Ночью Клемент почти не сомкнул глаз. Когда он дремал, ему снились кошмары. Рано поднявшись, он взглянул на мокрую улицу в сумеречном свете, заполненную рядами медленно ползущих унылых автомобилей. Хорошо еще, что дождь кончился. Он чувствовал себя отвратительно и не мог даже смотреть на еду. Его взгляд то и дело устремлялся к настенным часам. Одежду Клемент выбирал с особой тщательностью. Он должен заехать повидать брата. Беллами позвонил вчера поздно вечером из телефонной будки и сказал, что Лукас «в прекрасной форме» и «никого не желает видеть». Правда, Беллами еще добавил: «Безусловно, с тобой-то он хочет повидаться». У Клемента такой уверенности не было. Но он должен. Если он не поедет, то может свихнуться.

Лукас, будучи «жаворонком», обычно садился за работу около половины седьмого и с ясной головой трудился в полнейшей сосредоточенности. Ранний визит будет нежеланным. Вероятно, стоит подождать часов до десяти или одиннадцати. Или Лукас уже ждет его прихода? Звонил ли он вчера Клементу до того, как разговаривал с Беллами? Конечно, Клемент мог бы и сам позвонить Лукасу прямо сейчас. Но это казалось немыслимым. Лукас не терпел телефонных разговоров, при этом могли возникнуть мерзкие недопонимания или просчеты. Да и Лукас мог попросту заявить, что не желает видеть Клемента. Тогда этот жизненно важный визит превратится в отвратительное, навязчивое вторжение. Клемент решил немного повременить, а потом, прогулявшись до дома Лукаса, зайти к нему около десяти. В конце концов он вышел из дома, зажав под мышкой коричневый бумажный сверток.

Клемент нажал на кнопку дверного звонка. Тишина. Ни звука. «Так, — подумал он, — хозяин решил не отвечать, зная, что это я». Он представил, как Лукас сутулится за столом, дожидаясь, пока Клемент позвонит еще раз, а потом, возможно, и вовсе уйдет. Клемент повторил звонок. Его дыхание стало глубоким и взволнованным. Он представил безжизненное тело Лукаса. Клемент думал, что его брат мог покончить с собой.

Дверь приоткрылась на длину цепочки. Лукас пристально взглянул на Клемента. Сняв цепочку с крючка, он удалился.

Войдя в прихожую, Клемент защелкнул входной замок. В конце коридора маячила открытая дверь гостиной. Клемент вступил в гостиную. Лукас стоял в странной позе возле длинных коричневых бархатных штор, которые, возможно, только что отдернул, открыв вид на садовые деревья с еще мокрой от дождя золотистой листвой. «Он сам мучается», — подумал Клемент.

Лукас перешел к массивному письменному столу, где включенная лампа освещала обычную картину, состоявшую из открытых книг, тетрадей, чернильниц и стеклянного пресс-папье. Сев за стол, он взглянул на Клемента поверх очков, потом снял их и начал полировать лоскутком замши.

«Не хлопнуться бы мне в обморок», — подумал Клемент. Он приблизился к Лукасу и положил на стол коричневый бумажный сверток. Потом, словно побуждаемый внезапной силой, удалился в конец гостиной и, прислонившись к книжным полкам, замер там точно пригвожденный. Лукас с интересом наблюдал за братом. На сверток он даже не взглянул, продолжая хранить молчание.

«А ведь он так и будет молчать, — подумал Клемент. — Говорить придется мне, он не желает ничего выяснять. А потом я уйду. И мы никогда больше не увидимся. После этого наступит конец света».

В отсутствие Лукаса Клемент множество раз представлял себе сцену их встречи. Но в его мыслях Лукас говорил, а Клемент отвечал. «Теперь, — подумал Клемент, — я должен сказать все сам, я должен найти правильные слова. Но какие?»

— Послушай, — начал Клемент, — я понимаю, что мы не можем обсуждать случившееся… или то, как оно повлияет на наши будущие отношения… но что-то надо сказать, в сущности… по-моему… хотелось бы с этим разобраться. Слишком Долго я держу все это — всю чудовищность того события — в себе, слишком долго оно тайно терзает меня. Мне нужно сказать тебе лишь одно… о том, какие мысли и чувства посещали меня во время твоего отсутствия. Я не думал и не чувствовал, что случившееся означает, или должно означать, конец. Я имею в виду конец наших отношений. То есть мне не хочется этого. Я очень много думал о том самом моменте, и сказанное мной, имеется в виду только что сказанное, является для меня абсолютно ясным. Нам необходимо поговорить, по крайней мере, я должен сказать кое-что… а ты можешь воспользоваться привилегией молчания, в любом случае, я не в силах заставить тебя говорить, да и не хочу… возможно, я боюсь того, что ты можешь сказать. От тебя зависит, окажется ли наша встреча, которая должна была состояться, как и мой монолог, последним приветом и окончательным прощанием. Мне не хотелось бы такого завершения… хотя я также осознаю и серьезные сложности… и даже, возможно, опасную зависимость от не подвластных нам вещей… или даже невообразимых на данной стадии… Прости, что мои слова несколько туманны. Я не понимаю, каковы твои мысли и чувства… а о себе мне больше не стоит говорить… На мой взгляд, я сказал все, что считаю наиболее важным. И сейчас мне вдруг пришло в голову, что лучше всего было бы, если бы я сейчас ушел и оставил тебя… подумать над тем, что я сказал… Я надеюсь, позже ты осознаешь… что мы можем обсудить все более основательно… либо предпочтешь оставить все как есть, иными словами, не говорить об этом вовсе или вообще больше не общаться… Но я оставляю за тобой право сообщить мне о твоем решении… и я приду, если ты захочешь видеть меня… рано или поздно.

Клемент отстранился от шкафа. Он вдруг заметил, что во время этого смущенного монолога теребил корешки книг, с которыми соприкасались его нервные пальцы. Его взгляд был устремлен в одну точку. Клемент стоял тихо, словно внимательно ожидая ответа. Он мог дать Лукасу пару минут на обдумывание, а потом, поскольку совершенно не надеялся, что Лукас решится нарушить молчание, просто тихо покинуть гостиную и выйти из дома. На самом деле, возможно, так будет лучше всего. Клемент развернулся и встал лицом к двери, его руки бессильно повисли, голова склонилась, губы приоткрылись. Из груди его вырвался глубокий вздох. Веки опустились. Он почувствовал страшную усталость. Покачнувшись, но устояв на ногах, Клемент сделал шаг к двери.

— Погоди, прошу тебя, не уходи, — сказал Лукас уверенным, слегка раздраженным тоном, — Я хочу, если ты не возражаешь, прояснить один вопрос, который ты, по-видимому, уже полагаешь ясным, но в котором мне хотелось бы удостовериться. Пожалуйста, не мог бы ты присесть?

Клемент взял стул и приставил его к книжному шкафу. Он сел лицом к брату.

«Это похоже на зал суда, — подумал он, — и я на скамье подсудимых! Абсурд, просто мистика какая-то, хотя… надо будет подумать об этом позже… возможно, в каком-то смысле… если в этом деле вообще есть какой-то смысл».

Лукас довольно долго и пристально разглядывал Клемента, а потом продолжил:

— Ты уверен, что полностью понял произошедшее, включая, разумеется, то, чему было суждено произойти, и то, что могло бы произойти?

Клемента удивил вопрос брата. Не сразу совладав с голосом, он закрыл глаза и, собравшись с духом, мягко произнес:

— Да. Я полностью понял. В конце концов, там все было совершенно очевидно, и мои воспоминания на редкость четкие.

— Хорошо, — резко бросил Лукас, показывая относительную удовлетворенность данным ответом.

Он положил ладони на стол. Последовала очередная молчаливая пауза, вернувшая Клементу способность видеть отчетливо. Одежда Лукаса, как обычно, имела потрепанный, но опрятный вид: темно-синяя вельветовая куртка, темно-синий пуловер, в вырезе которого виднелся расстегнутый ворот рубашки. Пока Клемент разглядывал брата, тот снял куртку, закатал рукава пуловера, открыв на обозрение длинные рукава рубашки.

Лукас слегка подался вперед и, вглядываясь в Клемента, раскрыл пошире свои узкие глаза, отчего его и без того узкий нос стал казаться еще уже. Его тонкие губы вытянулись в ниточку. Он пребывал в ожидании.

— Полагаю, ты уже видел Беллами, — сказал наконец Клемент напряженным надтреснутым голосом, тщетно пытаясь придать ему небрежный разговорный оттенок.