святыня города. Богиня Дева была объявлена и небесной царицей Херсонеса, и горожане даже вели летоисчисление по годам ее царствования. В честь Девы устраивались и особые праздники – Парфении. Сохранившиеся надписи тех времен гласят: «…Так постановлено Советом и Народом в царствование Девы…», «…Приложили печати в первом ряду: богиня царица Дева…» А некий херсонесский историк Сириск даже удостоился за прославление богини высшей городской награды – почетного декрета: «…Поскольку Сириск, сын Геракледа, явления Девы, трудолюбиво описав, прочитал, <…> то дабы он получил достойные почести, да постановят совет и народ похвалить его за это, и увенчать его золотым венком в Дионисии, в 21 день и быть провозглашению… Написать симмнамонам (?) на каменной плите народное постановление и выставить в притворе храма Девы…»

Порой за Деву вспыхивали настоящие сражения. Так случилось однажды, когда большая религиозная процессия горожан вышла далеко за стены Херсонеса, неся статую Девы. На процессию внезапно напали сидевшие в засаде тавры. Для чего? Скорее всего с целью овладеть статуей богини, которую они почитали не менее херсонеситов. Нападение удалось как-то отбить. Естественно, что одержанная победа над таврами была приписана все той же Деве. Может, именно поэтому иногда херсонеситы изображали Деву в так называемой башенной короне, имеющей форму крепостных стен. Так она символизировала защиту родного города.

Попробуем же и мы провести свой поиск родословной великой молчальницы. И, как знать, может быть, именно нам древняя богиня и откроет свое имя, поведает о своей непростой божественной судьбе, о своих неразгаданных тайнах и о своем возвышенном предназначении.

Я люблю приезжать в Севастополь осенью. В эту пору еще стоят солнечные дни, но ветер уже не по-летнему свеж. На улицах малолюдно, и воздух пахнет дымом костров – это горожане жгут опавшие листья. В эти дни сладок поток вездесущих туристов и на херсонесском городище. Не знаю почему, но я всегда испытываю необъяснимое чувство тревоги, бродя один по остаткам Херсонеса. Может быть, это оттого, что в моем воображении этот город все еще полон жизни, что над любыми руинами всегда, вероятно, остается какая-то аура былого… Всякий раз, бродя меж остовов домов и улиц, я неизменно прихожу к пещере Парфенос. Найти ее совсем не трудно, ибо она расположена в самом центре древнего раскопа. Сколько тайн хранит этот глубокий каменный колодец! Сколько удивительных и невероятных историй могли бы поведать стены пещеры, если бы могли говорить. Увы, вечные камни немы. Местные археологи полагают, что именно в этой пещере мог скрываться от преследования язычников первый херсонесский епископ святой Василий. Но ведь пещера существовала и многим ранее!

Это вполне могло быть, потому что над пещерой ко времени пребывания в Херсонесе Василия был выстроен дом, а сама пещера использовалась как катакомбная церковь.

К тому же, как мы знаем, случайных названий не бывает. Так почему же именно эту пещеру со стародавних времен именуют Парфенос? Впрочем, есть предание, что когда-то, еще задолго до основания Херсонеса, в этой пещере жила некая нимфа.

Может, это именно она позднее воплотилась в образ божественной Девы?

Знаю, что ничего не смогу найти и выяснить, но все равно спускаюсь в мрачный зев Парфеноса. Ступени внезапно обрываются, и приходится прыгать. Недавно прошел дождь, а потому на дне грязь и лужи. У вырубленного в скале алтаря кто-то поставил свечу. Она еще догорает. Сажусь на один из камней. Видно, как в небе проносятся облака. Быть может, так же как и я, смотрела когда-то на них и легендарная дева-нимфа, готовя себе жесткое ложе меж камней. Молчат камни. Молчит пещера, свято храня доверенную ей тайну. Да и стоит ли открывать ее людям? Зачем? Сколько их, суетных и крикливых, уже побывало в ней и подле нее? Где все они ныне? А она, Парфенос, стояла и будет стоять здесь всегда – до скончания веков.

У немецкого средневекового историка Вестфалена есть удивительное сообщение, мимо которого почему-то проходят наши отечественные историки. Может быть потому, что труды Вестфалена никогда не издавались на русском языке и вообще крайне малоизвестны нашим научным кругам. О чем же пишет немецкий средневековый ученый, чьи труды основывались на куда более древних и, увы, в большей мере уже навсегда утраченных для нас рукописях? Вестфален рассказывает о том, что у древних руссов есть область, где особо выше прочих издревле была почитаема богиня Диза-Дева, а главное святилище находилось далеко на юго-востоке, на берегу моря, в некоем городе, именуемом «Девица-город»… Уж не древний ли Херсонес-Орс и его божество Деву имел в виду Вестфален? Но при чем тогда здесь древние руссы? Но может быть, имелись в виду времена, когда в Орсе проживали еще его легендарные правители? Если все было именно так, значит, культ Девы уходит своими корнями вообще в незапамятные времена… Значит, Дева вообще являлась древнерусским божеством, а тавры лишь хранили и берегли этот реликтовый культ Севастопольской земли?

…Сколько времени пробыл я в знаменитой пещере, не знаю. Да и существует ли вообще оно здесь? Уже в вечерних сумерках, поднявшись наверх, оглядываюсь в последний раз на сказочную Парфенос, и в памяти внезапно всплывают бессмертные волошинские строки:

В херсонесском музее однажды я увидел монету с изображением удивительной по красоте девичьей головы. Черты девушки были столь совершенны, что и сегодня она, вне всяких сомнений, была бы эталоном красоты. Быть может, древний мастер изобразил на куске серебра свой женский идеал, но мне все же очень хочется, чтобы она была какой-нибудь местной девушкой, о красоте которой знал весь город и влюбленный в нее монетный мастер. Согласно надписи, на монете изображена все та же неведомая Дева. Каждый раз, бывая в музее, я обязательно подхожу к красавице. Все та же изящная головка, все та же таинственная полуулыбка Моны Лизы. И внезапно мне начинает казаться, что губы юной херсонеситки вот-вот разомкнутся, и она, весело рассмеявшись, расскажет мне о том, чей лик она была когда-то избрана запечатлеть. Но молчит херсонесская дева – и двадцать три века между нами, как неодолимая пропасть разных времен и миров.