— Порукой этому — государство, правительство и сама система образования в нашей стране. Поверьте мне, фру Венке, наша система образования отнюдь не ниже, чем в любой европейской стране. А в религиозном и в нравственном отношении мы, несомненно, превосходим большинство других.

Фру Венке воскликнула:

— Да, но я своими глазами вижу, что дело у нас обстоит плохо — поразительно плохо, даже ужасно! Что же в этом случае прикажете мне делать?

Гости добродушно засмеялись над горячностью фру Венке. Вместе с ними засмеялась и она сама, хотя этот разговор был для нее серьезным и вовсе не смешным делом.

Набивая свой вместительный нос нюхательным табаком, ректор, снова улыбаясь, сказал ей:

— Вы — очень строгая дама, фру Левдал. Я и несколько учителей, которые присутствуют здесь, без сомнения ощущают себя виноватыми перед вами.

— О, извините меня, господа! Я и не подумала об этом! — воскликнула фру Венке, с улыбкой поглядывая на гостей. — Во всем виновата моя злополучная бергенская кровь, как утверждает Карстен. Когда мне приходит какая-нибудь идея, то я должна все, решительно все высказать. У меня уже давно сложилось убеждение, что наша школьная система чрезвычайно плоха!

Здесь, за столом, кроме ректора были еще учителя — заведующий народной школой кандидат Клаусен и старший преподаватель Абель, которому весьма нравилось, что по городу ходили слухи, будто он ухаживает за фру Венке.

Несколько позже к ним присоединился еще адъюнкт Олбом, который тотчас спросил:

— Не будете ли вы столь добры, фру Левдал, ответить нам, что именно в нашей школьной системе в особенности плохо?

— Все плохо! С самого начала до конца все плохо!

— Вы имеете в виду, фру Левдал, также и народные школы? — спросил кандидат Клаусен.

— Народные школы я не знаю, но я уверена, что если школа для детей состоятельных родителей так плоха, то в ваших училищах для детей бедняков дело обстоит значительно хуже!

Резкие слова высказывала сегодня фру Венке. Даже более резкие, чем обычно. И поэтому гости стали переглядываться между собой. Однако добродушная и несколько лукавая улыбка ректора одержала верх и, так сказать, задала тон всеобщему настроению. Ведь, в сущности, кто говорил все эти страшные вещи? Всего-навсего дама.

Старый ректор любезно сказал:

— А ведь я догадываюсь, фру Венке, об одной вещи, которая вас больше всего раздражает!

— О какой вещи?

— О том, что вы не можете взять все школьное дело в свои прекрасные энергичные маленькие ручки, и о том, что вы не имеете возможности навести порядок среди учителей и хотя бы оттрепать за уши самого ректора.

— Ну, конечно! — воскликнула фру Венке. — Именно это меня и раздражает! Нет, господа, я вижу, что вы смеетесь надо мной, но я говорю совершенно серьезно; я ничего, ничего не могу сделать для моего сына, хотя я отчетливо вижу, что он духовно опустошается и что его силы растрачиваются впустую.

— Ну-ну, дорогая фру Венке, я уверен, что дело так далеко не зашло. Помимо того, вы не должны говорить, что решительно ничего не можете сделать для своего сына, если считаете школу столь виноватой! Ведь любое ваше обращение к нам…

— Ах, дорогой господин ректор, зачем вы так говорите? Ведь вы же сами отлично знаете, что ребенок в школе окружен тройными каменными стенами. И горе тому отцу или тем более матери, которая собирается сунуть свою руку в это осиное гнездо!

Кандидат Клаусен счел нужным вставить тут свое замечание. Он сказал:

— Я только могу сообщить вам, фру Левдал, что в моей школе не проходит дня без того, чтобы четыре или пять баб не стояли в моих дверях и не высказывали бы своего мнения о том, как мне надлежит обращаться с их драгоценными чадами.

— Извините, господин заведующий школой, — сухо произнесла фру Венке, — но эти бабы, как вы изволили выразиться, в муках рожали своих детей, чего мне не приходилось слышать о каких-нибудь заведующих школой. И хотя бы по этой причине они имеют право следить за своими детьми, если эти дети по необходимости переданы в руки совершенно чужих людей.

— Ну, если б мы захотели выслушивать всю эту материнскую болтовню, то, поверьте, началось бы целое нашествие матерей. И если бы в школе было даже десять заведующих, они все бы не выдержали этого и умерли.

— Мне это совершенно безразлично, — снова сухо ответила фру Венке. — Матери имеют право и должны сопровождать своих детей на их жизненном пути. И дай боже, чтобы они сопровождали их подольше, как только могут. И пусть при этом заведующие школами мрут как мухи! Я прошу извинить меня, господин кандидат!

Ректор воскликнул, умоляюще протянув к ней руку:

— Но… но… дорогая фру Венке! Вы, кажется, хотите, чтобы матери и отцы собирались в школе для обсуждения наших дел, и всякий раз…

— Нет, — сказала фру Венке, смеясь, и дружески пожала руку ректора. — Я только хочу, чтобы со стороны нас, родителей, появился бы живой и глубокий интерес к школьному делу. И тогда будет найдена та или иная форма нашего участия. Быть может, тогда мы смогли бы получить какое-нибудь влияние или какой-нибудь контроль над тем, что происходит за толстыми стенами школы.

Адвокат Карс до этого времени спокойно сидел и переваривал свою порцию обеда. Адвоката даже забавлял этот спор между людьми, совершенно неосведомленными в юриспруденции. Но теперь, когда в салоне фру Левдал собралось много гостей, он счел своевременным внести в разговор немного логики и порядка. Он начал говорить, и комическая серьезность появилась на его красном лоснящемся лице:

— В последней реплике фру Венке было нечто такое, что побуждает меня задать вопрос. Высокочтимая фру Венке, кажется, полагает, что интересы родителей должны найти свое выражение в том, чтобы оказывать фактическое влияние на все дела школы?

— Именно так!

— Стало быть, вы говорите о некотором, что ли, представительстве родителей?

— Да, нечто такое я имею в виду.

Карс улыбнулся и сделал вид, как будто он попал в чрезвычайно затруднительное положение. Он сказал:

— Но, извините меня, фру Венке, это уже имеется у нас.

— Разве? Я не слышала о чем-нибудь подобном, — ответила фру Венке и покраснела. С ней случалось это в тех случаях, когда она в разговоре затрагивала вопрос, о котором не имела понятия.

Адвокат Карс сказал:

— Меня просто удивляет, фру Венке, ваша неосведомленность в делах, к которым вы питаете такой горячий интерес. В наших государственных школах уже имеются такие представители от родителей. Это, как известно, осуществлено у нас в эфорате — да, в эфорате школы.

— В эфорате школы? — неуверенно переспросила фру Венке. — Вы говорите об эфорах?[48]

Но тут, прежде чем Карс или кто-нибудь другой мог торжествовать победу, кто-то сухим и ясным голосом спросил:

— Прошу извинить, господа, но разве кто-нибудь из присутствующих видел когда-нибудь живого эфора?

Глаза всех присутствующих устремились на Микала Мордтмана, который задал этот вопрос, корректно стоя у этажерки. Но вот глаза его встретились с глазами фру Венке. И тогда фру Венке громко и весело рассмеялась.

— Спасибо, господин Мордтман, — сказала она. — Тысячу раз благодарю за помощь! И теперь я открыто спрошу, господа: что такое эфор? Кто является эфором здесь, в нашей школе?

Ректор, несколько ошеломленный этим вопросом, воскликнул:

— Но, фру Венке, вы, значит, и в самом деле не знаете, что ваш супруг, профессор Левдал, является одним из эфоров нашей школы!

— Мой муж? Карстен? Нет, это просто великолепно! Дорогой господин Абель, не позовете ли вы сюда моего мужа? Я хочу посмотреть на этого эфора.

Старший преподаватель Абель, словно пушинка, вылетел за дверь и вскоре вернулся с профессором, у которого в руке были карты.

— Что за шутки, Венке? — весело спросил профессор.

— О, бесподобные шутки, Карстен! Они говорят, что ты эфор!

— Да, конечно, я эфор…

— И ты представляешь интересы родителей в школе?!