Мой вернулась в кухню. Сефтон вытирала разлившийся по столу чай.

— Звонил Клемент, — сообщила Мой, — перезвонит позднее.

Мой допила чай. Потом она медленно побрела к себе наверх. Раньше Анакс мог бы взлететь по лестнице перед ней, открыть носом дверь, запрыгнуть на кровать и, неизменно ожидая ее появления, вытянуть к двери свою необузданно оживленную лисью морду. Войдя к себе, Мой закрыла дверь. Тихая комната казалась заполненной, заполненной до предела, словно все имеющиеся в ней атомы разбухли и начали теснить друг друга, атомы напряженной, сдавленной тишины. Она вдохнула их полной грудью. Глянув на Польского всадника, Мой встретила его спокойный, внимательный и немного задумчивый взгляд.

«Он смотрит в лицо смерти, — размышляла она, — созерцает безмолвную долину, ее пустынные и девственные просторы… а за ними ему видятся ужасные поля сражений, на которых его ждет неумолимая смерть. И его бедная лошадь тоже умрет. Он воплощение отваги и любви, он верит в лучшую жизнь и за нее умрет, его тело растопчут лошадиные копыта, и никто не узнает, где его могила. Как же он красив, он исполнен добродетельной красоты. А я странное, увечное создание, ничтожная тварь, поглощенная и разъедаемая своими печалями, словно горбатый гоблин».

Направившись к своим камням, которые так сильно тревожили Анакса, даже когда просто лежали на полке, Мой протянула к ним руку, поднося ее все ближе и ближе. Один камень сдвинулся навстречу.

«Мои камни, — подумала Мой, — мои бедные камни».

Она согревала в руке холодный камень и, как всегда в такие моменты, невольно вспоминала о том одиноком скальном обломке на склоне холма, сожалея, что унесла оттуда понравившийся ей камень.

«Я умру от страданий и горя, — решила Мой. Но тут у нее мелькнула другая мысль: — Когда мне исполнится восемнадцать лет, я поеду в Индию, где все, даже крошечные существа, считаются священными и божественными созданиями. На самом деле я пока не знаю, что такое боль. Наш мир полон ужасной боли. Он смог понять ее».

Вскоре после того, как Мой ушла к себе, вернулась Луиза. Сефтон еще сидела на кухне. Она вскочила.

— О, Луи, хочешь выпить чаю? Я думаю, чайник еще горячий.

— Я вскипячу еще воды, просто на всякий случай. Ты уже попила?

— Да.

Сефтон наблюдала, как мать в пальто и натянутой на уши шерстяной шапочке наполняет чайник под краном, и воспоминания перенесли ее вдруг в раннее детство, в его спокойную, надежную защищенность. На мгновение перед мысленным взором Сефтон всплыл образ отца.

— Где Мой?

— У себя.

— О боже, она, должно быть, скучает по Анаксу. Как ты думаешь, может, нам подарить ей собаку?

— Нет. Будет только хуже. Что ты узнала в клинике?

— Ничего… бесполезный визит.

— Я так и думала. Слишком рано для посещений. А что это за местечко?

— Шикарное и дорогущее заведение… и до жути тихое, словно отгороженное от всего мира! Меня не пустили дальше приемной, там дежурила за столом какая-то девица. Она предложила мне подождать в зале, благоухающем, как цветущая оранжерея. Вернувшись, она сообщила, что Питеру уже лучше и нам дадут знать, когда к нему будут пускать посетителей. У нее уже есть наши координаты. Она добавила, что к ним уже заходил Беллами и ему сказали то же самое.

— Значит, наши координаты им уже известны.

— Да, и меня это, в общем, порадовало. Я спросила, нельзя ли поговорить с доктором Фонсеттом, но мне ответили, что он слишком занят.

— Еще бы!

— Нам кто-нибудь звонил?

— Клемент. Мой с ним разговаривала.

— О боже, она ведь так расстраивается, общаясь с ним по телефону.

— Еще заходил Харви.

— Жаль, я соскучилась по нему. Ладно, пойду позвоню Клементу.

Луиза вышла в прихожую и набрала номер Клемента. Никто не ответил. Она вернулась на кухню. Сефтон уже удалилась в свою комнату. Выплеснув старую заварку и сполоснув заварной чайник, Луиза насыпала в него новую порцию чая, залила кипяток и присела к столу. Она не упомянула Сефтон о другом визите, равно бесполезном, нанесенном ею после ухода из клиники. Она опять съездила к дому Лукаса. Но на ее звонок никто не откликнулся. Она открыла калитку и прошлась по саду, но не осмелилась подняться по железной лестнице. Вернувшись на крыльцо, Луиза вновь надавила на кнопку звонка и позвала Лукаса по имени. Дом выглядел необитаемым.

«Может, он умер», — подумала она. И вновь слезы подступили к ее глазам, привычные слезы. Луиза никому не рассказывала, что вскоре после смерти Тедди Лукас предложил ей выйти за него замуж.

— Что ты делала вчера?

— Занималась, как обычно. И думала о тебе. А ты что делал?

— Я не мог ничего делать, не мог ни есть, ни пить, не мог даже разговаривать… Просто отправился бродить по Лондону. Меня охватывали то райский восторг, то адские муки.

Заглядывая в комнатку Харви, солнце освещало перегородившую ее кровать. Постель была аккуратно заправлена индийским стеганым покрывалом. Сефтон только что пришла и пока стояла у двери, а Харви находился у окна рядом с маленьким письменным столом. Они смотрели друг на друга, разделенные пестрым прямоугольником кровати.

Харви стоял в напряженной позе, крепко сжимая пальцами запястье правой руки. Солнечные лучи поблескивали в его белокурой шевелюре. Он тщательно причесался, и волосы лежали гладкими, слегка волнистыми прядями. Из-за разницы в росте он невольно смотрел на Сефтон чуть свысока. Высвободив правую руку, Харви протянул ее над кроватью. Они обменялись рукопожатием, потом оба присели на кровать с разных сторон, лицом друг к другу. Харви подумал, что настал один из самых таинственных и опасных моментов в его жизни.

— Наверное, ты ждала, что мы успокоимся, — продолжил он, поскольку Сефтон хранила молчание.

— Мне хотелось, — откликнулась Сефтон, — чтобы мы осознали, возможно ли, что случившееся позавчера было просто неповторимым приступом безумия.

— Ну, мне лично хочется повторения. Может, ты уже не хочешь?.. — спросил он, — Может, ты думаешь, что мы не подходим друг другу? — Сефтон вздрогнула, — Неужели ты именно так думаешь?

— Нет. Я думаю, что твоя терминология абсурдна. Что бы ни случилось теперь между нами, оно гораздо возвышеннее… выше таких вопросов…

— Каких вопросов?

— Обсуждения совместимости.

— Ну, я тоже не в восторге от твоей терминологии. Будь добра, встань на минутку.

Послушно поднявшись, Сефтон смотрела, как Харви срывает покрывало, расправляет простыни и одеяла. Потом он начал раздеваться, стащил с себя рубашку, сбросил ботинки и брюки.

Сефтон еще не приходилось видеть совершенно обнаженных мужчин. Она вдруг невольно подумала, что мужские органы выглядят трогательно некрасивыми, несмотря на оправданное и великое искусство столь невинно сотворившей их природы. Она сняла пальто и уронила его на пол. Опустившись на кровать, она опять посмотрела на Харви. Закончив раздеваться, он встал на колени со своей стороны кровати, словно скромно спрятавшись от нее.

— Конечно, ты понимаешь, что я никогда не делала этого раньше, — произнесла Сефтон.

Скрестив руки на груди, Харви опустил глаза.

— Как и я, в сущности… не считая одной бессмысленной попытки… о которой я расскажу тебе потом.

— Ради бога, не надо ничего сейчас говорить.

— Я принял меры предосторожности, поэтому тебе нечего опасаться…

— Я тоже приняла меры…

— Значит, ты поняла, что будет продолжение?

— Да, только… понимаешь… это все равно может оказаться единственным случаем… и я хочу, если уж это случится, чтобы все происходило не так… как позавчера…

— Ты не говорила, что любишь меня. Если не любишь, то еще не поздно сказать об этом.

— Я люблю тебя, Харви.

— Так значит, ты не собираешься сбежать? Я вижу, ты не торопишься снимать юбку.

Сефтон сняла обувь, гольфы, леггинсы, спустила на пол юбку. Избавившись от нижней части одежды, она увидела, что Харви, порывшись в изножье кровати, извлек на свет некий предмет, оказавшийся бутылкой с горячей водой. Девушка взглянула на нее с неприязнью и страхом и начала расстегивать длинную блузку.