Олег Чувакин

Королевское великодушие

До Белого замка было еще прилично. Павлин устал. Он опустился на траву, прислонил спину к ножке громадного гриба. Мясистая шляпка укрыла его, как гигантский зонтик. Мальчика не поразил необычайный размер этого гриба. Что такое гриб-переросток, не умеющий даже разговаривать?

Павлин с наслаждением вытянул ноги и поймал прыгающую синюю травинку. Стоило лизнуть ее шелковистую поверхность, как крупная капля прозрачно-голубой жидкости скатывалась в подставленный рот. На вкус это было, пожалуй, как лизать облако.

Он запрокинул голову, чтобы посмотреть на плывущие по небу перистые облака, но смотреть мешала широкая шляпка гриба. Выползать из-под нее не хотелось. Не буду торопиться, решил Павлин. Это не пустынный мираж. Здесь все настоящее — и синяя трава, и вкусная голубая вода, и гриб, который нельзя нарезать и положить на сковородку.

Павлин расслабил пальцы, сжимающие травинку, она выскользнула, запрыгала вокруг гриба, описывая все большую дугу, и скрылась среди себе подобных.

Мальчик засыпал. Крепкая шляпка лугового гриба-великана заслоняла его от жарких лучей полуденного солнца.

Скоро он будет в Белом замке…

— Эй, мальчик, проснись!

Кто-то больно дернул Павлина за руку.

— Эй, кому говорю!

Павлин с трудом разлепил веки. Он не зажмурился — солнце перебивали облака, сентябрьский воздух был сер. Павлин, подобрав ноги, лежал на скамейке. На асфальте среди высохших тополиных листьев лежала его школьная сумка. Худая тетка — ножка волшебного гриба была куда солидней — нервно говорила о чем-то с милиционером. Женщина тыкала длинным пальцем то в Павлина, то в себя, то почему-то в портфель с книжками. Мальчик потянул затекшую ногу.

— Он тут давно дрыхнет. Тунеядец! — услышал Павлин обрывок разговора. — Лет одиннадцать, не больше. Прогульщик со стажем. Кожуру и окурки, небось, он навалил. Взяли моду — курить!

— Да уж, — сказал милиционер, закуривая. Фуражка точно приклеилась к его затылку. — Они и пьют будь здоров.

— Точно, пьют! Дуют из горлышка на переменах!

— Я бы драл таких, Наталья. Ремнем. Шомполом. Шпицрутенами.

Прихрамывая, растирая на ходу онемевшую ногу, Павлин отошел от лавки подальше.

Милиционер погрозил ему вдогонку и бросил недружелюбно:

— Еще раз увижу, что прогуливаешь уроки — уши оторву!

— Пей, Петруша! Воин ты мой сладкий! — Худая тетка, Наталья, присев на скамейку, вынула из кармана пальто маленькую бутылку водки — чекушку.

«Который час? — подумал Павлин. — Что случилось?»

Мальчик вспомнил: пообедав домашними котлетами, он собрал портфель и отправился ко второй смене. В школу идти не хотелось, и он уселся на скамейку. Оттянуть лишнюю минутку — милое дело. Неужели заснул? Верить в это было не очень удобно, но приходилось верить. Иначе как объяснишь? И нога вот затекла.

Павлин, стряхивая мурашки с ноги, уныло побрел в школу. Какой чудесный сон он видел! Ради такого сна можно было пропустить пару уроков. Два хоть все уроки! Он зажмурился от удовольствия, вновь почувствовав тепло грибного ствола. Да, да, ствола. Этот гриб-исполин — как дерево. И в придачу живой! Волшебный!

После чудесного гиганта школьные тополя выглядели хилыми опытами начинающих мичуринцев. Павлин смерил их презрительным взглядом, потом спрятался за угол школы, чтобы пропустить Анну Ивановну — завуча, самую опасную злыдню из когда-либо живших на свете опасных злыдень. Анна Ивановна, пятидесятилетняя старуха (школьники воображали ее чуть ли не участницей революции), высокая и прямая, как плаха, шла под раскрытым пестрым зонтом, хотя в небе, отыскав дырку меж тучек, выглянуло солнце. Анна Ивановна, или, как дразнили ее ученики, Ванна Банановна, являлась в школу ровно за пять минут до звонка на перемену; в ее расписании никогда не было ранних занятий. Наверное, она была «сова», любила поспать. У Павлина было в запасе десять минут. А первый урок… Ну что ж, не в первый раз. Немец Сергей Александрович — душевный человек, поймет.

Сев за парту, Павлин задумался об удивительном мире, приснившемся ему. И, что самое интересное, мальчику казалось, будто он и раньше бывал там — ведь встречающиеся чудеса волновали его не больше, чем привычные школьные тополя. Быть может, путь к Белому замку — не грезы? Гриб-то всамделишный — его аромат не спутаешь ни с чем!

Он принюхался. Ладони источали слабый запах живых соков. Во сне он обнимал, вернее, пытался обнять ножку этого славного исполина…

Павлин шел по синей долине, не очень-то доверяя подозрительно разноцветным ягодам на попадающихся попутно кустах. В детстве он испробовал «волчьих» ягод, и связываться с неизвестными фруктами считал теперь неумным. Дух гриба-великана сбивал с толку луговых хищников, нацелившихся, как им мерещилось, на легкодоступное травоядное. Сморщившись, они чихали и, поджав хвосты, отступали на почтительное расстояние. Павлин горделиво расправил плечи: он никого не боялся.

Оранжевое солнце сместилось к западу. Мальчик шагал торопливей, чем прежде. Ему нужно было попасть в Белый замок до заката. Павлин уже различал массивный висячий мост. С закатом его поднимут. Мост свисал надо рвом, заполненным не то водой, не то остроконечными кольями.

Появились синие, как трава, цветы. Они распространяли тончайший аромат, придававший сил утомленному путнику. Павлин начал уставать, несмотря на час, проведенный под гостеприимным грибом. Приходилось подниматься на холм, и если бы не синие цветы, шагающему в гору пришлось бы туго. Высокий шпиль замка почти скрылся из виду, когда запыхавшийся мальчик достиг наконец вершины.

Павлин окинул взглядом огромную долину, на краю которой темнел в бирюзовых сумерках далекий лес. Ветер как бы катался по траве, и переливы синевы напоминали морские волны. Сходство с морем довершали небольшие белые птицы, появившиеся на подступах к замку. Почти чайки. У Павлина дух захватило. Шутка ли — он стоял посреди океана, на гребне крутой волны!

Белый замок! Он был прекрасен! Искусно ухоженные синие заросли прокрались туда, где была хоть горстка земли. Будто глыбы воды застыли на стенах, башенках и перилах. Синие вьюны с розовыми огоньками цветков казались ручьями, стекающими по балконам и карнизам. Замок словно подняли из глубин океана, и остатки воды хлестали из его узорчатых цветных окон и бойниц, лились с лестниц на мраморные полы и в винные погреба, откуда подавались вина не одному поколению доблестных и хвастливых рыцарей.

У Павлина закружилась голова. Он нырнул в синие волны и поплыл навстречу самым-самым чудесам…

— Очнись, дорогуша! — прозвучало откуда-то сверху. — Ты на уроке!

Но это была неправда — он был страшно далеко! Там, куда никто не доберется!

— Если ты считаешь, что с твоим именем позволено все, то ты ошибаешься, — сказала Анна Ивановна.

Класс грохнул. Все дразнили Павлина. Все сразу. По отдельности никто не дразнил, после того как он, разъяренный, «вошедший в псих», как сказал его бывший друг Вадька Карнаухов, расставил положенное число фонарей и ссадил козонки о передние зубы центрового хулигана в классе. Но учительнице нельзя было засветить фонарь под глазом. А подкладывать кнопки на учительский стул Павлину претило.

Стоп, а как же Белый замок?

— Ты что это не реагируешь на замечания? — Постукивая тонкой и острой указкой по ладони, Ванна Банановна подошла к Павлину.

«Шомпола! Шпицрутены!» — послышалось Павлину.

Он вскочил, губы его запрыгали. Ванна Банановна, азарт которой угас столь же быстро, как и вспыхнул, отпрыгнула в оборонительную позицию. Хмурый Павлин, избегая глядеть на учительницу и на смеющихся одноклассников, бросился из класса.

В тишине рекреаций он пробрался в каптерку пустого актового зала. Почему-то ее не заперли. Павлин плюхнулся в кресло Юрки-худрука и чихнул: в каптерке было пыльно, сгустков пыли было столько, что ее впору было есть, как сахарную вату.