— Да нет же, дорогой мой отец! — восклицал Мортен. — Ну разве ты не видишь, что отстаешь от века! Сейчас уже нельзя спокойно сидеть дома, как в былые дни! Надо постоянно глядеть по сторонам, и глядеть во все глаза: если просто сидеть и ждать, обязательно упустишь хорошее дело, и тебе достанутся только объедки!

Мортен так много и часто разговаривал на эту тему, что консул, наконец, позволил ему завести контору в городе, — но только под собственным именем. Фирма Гарман и Ворше осталась такой же, как прежде: с конторой в Сансгоре, и тот, кто желал иметь дело с торговым домом, должен был взять на себя труд добраться до Сансгора.

Между тем немало дел совершалось и через контору «негоцианта» Гармана в городе. Консулу это не очень-то нравилось, но он придерживался принципа помогать старшему сыну, ибо так именно делал и его отец; поэтому торговый дом заключал уже сделки, до которых консул раньше ни за что бы не снизошел.

Для всего персонала конторы младший консул был каким-то высшим существом. Когда он проходил по конторе, все склоняли головы, чувствуя, что эти холодные синие глаза видят все насквозь: и книги, и счета, и письма, и даже личные интимные дела каждого служащего. Все знали, что он помнит каждый лист главной книги, может назвать каждую страницу многочисленных счетов, и если только где-нибудь вкрадывалась какая-нибудь неточность, можно было держать пари, что она не ускользнет от взора консула.

Поэтому среди служащих господствовало твердое убеждение, что если все кредиторы, или представитель коммерческого суда, или даже сам дьявол в один прекрасный день явятся в контору, им не удастся найти ни единой ошибки ни на одном листе этих толстых, добротно переплетенных книг.

И все же был один текущий счет, относительно которого никто ничего не знал. Это был текущий счет советника. Его не видел еще ни один смертный! Некоторые предполагали, что он, вероятно, находится в красной книге самого консула, другим же казалось, что его и вовсе нет. Даже деловую корреспонденцию с советником вел сам младший консул лично; и замечательно, что письма эти никогда не переписывались. Конторские служащие много раз обсуждали это обстоятельство и пришли к выводу, что младший консул просто не хотел, чтобы кто-нибудь знал, в каких отношениях находится Рикард Гарман к делам фирмы.

Одно только было бесспорно и подкреплено долгими наблюдениями, а именно, что глава фирмы придавал большое значение письмам, которые приходили от смотрителя маяка: консул читал их прежде всех писем, полученных с последней почтой, и если случалось, что кто-нибудь входил в тот момент, когда он еще не закончил чтение, — неизменно прикрывал недочитанное письмо листком бумаги.

Один молодой конторщик утверждал, что он как-то раз видел в письме от советника вексель! Но этому утверждению мало кто верил, так как всем было отлично известно, что в делах фирмы не было ни одной бумаги, подписанной именем Рикарда Гармана. Еще невероятнее было сообщение другого конторщика: однажды, в тот момент, когда только что пришло письмо из Братволла, он, этот конторщик, вошел в кабинет главы фирмы для доклада. Младший консул стоял у конторки с письмом в одной руке и с двумя векселями в другой — красный и словно задыхающийся. В первый момент конторщик подумал, что с консулом случился удар, но… (тут уже каждому слушателю становилось ясно, что все это ложь!) — но конторщик утверждал, что ясно слышал, как консул разразился вдруг коротким, однако отчетливым смехом! Нет! Это было, конечно, какое-то недоразумение: ведь каждый знал, что младший консул не умеет смеяться!

Когда Габриель, сообщив о прибытии дяди, вышел, консул встал и, подойдя к шкафчику для ключей, снял с гвоздя огромный ключ. Затем почистил костюм, поправил подбородок в воротничке, пригладил свои густые волосы и вышел из конторы.

Это был темный старинный дом с длинными коридорами и широкими лестницами. В левом крыле находились служебные помещения с отдельным входом со стороны моря; к югу, с видом на сад, были расположены спальни и жилые комнаты. Весь второй этаж был занят парадными комнатами для приемов: посредине находился танцевальный зал и по обе стороны его много больших комнат. По воскресеньям, а также в те дни, когда в доме бывали гости, обедали здесь, чаще всего в маленьком зале с окнами на северо-запад и с видом на верфи и море.

В третьем этаже, или, точнее, в мезонине, расположены были многочисленные комнаты для гостей: комнаты самых разнообразных форм, обусловленных прихотливыми изгибами крыши.

Мебель была вся из старого красного дерева с конским волосом. Высокие темные шкафы, зеркала с позолоченными гирляндами цветов, фарфор, тяжелые люстры и лампы по стенам — все было солидно и добротно.

Консул встретил горничную в коридоре:

— Что, приехал советник?

— Господин советник посольства пошел к фру Гарман, — отвечала горничная. Ей стоило немалого труда произносить этот замысловатый титул, но она знала, что надо говорить именно так: консул не терпел и не мог слышать слова «смотритель маяка».

Фру Гарман обычно в теплую погоду предпочитала просторные комнаты второго этажа. Эта очень солидная дама пребывала в постоянной борьбе со своей полнотой. Однако, с какой бы стороны вы ее ни наблюдали, она всегда представляла собою гладкие роскошные округлости, обтянутые черными шелками.

Можно было только удивляться, что фру Гарман могла так располнеть: вероятно это был, как она сама выражалась, «ее крест». За обедом она всегда ела очень мало, изумляясь аппетиту других. Лишь иногда, оставаясь одна в своей комнате, она разрешала себе удовольствие немножко покушать, и тогда йомфру Кордсен приносила ей что-нибудь «перекусить», — то что в эту минуту оказывалось под рукой.

Когда консул вошел, его супруга сидела на диване и беседовала с советником.

— Здравствуй, здравствуй, Кристиан Фредрик! — весело воскликнул тот и сделал несколько шагов навстречу брату. — Видишь, я снова у тебя в гостях!

— Добро пожаловать, Рикард! Мне приятно тебя видеть! — отвечал консул, заложив руки за спину.

Рикард совсем растерялся: он всегда немного терялся при встречах с братом. Иногда, правда, Кристиан Фредрик бывал весел и общителен, как в давние школьные дни, но вдруг он оказывался холодным, сухим — отчужденно-корректным, как истый коммерсант.

— У нас сегодня кто-нибудь обедает, Каролина? — спросил консул Гарман.

— Да, пастор Мартенс любезно согласился представить нам нового директора школы, — отвечала супруга. — По крайней мере он собирался это сделать.

— Вероятно, это тоже богослов? — сухо заметил консул. — Тогда придется послать коляску за Мортеном и Фанни и попросить, чтобы они тоже захватили с собой кого-нибудь из молодежи, ну, например Якоба Ворше.

— Но зачем это? — спросила фру Гарман тоном, в котором чувствовалось, что она собирается возражать.

— Потому что ни Рикард, ни я не сможем находиться в обществе, где нет никого, кроме священников! — отвечал консул таким тоном, который лишил его супругу всякого желания возражать и спорить. — Будь так добра, обсуди с йомфру Кордсен меню обеда!

— Ах, эти меню обедов! — вздохнула фру Гарман, уходя. — Я никак не могу понять, почему люди придают этому такое большое значение!

Советник проводил невестку до двери, и когда, отвесив последний почтительный поклон, он оглянулся на брата, то увидел, что Кристиан Фредрик стоит посреди комнаты, широко расставив ноги и заложив одну руку за спину. В другой руке он держал огромный ключ, приложив его, как лорнет, к глазу, и созерцал брата с проницательно-хитрой миной.

— Узнаешь ты его? — спросил консул.

— Mais oui![12] — восторженно воскликнул советник, сразу узнав Кристиана Фредрика таким, каким он бывал во время их «экспедиций» в винный погреб. Оба старых господина рука об руку прошли по всем комнатам, направляясь и кухню, чтобы спуститься в погреб.

У двери кухни они остановились, и консул крикнул: