– Один мудрец, к слову, испанец, – издалека начал Кирилл Тимофеевич, – считал, что правило разумных – идти против правил, ежели иначе невозможно завершить начатое… И знаете, дражайший Карл Иванович, а ведь он прав. Равно как и вы сами. То, в чем бессильна официальная дипломатия, зачастую решают человеческие отношения…

– То есть, если я вас правильно понял, милостивый государь, вы поедете к падре Альтамиро?

– Поеду, мой друг, хотя признаюсь вам откровенно, вовсе не уверен, что визит сей будет успешным…

Почему так страшит человека смерть? Отчего она вызывает ужас в сердце всякого живущего, как бы мужественно он ни ожидал ее прихода, сколько бы ни готовился к нему, какой бы верой в бессмертие души ни утешал себя? Тайна, которой окутана смерть, повергает человека в страх, сопровождающий его всю сознательную жизнь.

Но не только смерть физическая подстерегает нас в этом мире. Гибель нравственная, моральная – эта своего рода смерть в глазах окружающих, утрата доброго имени – порой оказывается для человека не менее ужасной, чем костлявая с косой. Особенно когда он на самом деле не совершил ничего предосудительного…

В случае гибели нравственной людей пугают заведомо ожидаемые последствия. Законы человеческого общества не оставляют тем, кто оступился или подозревается в достойном осуждения проступке, альтернативы. История человечества веками вырабатывала алгоритм наказания: обвинение, суд, приговор. Справедливый или не справедливый. В любом случае преступивший законы общества, в котором он живет, или не преступавший их, но признанный таковым, испытывает всю силу человеческой мстительности и презрения. Мало кому удается пройти через подобное испытание, сохранив в своем сердце любовь к ближнему…

А как быть, если ты оклеветан подлецом и не можешь доказать свою правоту?

Недоверие и косые взгляды бывших сослуживцев. Ранящее в самое сердце сочувствие друзей, усомнившихся в тебе. И пуще всего ощущение бессилия, невозможности что-то изменить… Такое не всякая душа выдержит! Тут должно быть в человеке нечто, не позволяющее ему опустить руки или наложить их на себя и, более того, помогающее добиваться справедливости даже в самом безнадежном, казалось бы, положении.

Это нечто – внутренняя уверенность в торжестве над всем суетным Промысла Божия – и помогло Кириллу Хлебникову, когда он был взят под стражу якобы по навету своего ближайшего друга Абросима Плотникова, за несколько лет до того пропавшего в камчатских урманах вместе с обозом ценной рухляди и важными отчетными бумагами. В те черные дни Хлебников сам чуть было не уверовал в предательство друга. Спас его от этого греха случайно попавший в руки нательный крест Абросима, рассеявший сомнения в том, что Плотникова нет в живых…

Полтора года тянулось разбирательство дела опального камчатского комиссионера в иркутской конторе Российско-Американской компании. Благодаря заступничеству и отличным рекомендациям губернатора Кошелева, Хлебникова, подозреваемого в растратах, содержали все же не в остроге, а под домашним арестом, не преминув взять обязательство, что он не ударится в бега. Кирилл таковое, конечно же, написал. Да и куда ему было бежать? В Китай к иноземцам, от коих никогда не вернешься на родину? В леса к разбойникам? Нет, такой ценой свобода ему была не нужна. Он хотел добиться правды.

Иркутские ревизоры строго проверили все накладные и отправленные Хлебниковым с Камчатки отчеты. Подтвердили недостачу в несколько тысяч золотых рублей – сумма немалая! Но проверяющие не смогли обнаружить ничего, что говорило бы о нечестности самого комиссионера. Не было найдено никакой его связи и с пропажей компанейского обоза… Словом, разбирательство зашло в тупик. И тогда решили отослать Хлебникова в столицу, в главное правление компании, – пусть, дескать, там и определяют его судьбу.

В Санкт-Петербурге, куда Кирилл Тимофеевич был отправлен в сопровождении жандарма, он неожиданно нашел серьезную поддержку. В первую очередь – в лице старых знакомых: соратника камергера Резанова – Федора Ивановича Шемелина и генерал-интенданта флота Василия Михайловича Головнина, с коим Хлебников когда-то путешествовал по Камчатке, а впоследствии состоял в переписке.

Шемелин в те дни написал Хлебникову письмо, в котором прямо выразил свои чувства: «Верю Вам… Решение счетов Ваших нам тягостно… Это, любезный мой друг, не что другое, как следствие слишком снисходительной души Вашей к нуждам ближнего».

Вдруг присоединил свой голос в защиту Кирилла Тимофеевича и назначенный вместо умершего главного бухгалтера Костогорова Платон Васильевич Боковиков, который в бумагах, обвиняющих камчатского комиссионера, обнаружил в свою очередь много подчисток и исправлений. Ходатайство Шемелина и Боковикова перед главным правлением назначить новую, более тщательную проверку, а также личные просьбы Головнина и члена попечительского совета адмирала Мордвинова учесть безупречную службу и заслуги Хлебникова перед Российско-Американской компанией побудили совет директоров в конце концов дело против него прекратить, однако с непременным условием: отслужить компании всю недостачу, случившуюся по его недогляду.

Ожидая вакансию, Кирилл прожил в столице более года. Получая скудное пособие на пропитание, он ютился в тесной каморке на задворках дома у Синего моста и утешал себя тем, что так вот, нежданно-негаданно, представилась возможность познакомиться с градом на Неве, сойтись поближе со многими знаменитыми людьми своего Отечества. Все свои впечатления от увиденного и услышанного здесь Хлебников, по сложившейся за много лет привычке, заносил в дневник, с которым, так же как с «Карманным оракулом», никогда не расставался. Если полистать страницы дневника, чего только там не найдешь! Вот запись, как он «имел случай быть в придворном маскераде первого генваря 1815 года, когда впущенных поблистать людей было более двадцати тысяч», а вот – как видел вблизи всю императорскую фамилию, как «побывал в великолепных храмах Петербурга и поклонялся праху Отца Отечества и героев-полководцев Суворова и Кутузова». Есть здесь и описание посещения театра и слова, услышанные Кириллом Тимофеевичем из уст блиставшего тогда на сцене трагика Яковлева:

Однажды Хлебников очутился в собрании императорской публичной библиотеки, где старец Крылов, будучи в зените своей славы, декламировал свою басню – «Мартышка, в зеркале увидя образ свой…», в другой раз стоял в толпе во время пышной церемонии встречи персидского посла, когда, говоря словами того же Ивана Андреевича, «…по улицам слона водили…» Можно сказать, повидал Кирилл Тимофеевич в столице столько, что иной и за целую жизнь не увидит.

Наконец в сентябре 1816 года директора компании окончательно сменили гнев на милость и Хлебников был назначен суперкарго на купленный в Англии корабль «Ганнибал», который под новым именем «Кутузов» отправлялся вокруг света в Русскую Америку. Командир шлюпа капитан-лейтенант Леонтий Андрианович Гагемейстер встретил Хлебникова весьма сдержанно, хоть прежде и был с ним знаком по Камчатке, да и от своего товарища Головнина получил о суперкарго только положительные отзывы. Долго приглядывался к комиссионеру, испытывал его в разных ситуациях. Когда же убедился в безукоризненной честности своего помощника, стал доверять во всем, просить совета в делах, касающихся торговли, подолгу беседовать на отвлеченные темы. Во время одной такой доверительной беседы капитан и познакомил Хлебникова с секретной инструкцией, несколько строк из которой касались самого Кирилла. Они врезались Хлебникову в память.

«Корабля “Кутузов” комиссионер Кирилл Тимофеевич Хлебников, – писали директора компании, – получивший груз онаго в свой прием, по оставлении из него несколько статей в Россе, остальное обязан сдать в Новоархангельске. Обязательство его при сем в копии прилагается. По содержании которого ежели приятны будут о нем отзывы Леонтия Андриановича, которому он во всем вверен, и обстоятельства будут требовать, можете его оставить у себя на службе и дать ему должность, соответствующую его знанию. Он человек доброй, умной, может хорошо писать, не учася, но лучше, нежели тысячи в его состоянии могут то делать. Он был с издавна на Камчатке и после комиссионером компании и вел дела хорошо до некоторого времени. Может быть, он наградит талантами своими и усердием то время, которое было для него потеряно. Впрочем, как вы решите о нем, так и да будет!»