Мысли Олафа прервал глубокий вздох девушки. В её запахе почувствовался легкий цветочный оттенок светлой грусти.

– Мама тоже играла на тэссере. А дядя, напротив, считал, что инструмент в доме – непозволительная роскошь.

– Да? А может он просто боялся, что вы начнете петь? – открыв глаза, неловко пошутил юноша.

Летта негромко хихикнула, не обидевшись.

– Я и пела. Обычные песни. И сестриц учила мелодиям попроще. У них со слухом было не очень, правда. Но мы довольно ладно распевали про цветочки в саду, овечек на лугу, про ленивого пастушка, и влюблённых в него дурочек. Средний репертуар имперских барышень.

Олаф хмыкнул. Его спутница обладала изрядной долей самоиронии.

– Тот, снизу, считает себя отличным поэтом и в чём-то летописцем. Но его песни вряд ли у вас на слуху. Они довольно, – юноша задумался, чтобы точнее подобрать слово, – специфичные. В них минимум двадцать строф и потуги на историческую достоверность.

– Видимо, вы однажды поймали его на лжи? – она оказалась на редкость проницательной.

– И даже не однажды.

– Например?

– Он утверждал, что драконы вымерли, – Олаф ляпнул первое, что пришло в голову.

– А они?

– Живут, как и жили, нет ни одного королевства Империи, где они бы не встречались. Разве, пожалуй, только наше. Им не нравится здешний климат, – отозвался Олаф.

– Да? – девушка даже присела на кровати, заинтересовавшись разговором. – И как они выглядят?

– Так же, как мы. Только летают временами.

– А как же страшный облик, мощные крылья и змеиная голова? – в её голосе послышалось некоторое недоумение.

Юноша рассмеялся. Представление о драконах было, наверняка, почерпнуто Леттой из детских книжек. Там, как водится, весьма красочно расписывались крылатые ящеры, питающиеся исключительно одними особами голубых кровей – сказки, короче говоря.

– Я видел танец драконов во время грозы. В этот момент у них действительно вырастают крылья – огромные, на полнеба. А ещё вырывается огонь из пасти. Но в обычное время они ничем не отличаются от нас с вами, ни внешне, ни характером. Можно всю жизнь прожить с драконом по соседству, и так и не узнать об этом. Хотя стареют они медленнее. Всё остальное – детские сказки.

– Тогда зачем это придумали?

– Не скажу наверняка, – Олаф покачал головой, словно собеседница могла увидеть его в темноте, – это лишь моё личное предположение – чтобы защитить драконов от людей.

Струнный перебор тэссеры дополнился неразборчивым пением. Песня звучала всё громче и веселее, уже даже можно было разобрать отдельные слова. А потом вдруг прервалась. Зная музыканта – не случайно. Тем более, тишина, вдруг разлившаяся по привалу, показалась слишком неестественной.

Олаф быстро обулся, вскочил с кресла и подошёл к двери. Летта встревоженно села.

– Может парню в плаще мага не понравилась песня? – предположила с сомнением. – Взмахнул волшебной палочкой и усыпил вашего знакомого?

Не хотелось её пугать, но, как говорится, лучше горькая правда, чем сладкая ложь.

– Если только волшебная палочка – дубинка. У виденного нами мага специальность довольно узкая – перевозить в Темьгород тех, кто, в отличие от вас, далеко не жаждет туда попасть, – ответил Олаф мрачно. – Громила умеет пользоваться парочкой разовых заклинаний, составленных для него более сведущими людьми – и точка. Его амуниция – не более чем дань традициям. Он не смог бы заткнуть музыканта так быстро и тихо.

Девушка пахла растерянностью. Её книжные представления о мире рассыпались, как песчаные замки, вылепленные малышом. Сначала драконы, теперь маг, фактически оказавшийся конвоиром. Интересно, что она вообразила о Темьгороде? Осознает ли она до конца, куда идёт, и среди кого ей придётся жить, если не передумает? Олафу стало жаль эту убегающую невесту. Однако слова Летты опровергли его предположения:

– Когда у одной из дядиных служанок родился двухголовый младенец, потребовалось три стража, чтобы забрать его у матери. Они разбили в кровь её лицо и сломали руки. А она всё равно плелась за повозкой, пока не упала на дороге замертво. Но стражи не притворялись магами. Обычные солдафоны, не способные на сочувствие.

Стало грустно и тошно.

Заструившийся в щели с новой силой гнилой запах отчаяния напомнил о себе. Юноша повернул ключ. Прислушался, не привлёк ли кого скрежет в замке. Но в трактире по-прежнему стояла неправдоподобная тишина, словно и гости, и привальщик Смут – вдруг исчезли.

– Как только я выйду, – сказал Олаф, – закройте за мной дверь и не открывайте никому, кроме меня. Даже если услышите крики или мольбу. Здесь творится что-то странное. Надо разобраться, что.

– Хорошо, – послушно отозвалась Летта.

– Если меня не будет очень долго, постарайтесь выбраться в окно, оно не высоко. Берите только самое нужное, остальное оставьте. В мешке карта. Не отступайте от неё, – юноша надеялся, что вернётся, но составить дополнительный план не мешало.

Девушка скользнула к нему. Легонько провела пальцем по щеке, прикоснулась ко лбу. Проводник запоздало понял, что она осенила его благословением Жизнеродящей, каким благословляли воинов, провожали в дальний путь, отводили болезни и горести. Всем женщинам Империи была дана такая власть, светлый дар богини.

– Я дождусь вас.

– Тогда хотя бы пойте, если почувствуете опасность, – криво усмехнулся Олаф, пожимая маленькую руку. – И не жалейте того, кто окажется за дверью.

– Там можете оказаться вы, – шепнула Летта.

Юноша вышел из комнаты, постоял, пока не услышал щелчок замка, а потом, стараясь не шуметь, спустился по лестнице. Внизу горел яркий свет. Ремесленника, хозяина и наёмника не было видно. Только музыкант спал лицом на столе, крепко обнимая свою тэссеру. Олаф бесцеремонно растолкал его и тут же зажал рот ладонью.

– Тихо, Курт! – сказал едва слышно. – Это я. Где все?

– Не знаю, не помню ничего, – музыкант энергично помотал головой, чтобы окончательно проснуться, потом кивнул на опрокинутую пустую кружку перед собой, – подсыпали что-то?

– Возможно, – ответил, понюхав, Олаф. – Растерли сон-траву и добавили побольше сахарного сиропа. – А потом добавил: – Мне нужна твоя помощь.

– Всегда пожалуйста! – тэссерист зевал, но отчаянно старался взбодриться. – Вдруг про меня сложат героическую балладу!

– Не обольщайся. Здесь нет других стихоплетов, только ты. Струны целы?

– Три четверти – точно, – оглядев инструмент, ответил Курт.

Олаф усмехнулся:

– Не похоже на тебя.

– Не успел просто, – беззлобно отозвался на шутку музыкант.

– Тогда, как я скомандую, начинай играть как можно громче.

– И только? – удивился тэссерист.

– Остальное сымпровизируешь.

– Значит, попахивает заварушкой?

Проводник потеребил свой нос:

– Поверь, здесь не просто попахивает, здесь воняет крупными неприятностями.

– Серьезно? – Курт не стал острить на тему, что просто кто-то забыл вовремя помыться, а ведь ещё недавно от него вполне можно было этого ожидать.

– И даже не неприятностями, а чем-то большим, – юноша прищурился. – Ты давно здесь?

– Пятый день прохлаждаюсь. Решил устроить себе тихие каникулы.

– Ничего не заметил?

Тэссерщик только почесал в затылке вместо ответа и пожал плечами.

– А народу много было?

– До сегодняшнего дня только я и хозяин. Сегодня, вон, эти двое прибыли, да вы ещё. Куда, кстати, все делись?

– Сейчас и узнаем. Давай, играй! – ответил Олаф, а сам нырнул под стол.

Курт удивился, а ещё, вполне понятно, струхнул немного, но забренчал первое, что пришло в голову, подпевая нарочито хриплым голосом. Это оказалось разухабистая и немного пошловатая ярмарочная песенка. Исполняемая на трёх струнах, она не имела сложной мелодии. Основное её достоинство заключалось в звучности. Олаф показал музыканту из-под стола большой палец и подмигнул.

Как и следовало ожидать, громкие звуки довольно скоро выманили ошеломлённых наемника и привальщика, явно не ожидавших, что тэссерщик так быстро придёт в себя, наверное, доза сон-травы была убойной. Смут вылез первым, за ним громила в плаще мага. За спиной у них остался тёмный проём потайного хода.