Дождавшись, пока паром достигнет середины реки, и улучив момент, когда на меня никто не смотрел, я вытащил из потайного кармана амулет, полученный от Тенедоса. Немного подержав его на ладони и собираясь с мыслями, я почувствовал, что он стал нагреваться, и поспешным движением выкинул похожий на монету кружок за борт.

Пусть он поищет меня среди рыб.

Миротворцы выгрузились на второй пристани, после чего я сказал Якубу, что овсянка, которой он все же меня накормил, принесла несказанную пользу моему брюху, так что теперь я смогу одолеть немного твердой пищи.

Как и на большинстве речных судов, на этом пароме кормили хорошо, особенно таких путешественников, как мы, оплативших переправу через всю Дельту. Я заранее представлял себе, как буду с наслаждением вкушать то один, то другой вид жареного или же копченого мяса, но на деле с удовольствием пожирал кучи свежих фруктов и овощей, особенно бобы, блюдами из которых так славится нумантийская кухня. Мой организм сам подсказывал мне, что ему требуется. Лишь вдоволь наевшись овощей, я отдал должное мясу.

Якуб был заметно ошарашен моим аппетитом и, похоже, задавал себе вопрос, не разбудил ли он какого-нибудь демона. Я не стал рассказывать ему об убийственном однообразии тюремной пищи, которое нисколько не зависит от умения готовящего ее повара, и о том, что через некоторое время от такого питания самый строгий аскет при первой возможности превратится в обжору.

Якуб осмотрительно расходовал принадлежавшее ему – или Товиети – серебро и решил не тратиться на каюту, а спать на палубе. Это было рискованно, так как воры, обычно имевшиеся в судовых командах, с наступлением темноты принимались шарить по палубам. Эти паромы печально прославились количеством ограблений, насилий и даже убийств, которые случались, если палубные пассажиры решали слишком уж отчаянно защищать свои кошельки.

Однажды кто-то осторожно приблизился к нам, но услышал постукивание о палубу моего обнаженного клинка, и так же неслышно удалился. В следующий раз я проснулся от шума и увидел двоих сцепившихся между собой мужчин; один был пожилым, а второй молодым, и у молодого на боку я заметил эфес шпаги. Он не замечал меня, пока я не насел ему на спину и не обрушил на голову удар кулака с зажатым в нем самодельным кастетом. Старик застыл на месте, а я выкинул неудачливого грабителя за борт и вернулся в тень, прежде чем старик успел прийти в себя.

Я увидел его на следующий день; он переходил от человека к человеку, вглядываясь в лица и пытаясь разыскать своего благодетеля… или, возможно, найти убийцу, чтобы сообщить о нем судовым офицерам. Но он тоже не решился приблизиться к моим змеям, и на этом инцидент был исчерпан.

Через пять дней мы достигли дальнего берега Дельты, снова поставили тележку на колеса и выгрузились в маленьком порту Кальди. Завернув на рынок, мы купили там зебу, веревочную упряжь для него и запрягли животное в тележку. За городом пролегал тракт, идущий с севера на юг.

– Здесь мы расстанемся, солдат, – сказал Якуб. – Я иду на север, туда, где старый император формирует свою армию. Он наберет немало колдунов, колдунам нужны заклинания, а творя заклинания, никак не обойдешься без змей. – Он захихикал. – У меня есть еще много всякой всячины, которая может ему потребоваться.

Я скептическим взглядом окинул его лохмотья и тележку.

– Да, да, да, – рассмеялся он. – Кажется, будто там ничего нет, ведь правда? Как такая вот тачка может спрятать своего владельца, так змеи и змеиное дерьмо могут спрятать… о, много-много всего интересного.

– Много-много… – повторил он, но тут его плечи внезапно вздрогнули, а я с неожиданной для меня самого нежностью распрощался с ним.

Я провожал его взглядом, пока он не превратился в чуть заметную точку на пыльной ленте дороги, лениво думая о том, что могло быть спрятано в опилках и песке, покрывавших днища клеток со змеями. Золото? Алмазы? Секретная информация? Этого я не знал… Зато одну вещь я знал совершенно точно: этот Якуб, человек со змеями, ни в малейшей степени не был сумасшедшим и, вероятно, был намного нормальнее меня самого.

Я свернул с тракта и отправился по извилистой проселочной дороге, забиравшей к западу и юго-западу.

В сторону Симабу. К моему дому.

Той же ночью возле небольшого костерка, на котором я жарил неосторожного зайца и картофель, вырытый на одном из придорожных полей, я дважды повторил заклинание, которое должна было удалить шрам. Сначала я чуть не ударился в панику, так как долго не мог вспомнить нужные слова, но затем они благополучно сложились в уме, а шрам тут же упал мне в ладонь, и я откинул его в сторону.

Бороду я решил не брить, хотя мне это очень не нравилось. Но я подумал, что она, несомненно, послужит хорошей маскировкой.

Я проделал очень длинный путь, почти в двести лиг. Но мне не пришлось все время идти пешком. Частенько попадались попутные караваны или одинокие телеги фермеров, направлявшихся в соседнюю деревню или возвращающихся домой с рынка. Когда путники понимали, что я не намерен применять свое оружие против них, то не без удовольствия позволяли воину присоединиться к ним.

Все же достаточно часто случалось и так, что при виде меча они принимались подхлестывать лошадей или же, если имели собственную вооруженную охрану, требовали, чтобы я убирался с дороги, пока меня не прикончили. Мне приходилось повиноваться, испытывая при этом немалое сожаление, так как я помнил мирные времена при императоре, когда часто повторяли поговорку, что, дескать, юная девственница, если бы захотела, могла бы пешком пересечь все королевство, держа по мешку золота в каждой руке.

Конечно, это была пустая пропагандистская болтовня: несчастная дуреха вряд ли успела бы отойти на одну лигу от своей деревни, как тут же оказалась бы обобранной и приобрела бы первый и наверняка очень неприятный опыт половой жизни. Но все равно эти слова оставались в ходу как один из примеров того, чем следовало гордиться в прошлом.

Война не коснулась этих мест, по крайней мере впрямую, и почва оставалась все такой же темной и плодородной, а оросительные каналы широкой сетью расходились от рек, продолжая нести жизнь земле.

Но их плотины прогнили, поля очень часто оказывались невозделанными, берега каналов тут и там обрушивались, подмытые водой, часть протоков заросла травой, как будто земля истощилась и была заброшена.

Шел Сезон Зарождения; фруктовые деревья только-только начинали цвести, но неубранные с осени прошлогодние плоды до сих пор гнили под деревьями или висели, засохшие, на ветках.

При моем приближении с деревьев слетали коршуны, и их резкие крики казались в тишине безлюдья оглушительными.

На попадавшихся время от времени фермах трудились женщины, старики, дети.

А где же мужчины, молодые и средних лет? Ответ на этот вопрос по всей земле давал однообразный шепот: «Ушел в армию, ушел на войну, ушел к императору, ушел в Майсир, ушел на Колесо и так и не вернулся…»

Проходил день за днем, и погода становилась все теплее; я с радостью встречал освежающие дожди. Я путешествовал в темпе, который выбирал сам, и это происходило впервые за всю мою жизнь; мне не требовалось оказаться где-то в точно определенное время, спешить подавить восстание, принять команду над незнакомой частью, разбираться с упрямым бароном или же вести и обучать солдат.

Я совсем не встречал хранителей мира, и это меня нисколько не удивляло, так как при малочисленности их корпуса они должны были ограничивать свою деятельность городами, а все, кого можно было снять из гарнизонов, вероятно, торопились на юг, туда, где воссоздавалась армия Тенедоса. Немногочисленные стражники, попадавшиеся в маленьких деревнях, проявляли очень мало интереса ко всему, что не касалось их дел впрямую, и, уж конечно, избегали задевать хорошо вооруженного мужчину, путешествовавшего в одиночку.

Я останавливался, когда мне того хотелось, иногда помогал возделывать землю или делать какую-нибудь тяжелую работу, с которой не могла справиться вдова фермера со своими детьми. Постепенно ко мне стали возвращаться навыки, приобретенные в детстве, когда я помогал арендаторам моего отца пахать, пасти и случать скотину. Я мог работать час или весь день, а клал в свой мешок немного свежей еды – никакой другой платы я не хотел.