Тем временем возня с проводами продолжалась, звук никак не хотел появляться, где-то отошёл контакт. Дошло до того, что Боб и сам принялся пинать раритетный пульт, этот анахронизм, пережиток из прошлого и творение дьявольских сил. Кляйне-бабушки-одуванчики продолжали улыбаться, считая, что это часть представления в их честь, а может просто возрастной паралич лицевых мышц натягивал уголки рта вверх. Я не стал их разубеждать, что всё так и задумано, что варварский разбор пульта на детали не является импровизацией, улыбаясь вместе с ними.

– Алекс, йя, давай, «монинг джим». Катастрофа, йя, – зашипел Боб.

Вот и стоило мне потеть и переживать по поводу перформанса, похоже убогого зрелища не избежать, как не было музыки, так и не стало, трижды адский блин, мать всех перемать. Я гремел по всем трём пунктам: 1-место, 2-музыка и 3-люди. Беззвучная зарядка на кафельном покрытии с престарелыми грандсеньоритами. Ни одно из условий залога успешного мероприятия не отвечало требованиям стандарта.

Пытаясь сохранить улыбку, я отвернулся от сцены избиения пульта ногами, за который горячие турецкие парни взялись, уже с полным пониманием в лоу-киках, дуэтом чечёточников. И звуковым сопровождением, но не тем, на которое я рассчитывал, стали: пыхтение, обычные ругательства для концентрации, приглушённые стуки, скрежет непромазанных колёсиков, экзотические цветастые насыщенные выражения и мои «айнс, цвайн, драй, фиар». Последнее я неожиданно вспомнил на волне переживаемого волнения за свою первую блино-комочную зарядку. Память подсказывала, что это немецкий счёт из забытого, древнего как пломбир за 16 копеек, мультика – «Пчёлка майя». Видел я его в ранние школьные годы, а пробудить залежи памяти мне помогли старушки, похожие на ту нарисованную пчёлку своими грушевидными телами и приделанными матушкой природой к ним тонкими ручками и ножками.

Урок оздоровительно-реанимационной зарядки для пожилых продолжался. Кафель мало того, что был кафелем, он вдобавок был не просто скользким, а скользким как угорь, смазанный маслом масляным. И мне рисовались картины леденящего ужаса, как мои дойчебабульки поскальзываясь, неловкими кеглями валятся с хрупких ножек. Бьются своими головушками с лихо закрученными, раскрашенными в яркие, маскирующие седину, фиолетовые, зелёные, розовые цвета локонами о кафель. И наступает – всеобщий апокалиптический пипетс и какашечная катастрофа, как продолжали предсказывать голоса за спиной на фоне стука и кряхтения.

Но нет, светлые силы были на моей стороне в это утро. Старушки уверенно держали равновесие, и мы уже вошли в ритм, бодро поднимали ноги в коленях, вращали плечами, даже осмеливались идти на лёгкие наклоны.

– Айн, цвай, драй, фиар, айн, цвай, драй, фиар.

Я представлял себя немецким главнокомандующим, обучающим молодых бойцов. Но при взгляде на золтен команден, меня разбирал внутренний смех. Это уже нервное.

Боковым зрением я увидел чёрную фигуру Боба, доковылявшего до колонки с аналогом возгласа «эврика», звучащего здесь как: «Йя, Мустафа сэн салак». Боб торжествующе размахивал свободным концом кабеля на манер служителя ранчо, намеревающегося захомутать резвую лошадку. Пару раз он попал по себе, почесал ушибы и продолжил пререкания с Мусти. Сдаётся мне, колонки просто не были подключены к соответствующему разъёму, а пропесоченный башмаками пульт невинен как слеза младенца. О том же поведал Боб своему приятелю, голосом Моисея отрекающегося от идолов. Мустафа что-то завозражал. Шеф с видом героя-победоносца воткнул штекер в разъём, и звуковой волной его тут же чуть не сбило с ног, что вызвало новый приступ сквернословия и обилия экзотических цветастых выражений, острых как чилийский перец. Мусти быстро сбавил звук.

Я порадовался и вознёс молитвы всем известным мне богам, что бабушки были глуховаты к приливу звуковой волны, сбившей нашего шефа с ног, иначе мысленная картинка с двуногим кегельбаном и битыми головушками точно произошла бы наяву.

Тут я подумал было, что мои мучения окончились, и сейчас вокруг нашего оздоровительного оазиса разольётся приятная мелодия. Я перейду от цвай-драя к неторопливому тай-чи. Все сферы бытия гармонизируются, и воздастся всем по заслугам.

Нет, нет и трижды-пятижды нет, йапыстырджи. Вместо музыки раздалось шипение и каркающий голос.

– Ван, тю, ван, тю. Чек, чек, демонстрацион, – и звук похлопывания ладони по поверхности микрофона. Это действо продолжалось несколько минут.

Я, продолжая показывать гимнастические движения бундес-лиге, повернул голову.

Боб крутил головку микрофона, дул в неё, Мустафа вращал тумблеры и щёлкал рычажками.

– Боб, Боооб, – шёпотом привлёк я внимание шефа, – гив сам квайт мьюзик.

И глазами указывая на своих подопечных, может он забыл, напомнил:

– Монинг джим.

– Йя, Алекс, вэйт нимножко, йя, что это такой? Я такой работать, йя. Я здесь шеф! Давай, работать можно. Такой работать нильзя здеся. Катастрофа, Алекс, – раздосадовался Боб, шипя в микрофон.

Я раздосадовался не меньше, но продолжал удерживать гримасу улыбки, разворачиваясь к грэнддамам. Словно, так всё и должно быть. Опять же ситуация была наисмешнейшая, происходи всё понарошку, или читай я это в книге, как вот вы сейчас. Но дело-то разворачивалось взаправду. Это была не поставленная комедия-спектакль, а рабочий косяк, как мне виделось, с затянутой зарядкой, к тому же начавшейся с явным запозданием. Косяк, в котором поспешат обвинить меня, как незащищённую знанием языка и местных законов сторону. А это грозило увольнением, которое (да уж простит мне критично настроенный читатель, повторюсь в четвёртый раз, вследствие важности сего момента) по причине недостаточности денежной суммы для полёта домой, могло окончиться тюремно-турецким заключением на неопределённый срок.

Саундчек закончился, и Боб начал выдавать столь «необходимый» сейчас «информасион» о нашей анимационной программе на сегодня. Турецкий, немецкий и английский занял у него минут пять. Тут из шатров высунулась взлохмаченная голова кальянщика, который, перекрикивая микрофон Боба, стал возмущаться нехарактерным для столь спокойного уединённого места безобразным утренним шумом, прервавшим его медитацию в воскуриваемых парах яблочного табака. Судя по тембру и визгливым интонациям, кальянщик Яша не стеснялся выражений и не затрачивал усилий на их подбор. Боб стал с ним соревноваться в эластичности голосовых связок и в знаниях околокультурных выражений. Шоу продолжалось.

Я автоматически делал упражнения. Тело работало автономно от мозга, само подбирая какие-то облегчённые комплексы. Одни движения сменялись другими, а сам раздумывал, слышат ли баварские пенсионерки возрастающую по накалу ругань по причине возрастной глухоты. Похоже, что не слышали, так как это карканье не вносило диссонанс в повторение движений вслед за мной, как могло бы быть в воспринимающей звуковые волны группе.

Кальянщик Яша, опустошив лёгкие и выкинув часть мусора из шатра, включая всё те же использованные мундштуки и упаковки из-под табака, в нашу сторону, скрылся за тканью полога. Я прикинул, что минут 20 мы уже занимаемся и можно потихоньку завершать. Тут Боб приковылял ко мне с микрофоном, и, не обращая внимания на производственный гимнастический процесс, бесцеремонно стал тыкать мне им в лицо.

– Алекс, анонсиэйшен, русиш.

– Аnnounce? – переспросил я, не останавливаясь.

– Йес, анонсийэшен, йя, – начиная нервничать, заподпрыгивал Боб, – монинг джим, давай.

Увидел моё неподдельное изумление, сам проговорил в майк на скверном английском, что-то вроде: «Дорогие гости, сейчас мы ждём вас всех на утреннюю зарядку с нашим спорт аниматором Алексом. До начала зарядки осталась одна минута», – после сказал уже мне:

– Translate, йя, что это? – и снова ткнул в лицо микрофоном.

Я подумал, что он шутит, потом – что издевается, но Боб был серьёзен, как агент фсб, и раздражён на весь земной шар и на упрямого Алекса-катастрофу в частности.

Верхняя часть головки микрофона была раскурочена, металлическая проволока торчала острыми концами в направлении губ говорящего и частично залита тёплой, неприятно пахнущей слюной. Выдерживая необходимую дистанцию подальше от этого опасного объекта уклонами боксёра, я перевёл приглашение на зарядку, закипая изнутри.