Но вот ведь что главное – послушаешь Маяковского и хочется самому значить больше. Такой эмоциональный заряд запускал он в зал, что и не согласен, да согласишься.
Организатор лекций Павел Ильич Лавут рассказывал мне, с какой ответственностью относился Владимир Владимирович к открытым выступлениям. «Сцена, эстрадная площадка – это публичный бой за идею в поэзии, – говорил поэт. – Надо вести свою линию и обеспечивать ее торжество при всех обстоятельствах». Чтобы привлечь внимание к наиболее актуальному разделу программы вечера, заготовлялся «рабочий вопрос к докладчику» с заранее составленным ответом. Написанный каламбур не оставлял оппонентам ни одного шанса на успех, а разящие экспромты Маяковского дополняли разгром очередного дилетанта.
По натуре Владимир Владимирович был игрок спортивно непримиримого характера, верящий только в свои личные возможности и способности. Бега он совершенно не признавал – «я там ничем не распоряжаюсь – хозяйничает наездник и лошадь». Вот бильярд другое дело. У них шла непрекращающаяся дуэль с Иосифом Павловичем Уткиным. Разные по темпераменту, они и игру вели непохожую. Игра Уткина была менее открытой, но более технической. Маяковский играл размашисто, широко.
Владимир Владимирович любил быть в центре внимания всей бильярдной. Однако развязных суждений и реплик со стороны зрителей не терпел. Однажды расфранченный посетитель, с массивной золотой цепочкой через весь жилет, напыщенный, громко стал комментировать игру Маяковского. Согнувшись, выцеливая шар, поэт исподлобья, предупредительно зло скосил глаз на самодовольного франта. Тот не унимался. Маяковский, под очередную реплику франта вогнав победный шар в лузу, распрямился во весь рост и презрительно пророкотал: «Златая цепь на дубе том»…
В чудесное весеннее утро, когда чистое небо, восходящее солнце, чуть начинающая зеленеть листва, свежий воздух и молодые годы переполняют душу жизнерадостностью, я, красноармеец второго года действительной службы, нес дежурство по штабу Московской пролетарской стрелковой дивизии, расположенному в Бироновском дворце в Садовниках. Принесли утренние газеты. Читаю – глазам не верю. «Вчера…», и тут же предсмертное письмо Маяковского, оканчивающееся «я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид».
Самоубийство Маяковского произвело ошеломляющее впечатление. У всех еще свежо в памяти назидательное стихотворение поэта на смерть Есенина. И вдруг такой же конец.
На похоронах Арнольд, о котором Николай Николаевич Асеев писал: «лучше всех его знал Арнольд», коротко отозвался по поводу случившегося – «делать жизнь значительно трудней»…
* * *
Одним из наиболее популярных видов спорта в то время была профессиональная борьба, главным образом французская, классическая. В чемпионатах боролись действительно силачи, люди, поражавшие своей физической мощью в ее самых разнообразных проявлениях: ростом – великаны Святогор, Быков – вверх далеко за два метра; могучим торсом – Иван Поддубный, Иван Шемякин; фигурой – Сергей Пафнутьев, Петр Крылов, Никита Титов – геркулесы.
Задолго до открытия чемпионата в цирке Никитина (сейчас в этом помещении Театр сатиры) Москва пестрела огромными афишами, возвещающими, что знаменитый антрепренер И. В. Лебедев открывает очередной чемпионат мира по французской борьбе с участием всех мировых знаменитостей. Обещались сенсационные номера – жонглирование тяжестями, разгибание подков, конкурс красоты телосложения и даже переезд на автомашине через грудь лежащего борца. Все это было в действительности. Как игрушечные, летали в воздухе кувыркающиеся двухпудовые гири из рук Никиты Титова, с ловкостью жонглера ловившего их в пальцы-клещи. Сверхрискованным выглядел номер, когда высоко подброшенную гирю борец, ловко пригибаясь, ловил на шею, словно это футбольный мяч. Эффектно работал Титов со штангой-«бульдогом». Была такая разновидность штанги – длинный гриф, а на его концах вглухую закрепленные чугунные шары, величиной с медицинбол. «Резиновая», – кричали зрители, наблюдавшие, с какой легкостью и точностью снаряд описывает круги вокруг шеи, торса, пояса исполнителя. Штанга тут же проверялась сомневающимися. Громкий хохот переполненного цирка сопровождает тщетные попытки Фомы неверующего оторвать чугунную тяжесть от земли – «живот надорвешь», «портки лопнут»!!! В этом добродушном смехе сквозит чувство удовлетворения – «без обмана». А «дядя Ваня» – как любовно называла вся Москва антрепренера Ивана Владимировича Лебедева, – расхаживает по арене в традиционной синей бекеше, в картузе с лаковым козырьком, самоуверенно, с этакой нарочито подчеркнутой фанаберией, «продает» фирменный номер – чудаки, мол, сомневаются, у нас все только начистоту.
Но вот начинается гвоздь программы – борьба. «Парад-алле», – зычно звучит голос «дяди Вани», появившегося из-за кулис и в картинной позе занявшего место посредине арены. Под торжественный марш гладиаторов дефелируют в затылок друг другу участники. Сделав приветственный круг по периметру арены, борцы выстраиваются перед антрепренером, образуя живописную линейку людей-исполинов, в своих борцовских разного цвета трико, с победными медалями на лентах, надетых через плечо. Великий артист – «дядя Ваня» начинает свой знаменитый конферанс с представления атлетов:
– Чемпион Африки и мира – Циклоп! – многообещающе, громко возвещает он. Шаг вперед делает негр – круглый во всех измерениях: голова – арбуз, туловище – бочонок, руки, ноги – гамбургские колбасы, только все это черного цвета. Циклоп театрально раскланивается и, возвратившись в ряд, застывает в позе «чемпиона мира и его окрестностей» – шуточная народная реприза про конферанс «дяди Вани».
Чемпионат широко представлен национальностями всех континентов. У каждого названного свой громкий титул и жест приветствия, рассчитанный на эффект: выставить полусогнутую в колене ногу и воздеть руки вверх; трижды притопнуть ногой и трижды тряхнуть кулаком согнутой в локте руки; согнуться в поклоне и тронуть землю рукой, застыв в позе. Все на театрально-приподнятом выражении. Самый чемпион из чемпионов – Иван Максимович Поддубный, проще всех. Ему не надо добывать ни симпатий, ни признаний: одно его имя вызывает бурю оваций.
Он и в жизни был удивительно прост в общении. Когда я смотрел на него с цирковой галерки, загипнотизированный этим ярким спектаклем силы и мощи, Поддубный мне казался могучим человеком. Когда же я встретился с ним в кафе «Метрополь», будучи уже взрослым человеком, то Иван Максимович еще более поразил меня своими габаритами. Прославленный боксер тяжелого веса, абсолютный чемпион страны Николай Королев, обусловивший это свидание, чтобы проводить маститого спортсмена к месту расположения спартаковской колонны, в составе которой Иван Максимович должен был выступать в физкультурном параде на Красной площади, выглядел на фоне этой глыбы боксером легчайшего веса. Моя кисть руки утонула в его ладони: уклейка в ладони взрослого рыболова.
Были борцы «яшки», имели место и сговоры между классными борцами по настоянию антрепренеров для подогрева интереса публики. Борьба велась по заранее разработанному сценарию – поражение, успешный реванш, решительная, до результата, схватка: трехсерийный фильм. А «яшки» безответно ложились на лопатки под любого борца, по указанию антрепренера, без всякого права на реванш.
«Буровая», то есть чистая, бескомпромиссная борьба, возникала, когда встречались действительно признанные чемпионы, для которых престиж, честь были превыше всего.
Обо всем этом нам и рассказывал Иван Максимович за столиком в кафе «Метрополь», мечтательно, добродушно вспоминая свое богатое впечатлениями борцовское прошлое, поглаживая рыжевато-пепельные усы, вспоминая знаменитых соперников: братьев Збышко-Цыганевичей, Владислава и Станислава, Николая Вахтурова, американца Франка Готча, непревзойденного чемпиона в вольной борьбе. Эпизоды пересыпались отжившими названиями приемов – «бра-руле», «тур-д'анш», «тур-де-тет», «суплесс», «нельсон» и, конечно, «макароны» – затрещины по шее соперника, обилием которых определялся азарт схватки. Я спросил про «Красную маску». «Так я их столько на своем веку «расшифровал» и красных и черных, что всех и не упомнишь», – ответил он мне.