Щербинин усмехнулся:

— Ты вроде обходился без моего мнения. И о жалости к себе не думал. Обходился ведь?

— Обходился. И, наверно, плохо, что обходился.

— Даже самокритика!.. Ладно, скажу. Только зачем это тебе, потешить самолюбие?

— Какое уж тут самолюбие!

— Ну как же, нашел мужество спросить, прямота, откровенность — все в твоем роде. По-моему, ты не коммунист, Роман, вот что я скажу.

— Не комму-ни-ист? — Баховей даже остановился.

— Да. Был коммунистом, а сейчас не коммунист. Я скажу это на партконференции.

— Говори, — заулыбался Баховей, — это можно, валяй.

Ему и в самом деле стало немного легче: такой перехлест, что даже от Щербинина не ожидал. «Ты не коммунист...» Совсем, видно, заработался старик, не соображает.

— Зря веселишься, я серьезно, — сказал Щербинин. — И думаю, конференция меня поддержит.

— Думай, думай, я наперед скажу, о чем ты думаешь. Баховей — администратор, Баховей — командир, не считается с райкомом, подмял бюро, единолично распоряжается всей организацией. Слышали уже. Только знаешь что: во-первых, это перехлест, а во-вторых, плохое то бюро, если один человек за него работает — да! Обновить надо. Сильный человек должен иметь соответствующих помощников.

— Вылетишь ты, сильный человек. С треском.

— Посмотрим.

— Под ноги вон смотри, в лужу лезешь.

— Вот черт! — Баховей потряс ногой, сбрасывая грязь с сапога, и обошел лужу.

Животноводческие постройки колхоза, серые, приземистые, вытянулись в один ряд по заливу, неподалеку от животноводческого городка совхоза. Первой была свиноводческая ферма. Двор грязный, подъезд к свинарнику-маточнику разбит колесами, помещения ветхие, матки с поросятами греются под солнышком на деннике. За два последних года ничего не поправлено, палки ни одной,- хоть Веткин и клялся, что свиноферму поднимет из праха.

В откормочнике было почище, но тоже сыро и душно от едкого аммиачного запаха, много визгу. Поросята полугодовалого возраста группами в полторы-две сотни голов грудились возле сухих кормушек, толкались, кусали друг дружку.

— Что они у тебя такие злые? — спросил Баховей свинарку в грязном халате, которая сгребала вилами мокрую соломенную подстилку.

— Жрать хотят! — крикнула сквозь поросячий визг свинарка. — Хлеб-то вывезли для своего плана, а фуража нет. Привезут ли нынче?.. Куда лезешь, проклятая! — крикнула она на резвую свинку, схватившую ее за подол. — Начальников вот кусайте, они мясистей.

Баховей досадливо отвернулся и направился к воротам, откуда шагал навстречу зоотехник Мытарин.

— Ну, показывай свои владения, — сказал Баховей, пожав ему руку. — Сердитая у тебя свинарка, а? Что-то я ее не припомню.

Молодой Мытарин отвернулся от него, здороваясь со Щербининым, не ответил. Вежливый! Вот . и у Яки такая же повадка, яблоко от яблони недалеко укатилось. Он и рожей в Яку пошел и телом — большой горбоносый беркут с рачьими глазами. Эти либералы еще поохают с такими выдвиженцами.

— Вы о свинарке спрашивали, товарищ Баховей? Извините, не расслышал. — Мытарин распахнул перед начальством створку ворот. — Феней ее зовут, Хромкина, если помните.

— Постарела, — мирно сказал Баховей.

А Щербинин с удивлением обернулся: надо же, не узнал красавицу Феню, которая и с ним пыталась завести шашни! Давно, правда, это было.

— Ну, что у вас новенького, Степан Яковлевич? — спросил Баховей.

— Все по-старому, — сказал Мытарин. — К сожалению.

— Это приятно, что сожалеете, похвально. И фельетон в нынешней газете, наверно, читали. «Без руля и без ветрил» называется.

— Читал, — сказал Мытарин.

— Там вас перспективным специалистом назвали. Так ведь, Андрей Григорьевич? — Баховей мстительно прищурился на Щербинина. — И назвал, между прочим, корреспондент Вадим Щербинин.

— Мы грамотные, читали, — усмехнулся опять Щербинин.

— Плохо читали, Андрей Григорьевич, — не сдержался Баховей. — Газета — орган райкома и райисполкома, она должна быть объективной, а тут возносят одного работника...

— Добросовестного, растущего, — вставил Щербинин.

— ...и смешивают с грязью другого.

— Пьяницу, который развел эту грязь; — сказал Щербинин.

— Ладно, — сбавил тон Баховей. — За эти ветхие фермы, за беспорядок и грязь отвечает в первую очередь зоотехник, а если он еще «перспективный специалист» и одновременно секретарь парторганизации, тем более. Вам сколько лет, товарищ Мытарин?

— Двадцать семь, — сказал Мытарин настороженно.

— Вот видите! Вы молодой коммунист, вам доверили возглавить партийную организацию колхоза, вы непосредственно отвечаете за животноводство, а под удар критики попал председатель. Сегодня же выступите на бюро и объясните, как это произошло. Вы любите загадки загадывать, вот и ответьте на мои совсем не загадочные вопросы.

— Веткина предупреди, чтобы явился, — сказал Щербинин. — Не опаздывайте.

Они оставили у ворот озадаченного Мытарина и, миновав двор молочной фермы, пошли в животноводческий городок совхоза. Можно бы сразу в райком, но до начала заседания оставалось больше часа времени, есть возможность походить, выровнять настроение. Хотя если утро не задалось, то весь день пойдет черной полосой.

Совхозные фермы заметно отличались от колхозных постройками. Тоже деревянные, они были светлее, выше, на кирпичных фундаментах, окна не мелкие, подслеповатые, а широкие, под самую крышу, на крышах вместо соломы белые плитки шифера, по-над ними — ряды вытяжных труб для вентиляции. И тамбуры капитальные, с воротами, из ворот тянутся к выгребным ямам и кормовым дворам нитки подвесных дорог, в коровнике есть даже автопоилки, намечено освоить механическую дойку в будущем году.

По продуктивности совхоз все время идет впереди колхоза, организация труда и производительность здесь выше, техники больше, но и мясо, и молоко, и даже зерно по себестоимости выходят дороже колхозных. Черт знает почему.

Межов ожидал их у коровника. Он сидел на перевернутой колоде и улыбчиво смотрел на подходившее начальство. Вроде бы нечему улыбаться, ничего еще не сделал в своей жизни, и совхоз убыточный, а он благодушествует.

— Ну, показывай свои владения, — сказал Баховей вместо приветствия и, заметив усмешку Щербинина, подавшего Межову руку, вспомнил, что Мытарину он говорил точно такие же слова.

— Нечего показывать-то: свиней сдали, коровы на пастбище, доярок разве — идемте, они в красном уголке, побелку только закончили.

Неподалеку от коровника, посреди двора, обнесенного изгородью в три жерди, стоял небольшой деревянный дом, наличники украшены старинной резьбой, в окнах белеют марлевые занавески. Ишь ты, даже занавески!

Первым вошел Баховей.

— Здравствуйте, товарищи! Отдыхаем?

Со стола метнулась белокурая гибкая девушка, на бегу оправила на коленях халат и забилась в угол, глядя на смеющихся подруг. Доярки — человек десять, все в темных халатах, забрызганных известью, — сидели посреди комнаты на опрокинутых ведрах и смеялись. С этой Зойкой всегда какой-нибудь смех, такая девка!

Доярки уже успели наработаться сегодня. Смех был какой-то разрядкой после работы, на .приветствие секретаря райкома ответили весело, вразнобой; с любопытством поглядели на вошедшего за ним председателя райисполкома Щербинина. Он всегда вызывал любопытство.

До него председателем была Ольга Ивановна, жена Балагурова, но вот возвратился Щербинин, и хмелевцы вспомнили, а многие впервые узнали, что Щербинин — их земляк и «законный», первый муж Ольги Ивановны, а молодой корреспондент местной газеты Ким Балагуров, приехавший из самой Москвы, их общий сын. Не интересно, что ли?

— Ну, как трудимся, девушки? — Баховей окинул взглядом комнату и доярок. — Что же это у вас так, красный уголок, а ни одного плаката, лозунга?

— Белили же! — сказала одна из доярок. — Высохнет, повесим, жалко, что ли. И скамейки вон в закут спрятали. Нинка, неси скамейку гостям.