Напротив даже, в Амбуазе Маргарите жилось куда как вольней, нежели в скучном Париже. И друзья имелись, которых она любила всем сердцем, особенно после того, как папенька предложил выбрать себе в услужение или герцога Жуанвильского, или маркиза де Бопро. Как же он удивился, когда Маргарита выбрала де Бопро, потому как полагал, что тот не очень собой хорош.

Истинная правда!

И уже тогда при взгляде на дорогого принца детское сердце Маргариты замирало, тронутое неведомым чувством. Он, белокурый и синеглазый, прехорошенький, как все картинные ангелы, был чудом, но чудом капризным, своевольным. И вечно норовил сделать именно так, как хочется ему, а не Маргарите. А де Бопро пусть и смугл, черноволос, но послушен.

И влюблен в Маргариту.

Он сам ей сказал, а еще поклялся служить вечно…

Маргарита вздохнула, по своему верному пажу она тосковала, впрочем, как и по нянечке, по слугам, по старым псам, с которыми она любила играть, но матушка сказала, что брать с собой еще и собак – никак невозможно…

Маргарита вздохнула и отвернулась от окна.

Вспоминать о матушке не хотелось вовсе, но не вспоминать не получалось, потому как все путешествие, первое и чудеснейшее в жизни Маргариты, всецело было связано с ее именем, с ее образом, затмевавшим в глазах подданных и фигуру отца.

Он, единственный из семьи, кто искренне любил свою принцессу, всегда готов был выслушать ее, жалобы, обиды принимал близко к сердцу, погиб.

Маргарите сообщили о том, но она долго не могла поверить.

И требовала сказать правду.

Как возможно, чтобы отец, ее отец, который умел смеяться так громко, что пламя факелов дрожало, и стены пиршественной залы дрожали, и сам древний замок тоже дрожал, погиб? Он был сильнее всех, лучше всех…

И обещал, что всегда будет с нею.

Солгал.

Нет, Маргарита, позже, став взрослей, осознала, что в смерти отца не было виновных, что сама судьба подготовила тот предательский удар, но стало ли ей легче?

Ничуть.

В Амбуазе, довольствуясь слухами, сплетнями, в которых если и была правда, то малая ее толика, шептались и о том, что матушка тотчас отослала прекрасную де Пуатье, так и не простив супругу этой измены, и власть взяла в свои руки, пусть и готовили к коронации Франциска. Он был так слаб, болезнен, что никто не удивился, когда Франциск умер. И королем назвали уже Карла. Но он, матушкин любимец, всегда делал лишь то, что она говорила… и средь этих перемен, которые многими принимались как недобрые, сама Маргарита терялась. Она не знала, что будет с нею, и никто не знал, и незнание это страшило. Но вот в Амбуазе появилась матушка, которая и объявила об отъезде.

– Наши подданные, – сказала она, – должны узреть нового короля.

Она пребольно ущипнула Маргариту за щеку.

На щеке остался красный след.

– Веди себя хорошо. Не забывай, что ты – принцесса.

Отъезд остался в памяти невероятнейшей суматохой, среди которой все будто позабыли о Маргарите, предоставив ее саму себе, что было внове и неприятно. И лишь в день отъезда, оказавшись в экипаже с матушкой, Маргарита осмелилась обратиться к ней.

– Куда мы едем? – спросила она.

– В Бар-ле‑Дюк, – ответила матушка, которой вовсе не хотелось разговаривать, она пребывала в собственных мыслях, несомненно, важных, но оттого гляделась мрачной. – Тебе понравится.

Матушка оказалась права: Маргарита, до сего дня не покидавшая Амбуаза, была увлечена путешествием. Ее поражало все, и сама дорога, по мнению королевы-матери дурная, вызывавшая у нее приступы дорожной болезни, и городишки, попадавшиеся на пути, и люди. Живость дочери, ее неуемное любопытство, тысячи вопросов, которые задавала Маргарита, постоянно забывая про матушкину просьбу о молчании, утомляли королеву.

Сама же Маргарита, получая замечания, печалилась, но печаль ее не длилась долго. И Маргарита вновь и вновь находила нечто чудесное, чем желала бы поделиться… когда же она добралась до Бар-ле‑Дюка, то была совершенно поражена его великолепием и тем, как обставлены были крестины ее племянника, принца Лотарингского.

– Великолепно! – восхищалась Маргарита, пожалуй, чересчур уж восхищалась, выражая собственные эмоции с непозволительной вольностью. И королева морщилась, утомившись одергивать дочь, которая, казалось, не имела ни малейшего представления о правилах приличия.

В Лионе столь же бурный восторг у Маргариты вызвал приезд месье и мадам Савойских, в Байонне – встреча ее драгоценной сестры, королевы Испании, и брата, короля Карла… пусть и был он братом Маргариты, но держался сухо, отстраненно, будто вовсе чужой человек. И сама Маргарита несказанно робела, глядя на него, столь величественного и прекрасного.

Но сильнее прочего незрелую душу ее, не избалованную зрелищами, тронуло превосходное пиршество с балетом, устроенное матушкой на острове Дегмо.

Впрочем, день этот принес не только радость. Пожалуй, именно тогда Маргарита поняла, сколь ничтожно мало значит ее жизнь.

В тот день Маргарита, пусть и имела привычку оставаться в постели допоздна, вскочила едва ли не раньше служанок, из страха, что пропустит сие представление. Или что его отменят из-за дождя… Не отменили.

День выдался солнечным, ясным и теплым, но не жарким. Остров Дегмо, куда гостей доставили на барже, украшенной лентами и цветами, был невелик. Однако казалось, что сама природа его располагала к празднику: посреди острова находился большой луг, который окаймляла сосновая роща. На этом лугу по матушкиному приказу устроили беседки, а в каждой из них – круглый стол на двенадцать персон. Только стол их Величеств располагался на зеленом газоне. Все столы обслуживались группами пастушек, на которых были одежды из сатиновых с золотой нитью тканей – в соответствии с обычаями различных провинций Франции. Каждая группа пастушек исполняла танец своей провинции: пастушки из Пуату танцевали под звуки волынки, из Прованса – под цимбалы, пастушки из Бургундии и Шампани – под гобой и скрипки. Бретонки танцевали веселый бранль, приостукивая каблуками.

И Маргарита тоже желала танцевать, однако матушка, строго глянув, велела вести себя так, как подобает принцессе. И брат, окинув Маргариту недовольным взглядом, будто самим своим присутствием она мешала ему насладиться празднеством, сказал:

– Вы слишком вольно себя ведете, сестра.

Маргарита едва не расплакалась от обиды, ведь ей так хотелось понравиться брату…

Когда пиршество закончилось, появилась большая группа музыкантов-сатиров и нимф, девушек невероятной красоты… и Маргарита спросила:

– А я буду такой же красивой? – До того дня все, с кем случалось ей говорить, включая зловредного принца Жуанвиля, так и не простившего Маргарите, что выбрала она не его, уверяли, что она рождена красавицей и с каждым днем ее красота становится лишь ярче. И ныне ей отчаянно хотелось, чтобы и матушка, и строгий брат улыбнулись и сказали, что Маргарита непременно будет такой же, как сии нимфы, а то и прекрасней, потому как она – принцесса.

Однако матушка сказала:

– Ты не о том думаешь, Маргарита. Красота преходяща.

Сама она, если и была когда-то красива, после многочисленных родов, а также от излишеств в еде красоту утратила. Матушка, будучи невысокого росту, сделалась полна и одышлива. Она сильно потела, и самые лучшие ароматические масла, которыми она щедро умащала волосы, кожу, не способны были заглушить запах пота. Пышные платья делали матушкину фигуру еще более безобразной, чем-то напоминающей пивной бочонок.

– Какая разница, – отмахнулся братец, увлеченный чудесным танцем.

И верно, сей вечер мог бы стать вовсе огорчительным для Маргариты, но вдруг начался дождь. Потоки воды хлынули с неба, еще недавно чистого. Блеснула молния, потом другая, заглушая музыку, грянул гром… порыв ветра едва не опрокинул стол…