Раздался сигнал горна, извещавший о том, что сейчас охранники соберутся во внутреннем здании и начальник тюрьмы начнет объявлять о взысканиях, поощрениях и всяких служебных мелочах, примет отчет ночной смены; затем произойдет проверка и смена постов, и свободная от караула часть гарнизона разойдется по столовым, находившимся в верхней части внутреннего здания. Но им еще предстоит узнать о моем бегстве и решить, как меня ловить, так что мне было бы лучше слишком не задерживаться.

Я выбрался из окна ногами вперед и начал спускаться по стене, сложенной из больших, грубо обработанных камней и походившей на настоящую скалу. Камни отделялись один от другого широкими щелями – поэтому я и выбрал этот вариант спуска. Кожа на пальцах рук и ног сразу же оказалась ободранной, но я старался не обращать на это внимания. Какой-нибудь хиллмен, скажем Йонг, смог бы пробежаться вверх и вниз по подобной скале, будучи в стельку пьяным, обнимая одной рукой похищенную девицу и, в придачу ко всему, распевая государственный гимн Кейта.

С меня хватило и того, что я не срывался, и это было лишь одной из тех забот, которые владели мною. Второй, куда более серьезной, было то, что кто-нибудь мог взглянуть на башню, увидеть там одетого в серое дурака, который вот-вот должен свалиться вниз, и поднять тревогу. Во всяком случае, солнце снижалось, и меня прикрыла тень. Однажды я решился взглянуть вниз и увидел на берегу Латаны мальчишку, пялившего на меня глаза. Я взмолился про себя, чтобы это оказался противный маленький бездельник, рассчитывающий увидеть, как я разобьюсь о камни, а не добрый почитатель Ирису, благословенная душа которого заставит его помчаться к сторожевому посту перед башней и сообщить о том, что происходит над головами у охранников.

Вероятно, он действительно, как я и надеялся, оказался более кровожадным, нежели бдительным, ибо до моего слуха не донеслось никаких тревожных криков, так что я решил выкинуть его из головы и полностью сосредоточился на спуске: вытягиваю одну ногу вниз, шарю там в поисках щели, обнаруживаю ее, затем переношу вес на эту ногу, убедившись предварительно, что пальцы не соскользнут, сгибаю ее и принимаюсь нашаривать следующую точку опоры другой ногой.

Прошло три или четыре столетия, прежде чем я решился снова посмотреть вниз. Я находился футах в тридцати надо рвом, и от воды меня отделяла полоса гладко отполированного камня, благодаря которой я в свое время решил, что мне не стоит волноваться из-за опасности нападения с этой стороны.

Грязно-зеленая вода производила поистине отталкивающее впечатление, и я очень надеялся на то, что никому не пришло в голову еще больше обезопасить башню, напустив в ров ядовитых водных змей. Но даже если никаких змей там не было, вид все равно был неприятным, и я как можно крепче вогнал пряжку ременной перевязи в трещину, чтобы отыграть у высоты еще несколько футов, спустился на руках до конца, глубоко вздохнул, посильнее оттолкнулся от стены и разжал руки.

Шум, сопровождавший мое падение в воду, мог бы соответствовать разве что грохоту, который издает играющий в океане кит, обрушиваясь в волны после высокого прыжка. Я пошел в глубину, не думая ни о грязной воде, ни о ее возможных обитателях. Падая, я сжался в комок, как поступал, когда еще мальчиком бездумно прыгал в незнакомые реки, не удосужившись проверить, нет ли там подводных камней, и быстро начал подниматься к поверхности.

Я находился примерно в тридцати футах от опущенного разводного моста, на котором торчали двое стражников. Они не могли не слышать моего падения.

– Помогите! – крикнул я сквозь воду, надеясь, что зеленая тина скроет мое лицо. – Помогите… я упал… я не умею плавать… – с этими словами я подплывал все ближе к ним, бестолково размахивая руками.

Один из стражников подошел к краю, наклонился, протянул мне руку – я вцепился в нее, как настоящий утопающий, – и вытащил меня на сушу, как пойманную рыбу. Но эта рыба не намеревалась попасть на сковородку; я перекатился, ударил спасителя ногой, и тот растянулся.

Второй, сообразив, кто находится перед ним, потянулся к своему оружию, но я, не теряя ни мгновения, вонзил кинжал Перака ему под ребра по самую рукоятку. Он разинул рот, но, не успев издать ни звука, умер. Я тут же обернулся и перерезал горло его напарнику, прежде чем тот успел прийти в себя. Вложив кинжал в ножны, я спрятал его под куртку. В одной руке я держал меч Салопа, а в другой его кинжал – он был подлиннее.

На другом конце разводного моста находились еще двое стражников, и они уже бежали ко мне, нащупывая на ходу рукояти мечей. Я сделал обманное движение мечом, проткнул живот первого кинжалом и, уже падающего, толкнул его под ноги товарищу. Тот подался назад, увидел угрожающее движение моего клинка, заверещал, как попугай, которого ухватили за хвост, и спрыгнул в ров.

Пока что все шло неплохо. Я миновал сторожевую будку, торопливо отодвинул засов на воротах, вышел наружу – сзади все еще не было слышно никаких криков – и даже потратил несколько мгновений на то, чтобы задвинуть засов на место, и даже несколько раз стукнул по петлям эфесом кинжала, надеясь, что это хоть немного заклинит ворота.

И вот я оказался на свободе – пусть хотя бы на мгновение, – на свободе на улицах Никеи! Я увидел того самого мальчишку, который все так же не сводил с меня глаз, почувствовал, что мне хочется кинуть ему монету за то, что он не вмешался, и пробежал мимо него. Он повернулся и стал глядеть мне вслед, все так же сохраняя безмолвие, а я успел мельком подумать: то ли он немой, то ли просто очень уж медлительный.

Этот рукав Латаны был узким. В нескольких сотнях ярдов от того места, где я находился, через нее был перекинут горбатый мостик, ведущий к городскому центру. Я устремился к нему, заметно удивив своей поспешностью горстку горожан, прогуливавшихся в сумерках. Обратив на это внимание, я взял себя в руки и пошел не спеша, как подобало хранителю мира, надеясь, что никто не обратит внимания на то, что на голове у меня нет шлема, с мундира на мостовую льется вода, на животе пятно – даже в полумраке нельзя было не узнать кровь, – а в обеих руках обнаженные клинки.

Тут я наконец-то услышал крики, грохот лошадиных копыт и оглянулся. Три всадника в сером обмундировании хранителей мира выехали на набережную, явно намереваясь поймать меня. Я не впал в панику, а, напротив, продолжал идти размеренным шагом.

Сзади послышались крики:

– Эй ты, стой! Держите его! – А затем лошади ударились в быстрый галоп.

Всадники были вооружены копьями и на скаку направили их на меня. Я не знал, было ли им приказано убить меня, равно как и не имел понятия, представлял ли я действительно серьезную ценность для их Великого Совета, но время для того, чтобы выяснять этот вопрос, сейчас было явно неподходящим.

В общем-то, пеший имеет немного шансов устоять против нападающего конника, но если пеший не паникует и не пускается наутек, словно жирный гусь, которого насаживают на вертел, чтобы изжарить, позволяя противнику пронзить себя копьем, то он может и победить в этом сражении.

Трое против одного… Какие у меня были преимущества? Во-первых, я имел дело с необученными кавалеристами: у всех троих ноги свешивались с седел под нелепыми углами, они неправильно держали свое оружие, а острия копий мотались из стороны в сторону, вместо того чтобы точно нацелиться на выбранный объект. Во-вторых, их было трое, и каждый стремился убить меня; так что они должны были помешать друг другу.

Когда они оказались в тридцати футах от меня, я отскочил в сторону, как будто собирался прыгнуть в реку. Ближайший из преследователей дернул узду влево, отчего его лошадь преградила путь следующей. Вторая лошадь вскинулась, чуть не упала, и первый был вынужден отпустить поводья. Третий тем временем приблизился ко мне почти вплотную, так что я сместился в сторону и, ударив мечом по копью, направил его вниз, в булыжники, которыми была вымощена набережная. Острие воткнулось между камнями, а всадник вылетел из седла, описал в воздухе высокую дугу, громко завопил и упал как раз на мой подставленный клинок. Первый заставил свою лошадь сделать круговой поворот на месте, но я изловчился и вонзил клинок ему в бок. Глухо вскрикнув, он свалился с лошади.