Лейла сообщила, что зимой, к новому году, она приедет в Советабад надолго, на целый год, а может быть, навсегда. Ее командируют на курсы усовершенствования врачей, а профессор Эфендиев, считавший ее своей лучшей ученицей, настаивает на том, чтобы она осталась у него на кафедре и занялась научной работой. Рассказав Октаю обо всем этом, Лейла посмотрела ему прямо в глаза и сказала очень просто и очень серьезно: «Вот мы и будем вместе, Октай».
— Навсегда? — спросил чуть дрогнувшим от волнения голосом Октай.
— Навсегда, — так же серьезно и тихо проговорила Лейла.
Прощаясь, он крепко пожал ей руку, а потом, чуть наклонив голову, коснулся губами ее тонких пальцев, слегка пожелтевших от йода.
Лейла приехала раньше, чем предполагала. Ее вызвали в начале октября в Советабад. Она успела сообщить по телефону Чингизову, что она в городе, но через час улетает в командировку, о которой по телефону говорить неудобно. Если он может подъехать на аэродром, она ему все объяснит. Спустя несколько минут Чингизов мчался на машине полковника Любавина на аэродром. Он успел поговорить с Лейлой целых десять минут. На сопредельную с республикой страну обрушилось страшное несчастье. В селах близких к нашей границе районов вспыхнула эпидемия. Для оказания немедленной помощи туда направлялся большой отряд советских врачей, возглавляемых учителем Лейлы, профессором Эфендиевым.
— Жди весточки и ни о чем не беспокойся. Мы хорошо вооружены против этой страшной болезни, — сказала Октаю на прощание Лейла.
Он стоял и смотрел, как Лейла поднималась по трапу в самолет, осторожно ступая со ступеньки на ступеньку своими маленькими ножками, обутыми в простые черные закрытые туфли.
И весточка пришла. Но не от Лейлы. Спустя двадцать два дня после ее отъезда, — о, как считал эти дни Октай! — ему позвонил по телефону Азимов и попросил обязательно зайти к нему.
По голосу Салима Октай понял, что он чем-то расстроен или встревожен.
— Что нибудь случилось, Салим?
— Приходи, Октай, обязательно приходи, — вместо ответа повторил свою просьбу Азимов.
Он пришел к нему вечером. Зарифа была вся в слезах. Только недавно от нее ушла мать Лейлы, убитая страшной вестью. Лейла погибла. Тело ее сожжено.
«Неужели вы не могли привезти ее сюда? Дать матери поцеловать хотя бы глаза своей дочери!» — содрогаясь от рыданий, спрашивала мать министра здравоохранения республики, лично сообщившего ей эту страшную весть.
«Нет, поймите меня, не могли. Если бы сделали это, может быть, еще сотням матерей, и не только там, где она спасала умирающих, а здесь, в Советабаде, пришлось бы оплакивать своих близких. Болезнь беспощадна, она несет страшную заразу».
С того вечера Октай Чингизов стал реже бывать в доме Азимовых. Зарифа напоминала ему Лейлу, а боль утраты жила в нем и сегодня, такая же сильная и такая же острая, как в тот роковой вечер…
Чингизов шел по улице, погруженный в глубокое раздумье, и перед глазами его была отчетливая картина; трап у борта самолета и ноги Лейлы в простых черных закрытых туфлях.
Резкий скрип тормозов остановившейся на перекрестке машины заставил его очнуться от раздумья. Только сейчас он заметил, что вечернее небо затянуло тучами и начал накрапывать мелкий дождь. Он собрался с мыслями и, поднимаясь по лестнице Комитета государственной безопасности, обдумывал все установленные им обстоятельства кражи в квартире Азимова, чтобы доложить их полковнику Любавину.
След больших женских ног. Почему он показался ему таким странно знакомым? Где и когда он видел похожий след? А может быть, не видел? Нет, видел, но где и когда? И вдруг, как это иногда бывает, вспомнилась с резкой отчетливостью Германия ранней весной 1945 года. Маленький немецкий городок Грюнвальд. Двор свиноторговца Карла Виттенберга, труп старшины и следы на земле больших, но изящных армейских сапог, сшитых на заказ, судя по узкому носу и суженному каблуку — женских сапожков, — такие сапоги шили армейские сапожники для полюбившихся им женщин-врачей, медсестер, санитарок или боевых девушек-сержантов из особого дорожно-эксплуатационного полка. Его тогда поразил размер этих следов. Уж очень они были велики. Видно, обладательница этих сапожек была высокой женщиной и, судя по тому, что следы от носков отпечатывались глубже и четче, чем от каблуков, Чингизов и тогда пришел к выводу, что у женщины этой была походка, присущая спортсменкам.
Минут через десять после ухода Чингизова к Азимову пришли капитан Рустамов и старшина Прокопенко. Этот визит был встречен с бурной радостью всеми ребятишками дома N 27, которых начавшийся дождь согнал со двора, где они играли в шумные ребячьи игры, в подъезд. Причиной их неуемного восторга была знаменитая собака-ищейка Пальма, которую вел на поводке старшина Прокопенко. Такая громкая популярность Пальмы объяснялась тем, что незадолго до описываемых событий в пионерской газете появился очерк, познакомивший юных читателей с необычными способностями и портретом этой великолепной овчарки.
Прокопенко не разделял в настоящую минуту восторгов детворы: ни его, ни Пальму не устраивал начавшийся дождь.
В квартире Азимова Пальма добросовестно обнюхала все углы, но, видимо, запах парафина, растворенного в чистом бензине, которым Зарифа натирала паркет, предпочитая эту проверенную опытом смесь патентованным мастикам, пришлась не по вкусу собаке, обладавшей исключительно тонким обонянием.
Около вешалки она, однако, насторожилась, подбежала, к углу, где был след, привлекавший внимание Чингизова и сфотографированный экспертом, лизнула языком какое-то пятнышко и устремилась к двери. Прокопенко, не выпуская поводка, последовал за ней. Пальма, тщательно обнюхивая каждую ступеньку, спустилась вниз, миновала расступившихся мальчишек, по-прежнему торчавших в подъезде, выбежала на улицу и остановилась, растерянно виляя хвостом.
Тугие струи дождя начисто вымыли тротуар и мостовую. Мутные ручейки дождевой воды, поблескивая под уличными фонарями, с шумом стекали в решетку ливнеспуска.
— Не берет? — спросил капитан Рустамов, кивнув головой в сторону Пальмы.
— Не берет, — буркнул Прокопенко. — Вон дождище какой, хай ему грец! Поработал на дворников. Отмыл вулицу, як баба хату.
Сопровождаемые двигавшимися за ними на почтительном расстоянии мальчишками, они подошли к дожидавшейся их милицейской машине и уехали.
Эта короткая сценка привлекла внимание досужих прохожих. Вылез из своей машины, стоявший на остановке такси, рыжеватый коренастый шофер.
— А что здесь стряслось, ребятня? — полюбопытствовал он.
Мальчишки стали наперебой рассказывать ему, добавляя изобретавшиеся тут же на ходу подробности, что квартиру инженера Азимова, который живет на третьем этаже, ограбила целая шайка бандитов, а самого Азимова чуть не убили, и собака Пальма обязательно их всех разыскала бы по следам, да вот дождь пошел.
— Так бы уж и разыскала, — разжигая азарт своих собеседников, проговорил шофер. — Куда ей, этой собаке, против бандитов! — И тут же, будто усомнившись в собственных словах, заметил, — а может, и разыщет. Нюх-то у этих собак, говорят, очень острый.
— Теперь не разыщет, — авторитетно заявил одиннадцатилетний Витька и мастерски сплюнул под ноги.
— Подумаешь, не разыщет. А ты откуда знаешь? Если твой папа милиционер, так ты все и знаешь? — наскочил на Витьку петухом его извечный оппонент Али, который прославился тем, что умел нырять и не выныривать целую минуту.
— Дурак ты, дурак, — процедил с презрительным превосходством Витька. — Причем тут мой отец? Сам старшина Прокопенко сказал, что дождь все смыл и Пальма не взяла. Ясно?
— Вот теперь ясно, — сказал, пряча улыбку, шофер и вернулся к своей машине.
Полковник Любавин внимательно выслушал краткий доклад майора Чингизова. Осмотрев обрывок кожаного ремешка, найденный им в квартире Азимова, он кратко заключил:
— Это не от сандалий и не от рюкзака, тем более, что вы утверждаете, что ни того, ни другого у Азимова нет. Это похоже на ремешки, которыми пристегиваются ножные протезы, и оборвался он видите где, вот здесь, сбоку, где протерся сильнее. Так бывает у ремешков протезов. Кстати, майор, хорошо что вы так бережно сохранили ремешок. Это ниточка в поисках обладателя протеза. А как — вы об этом сами подумайте. Плохо другое, что вы не оставили его на месте, это помогло бы собаке-ищейке.
