– И это все?

– Да.

– Вы сами здесь не живете?

– Нет.

Ренфру делит дом между офицерами. Один в подвал, двое на первый этаж, двое на второй, один на чердак. Ренфру дает всем понять, что можно не торопиться: Лавлок все еще на Куин-стрит и вряд ли заявится сюда скоро.

Холройд подходит к компьютеру в кабинете и начинает выпытывать у него секреты.

Едва ли в миле отсюда, в офисе "Паромных перевозок", приступает к работе еще одна полицейская бригада. Сотрудники компании, проводящие собственное, служебное расследование трагедии, растеряны и обижены: их выставляют с рабочих мест с напутствием не возвращаться сюда до понедельника. Полиция разрешает секретарше переписать сообщение на автоответчике компании и дать номер своего мобильного телефона для людей, которые будут обращаться в офис с вопросами.

Когда сотрудники уходят, полиция приступает к обыску сверху донизу. Шкафы открываются, папки извлекаются и просматриваются. То же самое проделывается с письменными столами. Они работают как жнецы, задача которых не пропустить ни колоска.

Ренфру и Фрэнк сидят на кухне. Поскольку маловероятно, чтобы хозяин дома устроил тайник именно там, они сочли это место самым подходящим – не будут путаться под ногами у производящих обыск. Домоправительница сидит с ними, встревоженная звуками, которые производят люди, переворачивающие дом вверх дном. Спустя полчаса Ренфру обращается к ней:

– А где туалет?

Она указывает на дверь.

– Отсюда, мимо книжного шкафа, сразу налево.

Он выходит из комнаты. Несколько секунд спустя на кухню заходит офицер, который занимался обыском подвала. В руках у него два пластиковых мешочка для улик, оба не пустые.

– Шеф-то где?

– Пошел отлить. А что у вас?

Полисмен смотрит на забинтованную голову Фрэнка и колеблется.

– Я... э... я думаю, лучше он первым посмотрит.

– Почему? Что это такое?

Человек все еще смотрит на повязки Фрэнка, а тот уже встает, шагает к нему и берет предметы.

В первом мешочке небольшой, примерно два на два дюйма, коричневый брикет. На ощупь не очень твердый, а запах марципана ощущается даже сквозь пакет.

Пластид. Взрывчатое вещество.

Во втором пакете фотография в рамке, черно-белая. Группа молодых людей, подтянутых, здоровых, горделивых, в безупречных мундирах. Наверху полковой знак и каллиграфическая надпись:

"БРИТАНСКАЯ РЕЙНСКАЯ АРМИЯ. ВЗРЫВО-ТЕХНИЧЕСКОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ".

Лавлок сидит впереди, в центре, рядом со старшиной.

Ренфру возвращается на Куин-стрит один. Он не хочет, чтобы Фрэнк встречался с человеком, который, как стало известно, пытался его убить.

Когда главный констебль входит в комнату для допросов, Лавлок в негодовании вскакивает, но Ренфру не обращает на это внимания. А вот выложив на стол найденные при обыске улики, смотрит на Лавлока внимательно – следит за реакцией.

Сэр Николас, осознав, что находится перед ним, дает слабину – у него подрагивают губы и поникают плечи. Но лишь на долю мгновения: он спохватывается и бросается в бой.

– Вы обыскали мой дом? – возмущается Лавлок. – Да как вы смели? Как вы посмели?

Ренфру указывает жестом на стол.

– Это доказательства покушения на убийство, они налицо. На вашем месте я бы начал говорить.

– Подлог. Вы подложили это.

– Мы подложили вашу армейскую фотографию? В ваш собственный дом? Бросьте.

– Фотография ничего не доказывает.

– Группа моих офицеров разбирает ваш дом по камешкам, а еще одна группа делает то же самое в офисе "Паромных перевозок". Если хотите, мы можем отвести вас туда, полюбоваться процессом. Но лучше вам облегчить душу и не запираться: это вам зачтется.

"Может быть".

– Вы не представляете себе, с кем имеете дело.

– Покушение на убийство есть покушение на убийство. Мне плевать, какое положение занимает подозреваемый.

Лавлок качает головой.

– Признаетесь сейчас, – продолжает Ренфру, – и я сделаю для вас, что смогу.

– Я ни в чем не виноват.

– Вы покушались на жизнь Фрэнка Бошама, потому что боялись, как бы он не выяснил, что находилось в фургоне. Потому что вы прекрасно знали, что, а точнее кто, там находится. Вы причастны к незаконной транспортировке тех детей. Кстати о детях. Вы знаете, что зэки делают с теми заключенными, которые оказались в тюрьме за надругательство над детьми? Знаете? Ничего хорошего, уж вы мне поверьте. Признайтесь, и я постараюсь, чтобы вас поместили в одиночную камеру.

Лавлок качает головой, но упоминание Ренфру о тюрьме, похоже, пробило в его решимости все отрицать брешь. И главный констебль, приметив это, вбивает в нее клин.

– Откуда вообще взялись эти дети? Что вы собирались с ними делать? Педофилия – так, что ли?

Материалов о педофилии – самых гнусных и мерзких, со сценами отвратительного, садистского насилия – Ренфру навидался больше, чем ему – если вообще можно так говорить – этого бы хотелось.

– Что за чушь. Я не педофил и ни за что не стал бы с ними связываться. Мне отвратительна сама эта мысль.

– Что же тогда?

– Это была гуманитарная миссия. Дети родом из России. Они с улиц, из сиротских приютов, исправительных учреждений для малолетних правонарушителей. Мы предложили им перспективу лучшей жизни, и они с радостью ухватились за такую возможность.

– Как вы их вывезли?

– Через Скандинавию. Их перевели через финскую границу и переправили на запад – сначала на лодке, через Ботнический залив, а потом через Швецию и Норвегию, пока они не оказались в Бергене, откуда их и забрали.

– Кто? Мне нужно имя человека, непосредственно этим занимавшегося.

Лавлок продолжает повествовать, не обращая внимания:

– У этих детей не было жизни. Мы хотели дать им ее. Если бы было можно, мы бы вывезли их легальным путем, но вы знаете, какова Россия: там нет законов, достойных называться законами. Поэтому нам не оставалось ничего другого, как действовать подпольно. Но выбраться из России – это еще полдела. За ее пределами дети оказались на территории Европейского союза, а вы знаете, какие там проверки на границе. Начинаешь подпольно и оказываешься вынужден продолжать подпольно, потому что никакой документации нет. Было так, как с этим голландским священнослужителем, который нелегально провозил Библию через "железный занавес" во время холодной войны. Как бишь его звали? Брат Андрей, "Божий контрабандист" – так он себя называл. Мы действовали в том же плане, только не ввозили, а вывозили. Намеревались доставить детей сюда, провернуть всю бумажную работу и передать их в приемные семьи.