— Кроликов кормила? — громко спросил он жену, хлопотавшую в столовой.

— Покормила, Рома, покормила. — Жена появилась в проеме раскрытой двери и застыла, глядя ему в спину. Руки опущены как у солдата, ожидающего приказаний. — Овсеца им дала, морковки порезала.

Баховей оглядел ее в зеркале и остался доволен: Марья, как всегда, аккуратно и чисто одета, волосы прибраны, домашний просторный халат скрывает погрузневшую фигуру.

— Первый секретарь обкома сегодня будет, учти насчет обеда.

— Хорошо, Рома, я учту.

— И платье надень это... знаешь?..

— Знаю, Рома: лиловое, с осенними листьями. — От Мэлорки ничего не было?

— Только открытка.

Он взял кокетливую почтовую открытку с цветочком, прочитал: «Милые старики! Гордитесь — дали сразу доктора, диссертация пойдет отдельной книжкой в Москве, жду утверждения ВАКа и тогда нагряну к вам. Держись, отец, я загоню тебя в угол по прежнему вопросу: чему принадлежит первенство — научно-техническому или социальному прогрессу?» И подпись: «Мэлор Баховей, знаменитый физик, доктор наук».

— Читала? — спросил Баховей, возвращая открытку.

— Как же, как же, Рома, такая радость... Да я...

— Ты, ты... Засепетила. Вот выдеру этого твоего доктора, будет знать. Чему принадлежит первенство? Щенок сопливый!

— Как же он в доктора вышел, Рома, он же инженером был?

— Это звание такое. Большое ученое звание. Вроде профессора.

— Поняла, поняла.

— И хорошо. Будем завтракать.

Баховей облачился в полувоенный костюм, прошел в столовую, сел, заткнул за воротник салфетку. Простокваша была на столе, осталось насыпать сахар по вкусу, размешать и выпить. И бутерброды приготовлены. И кофе. Горячий еще, дымится.

— Молодец, Маша! — похвалил он жену. Она засмущалась совсем по-девичьи, оживились серенькие, без блеска, смирные глаза.

— Умница, — сказал Баховей, размешивая простоквашу.

«Умница» было высшей похвалой, и жена подошла ближе, заботливо поправила сзади подворотничок кителя.

— Ну, ну, — довольно проворчал Баховей, — иди занимайся.

Жена влюблено и робко оглядела его, сняла с кителя волосок и неслышно ушла в кухню, оставив тонкий запах духов, которые он привез ей из Москвы.

Баховей ел и прикидывал предстоящий рабочий день.

Все нынче складывалось на редкость удачно. Сбор председателей колхозов и секретарей парторганизаций был кстати — новый секретарь обкома сможет убедиться, как работает Хмелевский райком, и увидит его, Баховея, настоящую цену. Он готов к встрече нового начальства, и никакие Балагуровы и Щербинины его не собьют. Правда, на недавнем партактиве они крепко его прижали, но тут он сам виноват: доверил доклад секретарю по пропаганде, а тот демагогию развел. Самому надо было, но черт с ними, больше им такого удовольствия не видать. Баховей побывал на каждой ферме, на каждом поле и знает все колхозные нужды.

Комсомольцев сегодня же надо послать на заготовку яйца у населения, газетчикам дать распоряжение, чтобы начали кампанию за перевыполнение плана. И еще Дом культуры в Березовке. Но в Березовку можно съездить самому и пригласить секретаря обкома. Не каждый день открываются Дома культуры в колхозах.

Баховей отодвинул чашку с остатками кофе, положил салфетку на стол, поднялся:

— Я отправляюсь, Маша.

Жена выбежала навстречу, подала плащ и фуражку. Баховей наклонился, чмокнул ее в щеку и вышел. Старый дворняга Балбеска кинулся к нему из-под крыльца, запрыгал у ног, радостно взвизгивая и норовя лизнуть руку.

— Ну-ну, деятель, вот я тебе! — Баховей потрепал пса за уши, оттолкнул и отправился на службу.

В райкоме все были на своих местах и уже работали. В орготделе инструктор орал кому-то по телефону, из машбюро доносились пулеметные очереди пишущей машинки, завотделом пропаганды сидел у стола дежурного с папкой для доклада.

. — Здравствуй, здравствуй, — кивнул Баховей вскочившему завпропагандой. — Все подготовил? Хорошо. — Он строго оглядел вытянувшегося завотделом, открыл дверь своего кабинета. — Позови-ка мне Ручьева.

Просторный кабинет был проветрен, ковровые дорожки чисты, на столе стопка свежих газет и журналов. Хороший Семеныч помощник, следит за порядком. Баховей повесил у входа плащ, закурил папироску и сел за стол просмотреть газеты.

Областная газета давала передовую о районных партконференциях. Правильно, скоро созовем. Недавний актив был пробой, репетицией, сегодня просеем председателей колхозов и секретарей парторганизаций, потом надо подготовить организационные и технические детали. Доклад уже готов, содокладчиком выступит третий секретарь. На активе он провалился, пусть исправляется. Вопросы идеологии сейчас особенно важны. Щербинин с Балагуровым подготовились тоже, и они, конечно, попытаются повернуть конференцию к себе липом, только он не такой простак, чтобы развязать им руки, Они выступят, но выступят в прениях, и в самом конце, когда уже все определится, люди устанут, будут зевать и думать о буфете — под занавес много не наговоришь.

Теперь посмотрим свое «Октябрьское пламя». Для районной газеты, пожалуй, слишком громко, внушительно, надо бы переименовать в «искры», что ли.

Та-ак... Сводку по молоку дали, о заготовке соломы и вспашке зяби пишут, черные пары тоже есть, о подготовке животноводческих помещений к зиме дали рейд. Молодец Колокольцев, дело знает... А это еще что?.. Хм, «Без руля и без ветрил», фельетон. И подпись дали крупно: «Вадим Щербинин». Так, так... Председателя разложил, Веткина. Ну, это вам даром не пройдет!

— Редактора! — приказал Баховей, сняв трубку.

— Сию секундочку, — прошептала телефонистка, узнав голос.

— Послушайте, Колокольцев, я вам говорил, что все материалы о руководящих работниках давать с разрешения райкома?

— Так точно, товарищ Баховей, но понимаете... — В трубке суетилось сдавленное дыхание редактора.

— Я вам говорил или нет?

— Говорили. Но позавчера вы были в обкоме, и я посоветовался с Балагуровым, звонил в райисполком Щербинину, он разрешил.

— Та-ак! — Баховей придавил трубку к аппарату, посмотрел на робко скрипнувшую дверь.

Ну нет, голубчики-, рано играете в критику и самокритику, невзирая на лица. Пока- я здесь хозяин, я не позволю распоряжаться в районе.

— Здравствуйте, Роман Харитонович!

Секретарь райкома комсомола Толя Ручьев, розовый и нежный, как девушка, прошел по ковровой дорожке и встал у стола, с готовностью глядя в лицо Баховея.

— Здравствуй, Толя! — Баховей посветлел, улыбнулся, протянул через стол руку для пожатия. Такой славный парень, ясный весь, исполнительный.

— Вы меня звали, Роман Харитонович? — Толя застыл у стола, подтянутый, готовый. Прикажи прыгнуть со второго этажа, распахнет окно и прыгнет.

— Вот что, Толя. Собери свой комсомольский актив и мобилизуй на заготовку яйца. Из рай-потребсоюза возьми, из учреждений и всех своих сотрудников. Сам сегодня останься на бюро, поедешь вместе с заготовителями завтра. Корзинки возьмите, ведра... Понял?

— Понял, Роман Харитонович, сделаем. Сверхплановые, значит?

— Угадал, действуй. Да скажи дежурному, пусть Балагурова ко мне пришлет.

Не хотелось ему видеть сейчас Балагурова, портить настроение перед бюро не хотелось, но этот фельетон... Снимай теперь Веткина, ставь сынка Мытарина, больше некого. Балагуров совсем обнаглел, лучшие кадры выбивает, испытанные. И двигает свои. Но мы еще посмотрим, товарищ Балагуров, мы поглядим, чем это кончится!

Балагуров вошел в кабинет свободно, по-хозяйски. Как же, второй секретарь, может, завтра в такое Же кресло сядет.

— Воюешь, Роман? Доброе утро.

И улыбается добродушно, сыто. Видно, только позавтракал, губы лоснятся еще. А башка-то, башка — побрил, наверно, утром, сверкает как солнце! Вот я тебе намылю ее, посверкаешь тогда, боров длинноухий.

— Утро доброе, садись.

Балагуров сел на заскрипевший стул, сложил руки на животе, улыбнулся. Черт его проведет, такую бестию, уже знает. Ну, тем лучше.