© Андрей Жвалевский, Евгения Пастернак, 2016

© Александра Николаенко, иллюстрации, 2016

© Валерий Калныньш, оформление и макет, 2016

© «Время», 2016

Валя одним махом взлетела по ступенькам к бабушкиной библиотеке. Ступеньки были старые, и ходить по ним было страшно – особенно когда на них блестел февральский ледок, – зато не страшно было летать. Валя давно наловчилась оттолкнуться от первой, вторую и третью перепрыгнуть, потом еще раз оттолкнуться от четвертой, но не в центре, а в углу, где плитки не такие потрескавшиеся, и если все правильно рассчитать, то приземлиться можно прямо перед дверью. Если повезет, то на ноги. Если как обычно, то… короче, как обычно.

Валя с трудом оттянула старую дверь, всунула между ней и косяком портфель, чтоб не прихлопнуло, и быстренько вытерла испачканную ладонь о пальто. Ушибленное колено саднило, но не сильно. Бывало и хуже.

– Валюша, это ты?

Девочка вздрогнула и проскользнула вперед. Колокольчик над головой звякнул, кот под ногами мявкнул.

– А кто ж еще… – буркнула она, а потом крикнула: – Я, бабушка!

– Коленки целы?

– Ну… Почти…

Валя, прикрывая колени портфелем, вошла в кабинет, где за столом сидела бабушка. Она у Вали была самой-самой настоящей – в большой серой вязаной кофте. И пирожки у нее были наивкуснейшие. С капустой. И яблоками. А свои ослепительно седые волосы бабушка после юбилея начала собирать в правильный бабушкинский пучок. «Мне теперь, – смеялась она, – шестьдесят с хвостиком».

Бабушка достала термос с супом и раскладывала на столе столовые приборы.

– Я мыть руки! – отрапортовала Валя, отшвырнула портфель в угол и отправилась в туалет.

В зале абонемента на нее со всех сторон уставились книги. Как только Валя заходила в любое помещение библиотеки, книги начинали на нее таращиться. Раньше она ругалась, просила отвернуться и не висеть над душой, но со временем привыкла.

Ну книги и книги. Смотрят и смотрят. Молчат же!

Хотя иногда Вале казалось, что книжное молчание сгущается, становится таким выразительным, что прямо дух захватывает. В такие моменты хотелось взять в руки какую-нибудь книгу. Наверное, чтобы отвлечься. Или чтоб убедиться, что они не живые, не кусаются и не могут говорить.

Валя провела рукой по корешкам пятой полки, выше она не доставала. Встала на носочки. Достала до краешка шестой. Почему-то сегодня именно эта, недосягаемая полка манила ее со страшной силой.

Валя подтащила лесенку, влезла на нее, схватила с полки книжку и жадно распахнула на первой попавшейся странице.

«В продолжение рассказа Остап несколько раз вскакивал и, обращаясь к железной печке, восторженно вскрикивал:

– Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся»[1].

Валя посмотрела в окно. Когда стоишь внизу, дома загораживают горизонт, но отсюда, со стремянки, виднелся краешек городской речушки, затянутой темным льдом. И – вот совпало! – именно тогда, когда Валя бросила взгляд на реку, лед на ней треснул и вздыбился.

– Что ты там делаешь?! – удивилась бабушка, выходя из кабинета. – Немедленно слезай!

Валя слезла, но медленно.

– Баб! Со мной книжка разговаривает! Она сказала, что лед тронулся – и он тронулся! То есть треснулся! Вот смотри!

Как назло, книжка захлопнулась.

Но бабушка поверила на слово. По крайней мере, торжественно кивнула:

– Конечно, книжки с нами разговаривают. Я-то знаю! Я уже тридцать шесть лет их слушаю!

Валя все-таки пыталась разыскать вещую страницу. Не столько для бабушки, сколько для себя. Однако книга раскрылась на совершенно других словах:

«В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок»[2].

– Вот видишь, – сказала бабушка, – даже книжка говорит тебе, что пора перекусить!

– Не понимаю! – Если бы у Энциклопедии были плечи, она бы ими пожала.

А так – глубоко и презрительно вздохнула.

– Не понимаю! Жизнь и без того коротка. Сырость, солнце, жучки, дети – все они ведут нас в могилу, так строит ли тратить драгоценные секунды на общение с… этими?!

Под «этими» Энциклопедия – и не она одна – понимала ничтожных людишек, что копошатся там, внизу.

– Да! Измельчали людишки! – гаркнул с нижней полки дряхлый том с колосящейся рожью на обложке. – Русский человек издревле тянулся к книге, а теперь?

– Русский человек, – строго поправила Энциклопедия, – издревле был неграмотен…

– А кто притащил неграмотность на Русь, а? – «Ржаной» том, казалось, сейчас перепрыгнет через проход между шкафами и вцепится обидчице в переплет. – На Руси издавна писали на бересте! Издавна!..

– А еще сбор макулатуры! – сказал Ильф-и-Петров, прерывая историческую дискуссию.

Патриотически настроенный том закашлялся от возмущения. Толстую Энциклопедию передернуло так, что переплет затрещал.

– А макулатура тут причем?! Причем тут эта гадость?!

– Ну как же? Придут дети за макулатурой, посмотрят, какие книги потолще…

– Они не посмеют! Я – Эн-ци-кло-пе-ди-я! Кладезь! Выверенное хранилище знаний…

– …которое никто не открывал уже два года, – снова влез Ильф-и-Петров.

Энциклопедия задохнулась от возмущения.

– Дурак! – сказала она неинтеллигентно. – И затея твоя дурацкая! Не о чем с людьми разговаривать! И незачем!

– Потому что духовности нет! – поддержал недавнего противника «ржаной» том.

Ильф-и-Петров тихонько хихикал.

Энциклопедия крикнула наверх, где солидно выстроились собрания сочинений:

– Эй! Классики! А вы что скажете?

– А что тут говорить? – неохотно ответил один из томов Толстого. – Все уже сказано. Читайте нас. А всякую ерунду новомодную не читайте.

Толпа серийных книжек с когда-то яркими, а теперь захватанными обложками невнятно загудела на нижней полке, но Ильф-и-Петров их оборвал.

– Макулатуре слова не давали! – прикрикнул он.

Серийные испуганно замерли.

– Скучно же… – вздохнул Ильф-и-Петров. – Читают нас мало, а так хочется поговорить.

Ник брел куда глаза глядят.

Хотя нет, глаза глядели строго вниз, в утоптанный снег. Он бы с удовольствием провалился сквозь этот снег – не от стыда, а просто от тоски. Скоро каникулы, полкласса поедет в Питер, а он останется дома – у мамы опять нет денег.

Ник сердито пнул какой-то пакет, попавшийся под ногу.

Из пакета неожиданно вылетела книга, раскрывшись на ходу и суетливо шелестя сотней крылышек. Ник заинтересовался и пошел поднимать.