Но в конце концов, уже под конец Сезона Дождей, я вышел на утоптанную проселочную дорогу, пробегавшую через поля к старинному, похожему на крепость зданию, которого я не видел со времени похорон моей матери. Тогда я пребывал в звании первого трибуна императора.
Полевые работы все еще продолжались, и урожаи казались богатыми. Глаз резало лишь то, что в полях работали в основном женщины, дети и согнувшиеся от дряхлости старики, а молодых мужчин здесь было так же мало, как и в других местах. Конечно, притом, что родной сын хозяина возглавлял всю нумантиискую армию, во время войны патриотические настроения в этих местах не могли не подняться на высочайший уровень, и поэтому большая часть мужского населения ушла, чтобы сложить голову под знаменами.
Я все еще слишком часто мысленно возвращался в прошлое и потому заставил себя сосредоточиться на настоящем и будущем, так как мне предстояло жить дальше, и поскольку меня, скорее всего, разыскивали по всей стране с таким жаром, как никого другого, то еще и избегать постоянных опасностей.
Погода стояла очень жаркая, и, вероятно, любой, кто не родился в этих тропических джунглях, должен был страдать, обливаясь потом. Воздух сильно пах пылью и даже немного обжигал легкие, но для меня его вкус и запах были приятнее, чем чистейшая атмосфера горных вершин для кого-нибудь другого.
Главный дом находился в глубине большого сада. Стены были заново выкрашены, и видно было, что к большому зданию сделан ряд пристроек, отчего тот странный архитектурный стиль, которым успел прославиться мой отец, еще более усугубился. Видно было, что за садами хорошо ухаживают, что, впрочем, не оказалось для меня неожиданностью, поскольку большая часть деревьев, которые в нем выращивались, предназначалась не только для красоты, но и для поставки различных специй и экзотических плодов к нашему столу, и хозяева всегда следили за тем, чтобы зебу и замбары не имели возможности поедать наши фрукты.
Я осторожно приоткрыл ворота и сразу же увидел мужчину, который, опустившись на колени, начищал одну из двух стоявших по сторонам дорожки красных резных статуй богини Танис. Он выпрямился, когда я подошел поближе, и я узнал его и с изумлением подумал, что за те годы, что я его не видел, в нем не произошло никаких заметных перемен. Его звали Пето; он еще совсем мальчишкой ушел на войну вместе с моим отцом, был личным слугой Кадала а'Симабу и безупречно выполнял свои обязанности даже во время последней кровавой битвы в Тьеполо, где мой отец потерял ногу.
С тех пор он всегда жил вместе с нами, был главным дворецким нашего семейства и пользовался уважением не только за то, что всегда мог дать хороший совет, но и за великое умение держать язык за зубами, когда советы не требовались.
– Пето, – сказал я, – ты оставил пятнышко под подбородком Танис.
Он поднялся с колен, и я понял, что время все же сказалось на нем, как и на всех нас.
– Дамастес, – торжественно произнес он, – я знал, что они не смогут ни убить тебя, ни удержать взаперти.
А потом на его глаза набежали слезы, и на мои тоже, я оказался в его объятиях и осознал, что на самом деле вернулся домой.
Естественно, поднялся большой крик; все бурно радовались моему возвращению, меня пичкали наилучшими деликатесами, какие только нашлись в имении, и предоставили мне самую удобную из гостевых комнат.
Касса, младшая из моих сестер, все так же жила в этом доме вместе со своим мужем. Мангашей, который числился сержантом в ополчении Симабу и после смерти моих родителей управлял всем имуществом семейства. Касса от радости плакала навзрыд и порывалась созвать на праздник гостей со всех близких и дальних окрестностей.
Я увидел, что Мангаша несколько настороженно взглянул на меня, прежде чем остановить жену.
– Не забывай, моя безумная сестра, что я дезертир, – сказал я. – Давай не будем широко объявлять о моем присутствии до тех пор, пока не станет ясно, как пойдут дела.
Она назвала меня дураком, сказала, что никто в Симабу не станет доносить на меня, но тем не менее, похоже, отказалось от своей затеи и лишь отправила посыльных за двумя другими моими сестрами и их мужьями, а затем принялась расспрашивать, что мне нужно и чего я хочу.
– Полотенце, – ответил я, – и одежду, которая не воняла бы потом и дорожной пылью. – А также кровью и смертью, добавил я про себя, но не произнес этих слов вслух.
Как ни странно, немедленно нашлись легкие полотняные штаны и рубашки, сохранившиеся здесь с моего последнего посещения. Я взял одежду, полотенце и мыло и направился к тому прудику на краю джунглей, о котором столько мечтал все последнее время.
Он оказался меньше, чем представлялся мне по воспоминаниям, но оставался все таким же прохладным, зеленым и влекущим. Я сорвал с себя дорожную одежду, бросил ее, чтобы потом сжечь, нырнул и погрузился в глубинный полумрак, где время остановилось с тех пор, как я плавал там ребенком, радовавшимся тому миру, который открывается перед ним.
Но когда я вынырнул на поверхность, все оказалось таким же, как и прежде, если не считать слуги, державшего в руках покрытый для охлаждения мокрым полотном графин с моим любимым лаймовым напитком и большой стакан. Я залпом выпил стакан, затем еще один, влез на камень, тщательно намылился, смыл с себя мыло, еще раз намылился, снова окунулся и наконец, в очередной раз содрав с себя грязь, решил, что, пожалуй, меня можно считать чистым – впервые, как мне показалось, за это столетие.
Я плавал на спине, и голова, грудь, член и пальцы ног торчали из воды, а я смотрел на небо, которое было здесь самым синий во всей Нумантии, а течение от маленького водопада, который наполнял пруд, поворачивало и крутило меня, как сухой листок. Мои мысли стремились улететь куда-то вдаль, но я не позволил себе окончательно расслабиться. Предстоял вечер, к которому следовало подготовиться.
Столовая была освещена множеством свечей счастья; они были заколдованы легким волшебством, благодаря которому цвет их пламени и запахи были столь же разнообразными, как и воск, из которого они были отлиты.
Все казались счастливыми, то и дело проливались слезы, и никто не говорил о будущем или о прошлом. Вокруг толпились дети, и было ясно, что моему роду не угрожает опасность внезапно угаснуть.
Угощение было изумительным, и я с горьким юмором подумал о том, что иногда жизнь беглеца бывает не так уж плоха: на долгом пути мне довелось съесть немало прекрасных блюд, так что я мог бы написать трактат о праздничных столах на тропическом севере Нумантии, а потом с этой книгой в мешке отправиться голодать в Майсир или жевать нумантийскую тюремную еду.
К столу были поданы куриный паштет, приправленный множеством дикорастущих трав, креветки в кисло-сладком соусе, ананасовый суп, овощи со специями, утка, жаренная с медом, имбирем и соусом из дикой сливы, блинчики из зеленого лука, ароматные бобы и баклажаны, а на десерт отварные коренья лотоса с кислым и сладким рисом.
Сидевшие за столом пили отличное выдержанное вино, а я наслаждался свежеприготовленным апельсиновым соком.
В конце концов было покончено с последней переменой, детей увели, а стол накрыли чистой скатертью. Я попросил Мангашу закрыть двери и удостовериться в том, что слуги не подслушивают нас. В комнате было тихо, и все выжидательно смотрели на меня.
Мой план состоял в том, чтобы воспользоваться моментом и ошеломить всех, и именно так я и поступил.
– Я хочу поблагодарить вас за прием. Это было все – и даже больше того, – о чем я мечтал на протяжении долгих месяцев в аду, который именуется Майсиром, а потом в моей тюрьме на острове.
Произнеся слово «тюрьма», я взглянул на Траптейна и заметил, что он нервно поежился. Я никогда не испытывал к нему теплого чувства, невзирая даже на то, что на первый взгляд он мог показаться очаровательным: немного тяжеловатый, но всегда бодрый, с приветливой улыбкой, не сходившей с круглого лица. Возможно, причиной этого было то, что я увидел, как он перестал улыбаться, когда во время похорон моей матери понял, что не станет единоличным наследником всех родовых земель.
