— Но ведь с Матье ничего страшного не произошло: он наверняка доволен, что попал прямиком в рай.
— Да, конечно. Ну, беги же на кухню и попей.
Девочка убегает — легко и быстро.
— До чего же я распускаюсь, когда на меня такое находит. Просто смешно. Счастье еще, что Поля здесь нет — он терпеть не может моих нервных припадков.
И это наш славный Поль, который определенно производит впечатление просто–таки образцово терпеливого человека. Теперь я лучше понимаю, почему Элен кажется обычно такой грустной и отрешенной. Виржини вихрем вылетает из кухни и с дикими воплями бросается в сад. Похоже, смерть ее маленького приятеля вовсе никак на ней не отразилась. Выглядит это довольно странно, если вспомнить, как отчаянно плакала она в тот день, когда он погиб. Наверное, ей каким–то непостижимым образом удалось затолкать все мысли о происшедшем в самый дальний уголок своего сознания и запретить себе вспоминать об этом.
Интересно, который теперь час? Элен снова делает вид, будто читает журнал. Атмосфера в доме какая–то нездоровая; я напряжена до предела: нервы — точно струны у скрипки.
— Мне ни в коем случае не следовало в тот день разрешать Рено играть в саду. Ведь это неизбежно должно было случиться. Неизбежно.
Судя по всему, у нее сейчас начнется истерика; и что же мне делать в такой ситуации?
На всякий случай я приподнимаю палец.
— Heт, Элиза, я знаю, что все произошло по моей вине, я прекрасно это знаю; вам вряд ли удастся убедить меня в обратном.
Я вновь приподнимаю палец.
— Я знала, что это случится, знала; я все чувствовала и ничего не сделала, чтобы это предотвратить, ничего. Его нашла Виржини. Она позвала меня; он лежал на животе, а вокруг — столько крови! Я подхватила Виржини на руки и бросилась к дому — вызвать «скорую помощь». Я не хотела, чтобы Виржини опять его увидела, поэтому вернулась туда и прикрыла его махровым полотенцем — оно почти тут же стало совсем красным… ненавижу красное. Никогда ничего красного не ношу.
Интонации ее голоса постепенно приобретают явно нездоровый оттенок. У садовой калитки раздается звонок. Уфф.
— Добрый день, Виржини; все в порядке, дорогая моя?
Иветта. Наконец она входит в гостиную.
— Ну как, Элен, все в порядке? Мы не слишком задержались? Поль ждет вас в машине, он куда–то очень спешит. Да что с вами, Элен?
— Уже иду. Просто искала в сумке носовой платок: что–то насморк на меня напал.
— Насморк? Должно быть, это сенная лихорадка: такая жара на улице.
— Наверное. Ну что ж, пора мне бежать. До свидания, Элиза, до свидания, Иветта; до скорого. Виржини, мы уходим!
— До свидания.
— До свидания, кроха!
Дверь за ними закрывается.
— О–ля–ля, до чего же это было чудовищно! — восклицает Иветта, принимаясь накрывать на стол. — Если бы вы только видели! Мать хотела броситься в могилу, на гроб — пришлось удерживать ее силой. Поль страшно побледнел. Клод Мондини разрыдалась; ее муж едва не сделал то же самое. Что же до Кэнсонов, то они, похоже, явились туда исключительно для того, чтобы покрасоваться. На Бетти была шляпа с вуалеткой — смех, да и только; а Манюель напялил белый костюм. Мы вроде бы не в Китае живем, чтобы на похороны–то в белом ходить! Иссэра там не было, зато пришел этот молодой инспектор — Флоран Гассен; симпатичный парень, и вид у него очень серьезный — немножко похож на Патрика Брюеля, представляете?
Еще один красавец–мужчина на мою голову. Может, хватит — я и так уже не знаю, что с ними делать!
— Стефан тоже там был, с женой. Вот уж эту дамочку приятной особой никак не назовешь! А у него здоровенный синяк в пол–лица, причем ужас какой распухший. Куда я подевала эту масленку? А, вот она! К тому же жара была такая, что у всех пот буквально ручьями струился. Кюре — молоденький такой, говорил не то с южным акцентом, не то еще с каким — короче, никто ничего толком и понять не смог; а что до последних слов утешения, так я уже что угодно готова была отдать, лишь бы оказаться подальше оттуда. Как только официальная церемония закончилась, Поль кивнул мне, и мы быстренько уехали.
Да, похороны, похоже, выглядели и в самом деле совершенно чудовищно. Любопытно: неужели Поль даже не остановился возле могилы сына? Иветта открыла кран на кухне. Теперь голос ее доносится издалека:
— Жан не захотел пойти туда. Он считает это нездоровым явлением.
Жан? Ах да: Жан Гийом. Значит, они уже чуть ли не на «ты»… А насчет «нездорового явления» я с ним вполне согласна. Похороны… Наверное, идеальным случаем были бы похороны без покойника; но, увы, такое случается крайне редко.
— Вот; все готово!
Иветта подкатывает мое кресло к столу. Я чувствую запах… Ну–ка, подумаем… Кукурузное пюре? Точно. Значит, мои органы чувств постепенно восстанавливают свою способность восприятия окружающего. Я изо всех сил стараюсь жевать. Внезапно чувствую чью–то руку на своем запястье и тут же замираю.
— Надеюсь, полиция скоро отловит этого монстра; вещи творятся и в самом деле слишком ужасные. Представьте себе, у меня даже аппетит пропал от этого зрелища.
Проглотить прожеванное мне стоит несколько большего труда, чем обычно. Однако лично я проголодалась весьма основательно. Может быть, это и звучит совершенно чудовищно, но аппетита я отнюдь не утратила. Увы — Иветта уже яростно убирает со стола. Может, она предложит мне что–то на десерт? Нет — никакого тебе десерта. Я слышу, как она наливает себе кофе. Аромат кофе дразнит мое обоняние, хороший крепкий кофе — хоть бы ложечку… Но, конечно же, права на кофе я лишена. Сижу себе в своей коляске, как куль с песком, а в животе урчит от голода. Остаток дня проходит в весьма гнетущей атмосфере — Иветта «потрясена до глубины души». От нечего делать вновь и вновь прокручиваю в голове пленку происшедших за последние месяцы событий:
1) Я встречаю Виржини; девочка утверждает, что ей многое известно о совершенных в округе убийствах детей.
2) Правдивость ее рассказа подтверждается последующим обнаружением трупа Микаэля Массне.
3) Я знакомлюсь с ее родителями, Полем и Элен Фанстан, и их друзьями: Стефаном и Софи Мигуэн, Манюэлем и Бетти Кэнсон, Жан–Мишелем и Клод Мондини.
4) Кто–то непонятно почему пытается меня убить!
5) Виржини предсказывает близкую смерть Матье.
6) Матье убит.
И что же из этого следует?
Виржини явно находится в центре событий. Но я–то тут при чем?
Разве я могу сыграть хоть какую–то роль в этом чудовищном спектакле, будучи более чем инвалидом — почти ничем?
Похоже, погода переменилась: дело явно идет к дождю. Небо сейчас, наверное, весьма основательно смахивает на состояние моей души — такое же неспокойное, раздраженное и… замершее в нерешительности.
Уже за полдень. Сижу в гостиной и слушаю «Козу господина Сегена». Не подумайте, пожалуйста, что я внезапно впала в детство; просто пришла Виржини — она и принесла кассеты.
— В «Парке Юрского периода» тоже используют козу как приманку, — внезапно сообщает мне она.
«А в Буасси–ле–Коломб в качестве козы, похоже, используют меня», — ответила бы я ей, наверное, если бы могла.
— Волков нельзя винить в том, что они убивают баранов. Им ведь тоже нужно что–то есть.
Что правда, то правда. Более того — я чувствую, к чему ты клонишь, продолжай.
— А иногда то же самое происходит и с людьми. Они делают какие–то вещи потому только, что так нужно. Даже если это — очень плохие вещи.
Виржини, ангел мой, ты пытаешься решить эту проблему самостоятельно, а я, к сожалению, ничем не могу тебе помочь: во–первых — потому, что не в состоянии говорить, а во–вторых — я и не знаю даже, что сказать тебе на это.
— Ну да, она прекрасно все слышит.
Что? Я не совсем поняла, о чем речь. «Ну да, она прекрасно все слышит»? Кто слышит? Я? А с кем же она тогда разговаривает? С Иветтой? Но Иветта как раз и оставила Виржини здесь посидеть со мной, чтобы сбегать в аптеку. Уходя, она даже закрыла все окна и проследила, чтобы девочка заперла дверь изнутри.
