– Что-нибудь еще?

– Лоу и Теннант уже ворчат насчет этой работы. Остальные стали называть их...

– Крысоловами?

Фергюсон смеется.

– Именно. Можешь себе представить, они от этого не в восторге.

– Ладно. Дай мне знать, если будут новости.

– Обязательно. А как твоя вечеринка?

– Веселей не бывает.

Вернувшись к столику, Кейт время от времени обменивается фразами с Эммелин, а в перерывах наблюдает за остальными. Джейсон пытается теперь флиртовать с Джин, Лавлок в чем-то настойчиво убеждает Синклера, который кивает; Леннокс на полном серьезе объясняет Алексу нюансы работы со звуком и освещением.

– Двенадцатый уровень очень хорош, – говорит он, – но в нем только две предварительно заданные версии. Это создает определенные ограничения. А когда ты достигаешь уровня "Сириус", двадцать четвертого или двадцать восьмого, то тут тебе и память, тут тебе и эффекты, и вообще дело в шляпе. Нужно только кое-что просекать... Кейт ловит взгляд Алекса и снова ему подмигивает. Он театрально выкатывает глаза. Леннокс, увлекшись собственным рассказом, чертит на салфетке диаграммы и ничего вокруг себя не замечает.

Расходятся они за полночь. На тротуаре Джейсон крепко обнимает ее на прощание и, заодно с пожеланием доброй ночи, пытается поцеловать в губы. Она быстро отворачивается и чувствует, как его губы тычутся в уголок ее щеки. Это насмешило бы Кейт, не бойся она, что ее замутит.

Она прощается с остальными, желая им спокойной ночи, и надолго задерживается в объятиях Синклера.

– У тебя все будет нормально? – спрашивает она.

– Лучше некуда.

– Если хочешь, я могу приехать и побыть с тобой.

– Спасибо на добром слове. Это великодушно, но у меня все в порядке.

Она сочувствует ему: мало, наверное, радости, возвращаться в пустой дом. Впрочем, Синклер не единственный, чей удел одиночество, да и сам он не раз говорил ей, что возвращаться в пустую постель все же лучше, чем к тому, кто тебе противен, или даже к тому, кто просто больше тебе не нравится.

Кейт и Алекс прощаются с товарищами порознь, каждый сам по себе, как две планеты, вращающиеся по отдельным орбитам, и сходятся вместе, только когда все уже разошлись.

Перед ними, уходя вдаль и сужаясь в перспективе до точки, тянется в мерцании уличных фонарей Юнион-стрит. Они идут рядом, не касаясь друг друга, и ведут непринужденный разговор.

– Вы с Синклером очень близки, верно? – спрашивает он.

– Он для меня как отец. Что бы я ни делала, его это интересует. Он дает мне совет, поддерживает меня, но никогда не судит. Редко бывает, чтобы посторонний человек проявлял к тебе такое участие. Даже не скажу тебе, о скольких своих дружках я спрашивала его мнение.

Она чувствует, что сейчас прозвучит следующий вопрос, и, опережая его, задает свой:

– А как насчет твоих родителей, Алекс?

– Они умерли. Оба. Погибли в автомобильной катастрофе несколько лет тому назад.

– Извини.

– К этому привыкаешь, – говорит он и умолкает. А потом поправляется: – Вообще-то нет. Не привыкаешь, но примиряешься. Приходится с этим жить.

Потом, в спальне, согреваясь теплом пухового одеяла и его тела, Кейт дремлет, то закрывая, то снова открывая глаза, пока потяжелевшие веки не смыкаются окончательно и она не соскальзывает в сон. Но и во сне ее не оставляют хаотично мечущиеся в голове мысли.

"Дрю Блайки все еще в камере. Сорок восемь часов предварительного задержания истекают завтра в полдень. Предъявить ему обвинение или отпустить. Выстрелить или отступить. Будильник. На какое время я его поставила? Я не могу позволить себе проспать".

Она протягивает руку, но, оказывается, часы находятся чуть дальше предела ее досягаемости. Дотянуться и коснуться их ей еще удается, а ухватить – уже нет. Пальцы скользят по краю будильника, соскакивают с него, а сам будильник падает с прикроватного столика, со стуком ударяясь о деревянный пол.

Алекс вздрагивает и, отстранив Кейт, резко садится, разложившись углом, как складной нож. Он тяжело дышит.

– Все в порядке, – говорит Кейт. – Алекс, все в порядке.

Он сглатывает.

– Боже мой, извини. Извини. Со мной такое бывает, с тех пор как... ты знаешь. Дергаюсь. К тому же я действительно устала, но все время на взводе. Как будто сил уже нет, а возбуждение остается, словно после приема наркотика-стимулятора вроде амфетамина. – Она перекатывается к нему, кладет голову ему на грудь и, слушая, как колотится его сердце, добавляет: – Вообще-то, если помнишь, я офицер полиции. Мне вроде не положено знать, какие ощущения вызывают наркотики.

– Это уж тебе виднее.

Ей кажется, что он улыбается.

– Но все это странно. Сплошной парадокс. Я измотана, но постоянно начеку. Я стараюсь не думать о том, что случилось, но кончается тем, что вынуждена беспрерывно с этим сталкиваться. Везде. Это на телеэкране, это в газетах, люди говорят об этом на улицах. Как будто они что-то в этом понимают. А мне только и хочется, чтобы в кои-то веки подумать о чем-то другом.

– Выкинь это из головы. Как я.

– Неужели ты вообще об этом не думаешь?

– Нет, если получается.

– А говоришь с кем-нибудь об этом?

– Нет.

– Почему?

– Их там не было. Им этого не понять.

– Я была там. – "Я была там. Я была там, и теперь я здесь". – Мне нужно поговорить об этом. И больше всего мне хочется поговорить об этом с тобой.

Она чувствует, как его руки слегка скользят по выпуклостям ее ягодиц.

– Ну давай. Ты не можешь противиться этому вечно.

– Поговорить с тобой об этом?

– Да.

– Только с тобой? Ни с кем другим?

– Только со мной.

Секундная стрелка ее будильника отмеривает мгновения затянувшегося молчания.

– Ладно. Но только с тобой. И наоборот.

– Но я...

– Если я доверюсь тебе, тебе придется довериться мне в ответ. Иначе ничего не получится.

– Кейт, ты...

– Ты и я, только мы с тобой. И только если я захочу. Или ничего.

– Ты невозможна. – Он целует ее в макушку. – Ладно, договорились.

Она кладет руку между его ног.

– Знаешь, что говорят?

– Что?

– Что есть только два типа мужчин. Те, которые любят минет, и покойники.

Он смеется.