Быстро разлагаться начали и самые надежные казачьи части. Генерал Петр Николаевич Краснов, командовал дивизией. Теперь все изменилось: «До революции и известного Приказа № 1 каждый из нас знал, что ему надо делать как в мирное время, так и на войне… Лущить семечки было некогда. После революции все пошло по иному. Комитеты стали вмешиваться в распоряжения начальников, приказы стали делиться на боевые и не боевые. Первые сначала исполнялись, вторые исполнялись по характерному, вошедшему в моду тогда выражению — постольку поскольку. Безусый, окончивший четырехмесячные курсы, прапорщик, или просто солдат, рассуждал, нужно или нет то или другое учение, и достаточно было, чтобы он на митинге заявил, что оно ведет к старому режиму, чтобы часть на занятие не вышла и началось бы то, что тогда очень просто называлось эксцессами. Эксцессы были разные — от грубого ответа до убийства начальника, и все сходили совершенно безнаказанно».
«Я был убежден, что созданная на началах, объявленных приказом, армия не только воевать, но и сколько-нибудь организованно существовать не сможет» — соглашается на страницах мемуаров с Маннергеймом и Красновым, генерал Бонч—Бруевич. После октябрьской революции он будет служить у большевиков, Краснов возглавит антибольшевистское казачье движение, а Маннергейм отделит Финляндию от России. Но в своих оценках последствий Приказа № 1, генералы едины, вне зависимости от своих будущих убеждений и будущей судьбы.
Зловещие метастазы Приказа №1 быстро добрались и до русских бригад на «союзном» фронте. «Я ощущал, что повсюду нарастает беспорядок. Мои предчувствия сбылись через несколько дней. Зловещий Приказ № 1 начал действовать. Дисциплина исчезла. Русские войска во Франции стали потихоньку терять прежней порыв, испытав на себе последствия злобной пропаганды»— пишет глава русской разведки граф Павел Алексеевич Игнатьев. Уж кому, как не ему была очевидна «случайность» появления зловещего приказа.
Теперь, зная, к чему он привел, пора ознакомиться и с самим текстом.
Приказ № 1.
1 марта 1917 года.
«По гарнизону Петроградского Округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения и рабочим Петрограда для сведения. Совет Рабочих и Солдатских Депутатов постановил:
1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей. (Эти комитеты и подменят собой командование армией.)
2) Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет Рабочих Депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной Думы к 10 часам утра 2-го сего марта. (Временное правительство «не причастное» к этому документу, находится в соседнем помещении с Петроградским Советом. Керенский вообще ходит из комнаты в комнату.)
3) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету Рабочих и Солдатских Депутатов и своим комитетам.
4) Приказы военной комиссии Государственной Думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. (Два пункта с одним подтекстом: правительство не распоряжается собственной армией. Командование, согласно п.1 — тоже.)
5) Всякого рода оружие, как-то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям. (Вы себе это только представьте: оружие офицерам не выдавать! Это во время войны!)
6) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, вовне службы и строя, в своей политической, общегражданской и частной жизни, солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется. (В политической жизни солдат ущемлять нельзя, в частной жизни тоже. У солдата теперь одни права, а обязанностей почти нет. Так бардак и начинается: сначала не надо отдавать честь и стоять смирно, потом не надо и воевать. Не хочется и все.)
7) Равным образом, отменяется титулование офицеров «ваше превосходительство, благородие» и т. п. и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т. д.
8) Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов, и в частности обращение к ним на «ты», воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов.
Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах. Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов».
Обращаем внимание на дату опубликования Приказа №1 — 1-е марта! Николай II отрекся от власти только в середине дня 2-го марта. Снова «предвидение»? Нет — спешка! Еще толком неизвестно, чем все закончится, поэтому надо запустить тихую бумажную бомбу в русскую армию, пока позволяют обстоятельства.
Так кто же все-таки написал эту гадость, кто несет ответственность за гибель русской армии, а с ней и России? Мнения разнятся. Кто-то винит Петроградский совет, кто-то Временное правительство. Главное оправдание для «временщиков»: 1-го марта, когда вышел приказ, еще самого правительства не было. Но мы помним, что оба центра новой русской власти созданы в один день, 27-го февраля. Просто поначалу было другое название: Временный комитет государственной Думы, а не правительство. Но суть то от этого не меняется.
Свет на эту весьма темную историю проливают воспоминания В. Н. Львова, члена Временного правительства. 2-го марта, автор текста приказа, член Петроградского Совета, адвокат Соколов явился в комнату, где заседал Временный комитет государственной Думы. В руке он сжимал текст, который уже был опубликован в утреннем выпуске «Известий Петроградского совета». Бомба под русскую армию уже заложена, газету распространяют. Соколов — знаменитый адвокат, сделавший себе имя во время перовой русской революции, защищая разрушителей России. Вместе с ними он теперь и заседает в Совете. Кроме того, именно Соколову Россия должна быть благодарна за Керенского. Он положил начало, его политической карьере, пригласив Александра Федоровича защитником в 1906 году на громкий процесс прибалтийских террористов, после успешного окончания которого, Керенский и начал восхождение к вершинам власти.
«…Быстрыми шагами к нашему столу подходит Н. Д. Соколов и просит нас познакомиться с содержанием принесенной им бумаги... — пишет обер-прокурор Синода. В.Н. Львов — Это был знаменитый приказ номер первый... После его прочтения Гучков немедленно заявил, что приказ... немыслим, и вышел из комнаты. Милюков стал убеждать Соколова в совершенной невозможности опубликования этого приказа... Наконец, и Милюков в изнеможении встал и отошел от стола... я вскочил со стула и со свойственной мне горячностью закричал Соколову, что эта бумага, принесенная им, есть преступление перед родиной... Керенский подбежал ко мне и закричал: „Владимир Николаевич, молчите, молчите!“, затем схватил Соколова за руку, увел его быстро в другую комнату и запер за собой дверь...».
Петр Николаевич Врангель не был в Петрограде всего три месяца, но ощущение, что он попал в совершенно незнакомый город, его не покидало. Более всего шокировало обилие красного цвета: флаги на некоторых зданиях, банты в петлицах солдат и даже офицеров. Малодушные объясняли это тем, что одетому по старой форме проходу по городу не дадут, а при плохом стечении обстоятельств можно и лишиться жизни. Но Врангель гордо разгуливал по городу в своей генеральской форме, с вензелями наследника и ни один мерзавец к нему не придрался!
После знаменитой атаки у Каушена карьера барона резко пошла вверх. Ротмистр Врангель за неполные два года(!) стал генералом, а с января 1917-го командиром 1-ой бригады Уссурийской конной дивизии. О таком взлете он даже не мог мечтать. Это было не просто везение, это была судьба. Словно чья-то рука вела барона сквозь бури мировой войны к какой-то ему пока неведомой цели. И для этого сводила Врангеля на этом пути с замечательными людьми, у которых можно и нужно было многому поучиться.
Так вот и дивизией, в которой он сначала командовал полком, а затем и бригадой командовал генерал-майор Крымов. Они сработались сразу, словно их души срослись друг с другом. И Врангель жадно впитывал в себя, то новое, что заключал в себе его командир. Уссурийская конная дивизия, составленная из сибирских уроженцев, под начальством генерала Крымова успела приобрести в армии заслуженную славу. Полк, которым барон Врангель командовал уже более года, за блестящую атаку 22 августа 1916 года в Лесистых Карпатах был награжден высоким отличием. Честь была действительно высока: наследник Цесаревич Алексей Николаевич был назначен шефом полка. Быть командиром такой воинской части, было необычайно почетно. И весьма полезно для будущей карьеры. А она у Врангеля и без того была такой крутой, что поневоле захватывало дух. Теперь она и вовсе могла стать невероятной.
После присвоения высокого звания, он тогда должен был во главе депутации от полка отправиться в Петербург для представления молодому шефу. В подарок наследнику везли с собой маленького забайкальского коня и полный комплект формы Нерчинского казачьего полка. Благодарить за столь высокое отличие надо было генерала Крымова. Его профессиональное руководство дивизией принесло заслуженный успех в бою, а теперь давало возможность составить знакомство с самим русским императором.
Этот день Врангель запомнил на всю жизнь. Кроме него самого и царской семьи за обедом никого не было. Государь был весел и оживлен, расспрашивал о той памятной атаке, и со свойственной ему деликатностью не забыл справиться о ране полученной в этом бою самим бароном. Великие Княжны и сам наследник были веселы, шутили и смеялись. Алексей Николаевич, теперь шеф Нерчинского полка, все расспрашивал какие в полку лошади и ту ли форму, что подарена ему, носят теперь его чины. Потом пили кофе, просидели еще часа полтора…
Барон вздрогнул и непонимающим взглядом уставился на извозчика.
— Приехали, барин — сказал тот — Таврический, как просили.
Как недавно это было — кофе, разговоры с милыми царскими дочерьми, а теперь всего этого уже нет. А что есть? Этого не знал никто. Даже многоопытный генерал Крымов. Тогда по возвращению Врангеля из столицы, он подробно расспрашивал его о всех церемониях. При поминании об императоре, глаза генерала вспыхивали недобрым огоньком. Он на дух не переносил августейшую персону и считал ее источником неисчислимых бед для страны и монархии. Потому, так радовался он убийству Распутина. И встретил барона, размахивая свежими экземплярами газет, еще издали крича подходившему Врангелю:
— Наконец-то, подлеца Гришку ухлопали!
Уже тогда не понимал барон радости Крымова, его надежд, его стремлений. Да, возможно государь совершает ошибки, но разве можно замыслить то, о чем вполголоса, вполнамека рассказал командир дивизии. И смерть Распутина была к тому только началом …
Чем дальше, тем меньше понимал Врангель своего командира. 4-го марта вечером Крымов позвонил по телефону. Голос сильно взволнован:
— В Петербурге восстание, Государь отрекся от престола, сейчас я прочту вам манифест, его завтра надо объявить войскам.
После манифеста Николая II, Крымов следом стал читать отречение Великого князя Михаила Александровича. И тут Врангель понял. Он понял, сразу и отчетливо, словно в его голове проявили фотографическую картину. Опустив трубку, сказал записывавшему слова начальнику штаба:
— Это конец, это анархия!
Потом он жарко пытался доказать это генералу Крымову в личной беседе. Ведь страшен был не сам факт отречения царя, нет — главное было не в этом! Опасность была в самой идее уничтожения монархии, исчезновении фигуры самого Монарха. Передай власть Николай сыну и, присягнув новому государю, русские люди, продолжали бы верно служить царю и родине. Но не стало теперь царя, и уж видно более и не будет. С этим пала и сама идея власти, исчезли в понятии народа все связывающие его обязательства, и при всем при том обязательства эти не были ни чем соответствующим заменены.
Так говорил он, а Крымов на это жарко возражал, что все это уже было в истории во время Великой французской революции. Тогда армия, благодаря перевороту обрела новое дыхание и очень быстро разметала всех врагов и даже родила на свет гения Наполеона. И так будет сейчас в России! Крымов искренне продолжал верить, что это переворот, а не начало всероссийской смуты. Так они и спорили, до наступления раннего кишиневского рассвета.
Потом было чтение обеих манифестов перед войсками. И все было так, как предчувствовал Врангель. То, что произошло можно охарактеризовать одним словом — недоумение. Офицеры, как и солдаты, были озадачены и подавлены, даже как будто притихли. Крымов тогда, наоборот, блистал оптимизмом. От него барон узнал и состав Временного правительства. Особенно нахваливал он военного министра Гучкова, которого знал лично.
— О, Александр Иванович — это государственный человек, он знает армию не хуже нас с вами — улыбался генерал, и настроение его заметно шло в гору.
Врангель же наоборот переполнялся дурными ожиданиями. Чтение газет тоже навевало пессимизм. Фамилии думских лидеров стояли чередом, но было непонятно, кто же в силу своей личности и характера удержит власть и обуздает взвившуюся на дыбы Россию. Кто поставит на место неизвестно откуда образовавшийся Совет рабочих и солдатских депутатов, никем не выбранный, но нагло лезший во все властные щели. Потом появился и Приказ № 1…
Словно в тумане барон проходил стоящих караульных у входа в Таврический дворец. За последний «императорский» визит в Петроград надо было благодарить Крымова, «спасибо» за сегодняшнюю поездку снова было по праву его. Ровно два дня назад генерал попросил немедленно прибыть к нему.
— Я прошу Вас, барон, сегодня же выехать в Петербург, — коротко и сухо сказал он по телефону.
А при личной встрече эмоции хлынули через край. Сбросив китель, он сидел за письменным столом, а вокруг него на столе, креслах и полу лежал ряд скомканных газет.
— Они с ума сошли! Там черт знает, что делается — сказал генерал Крымов — Я не узнаю Александра Ивановича Гучкова. Просто не понимаю, как он может все это допускать. Я написал ему письмо. Просто так, без вызова, я не могу покинуть дивизию. Поэтому, Петр Николаевич, прошу поехать вас и повидать военного министра.
И он стал читать свое письмо Гучкову. Оно говорило о том, что армия должна быть вне политики, о том, что те, кто трогают эту армию, творят перед родиной преступление. Ведь гибель грозит армии, а с нею и всей России. Врангель слушал молча, он был согласен с каждым словом, с каждой запятой. С той только разницей, что подобный исход был ему ясен еще в первый день, когда зачитывали манифесты об отречении. Но этого Крымову он не сказал, потому, что командир Уссурийской конной дивизии среди чтения вдруг схватил голову обеими руками и разрыдался. В тот же вечер Врангель выехал в Петроград.
Сегодня он шел к министру Временного правительства в Таврический дворец. Но не к военному министру Александру Ивановичу Гучкову, а к Павлу Николаевичу Милюкову, министру иностранных дел. Это было не совсем то, о чем просил его Крымов, но лучше не получалось. Гучкова не было в городе, барон оставил свой адрес, прося уведомить, когда военный министр вернется. Через день его пригласил к себе Милюков…
Кабинет министра был на втором этаже. Когда Врангель вошел, Милюков поднялся ему навстречу и с улыбкой усадил его в кресло.
— Александр Иванович Гучков отсутствует, — сказал он — но мы поддерживаем с ним связь каждый день. Я могу переслать ему ваше письмо, а также постараюсь совершенно точно передать ему все то, что вы пожелали бы мне сообщить.
Барон открыл свою папку и положил на стол письмо генерала Крымова. Возможно, этого было достаточно, но, проделав столь долгий путь, он не мог не высказать и свои мысли.
— Последние приказы по армии расшатывают дисциплину и создают пропасть между офицерским составом и солдатами — начал Врангель — Сейчас, в настоящую минуту, когда особенно необходима твердая дисциплина, когда решается судьба страны, необходимо делать все для ее укрепления. Армия — это, прежде всего дисциплина. Исходит она от начальников к подчиненным и если не поддерживать престиж последних, рухнет все. Солдат, не имеет права, не должен рассуждать. Он должен повиноваться беспрекословно!
— Вам сложно возразить, генерал — ответил министр. Но по его лицу было заметно, что барон наступил на весьма болезненную мозоль.
— Позвольте тогда узнать, что означает требование дисциплины «лишь только в строю»? В таком виде оно вредно и бессмысленно. Нельзя быть солдатом наполовину, невозможно соблюдать военные правила только в бою.
Врангель посмотрел на умное, холеное лицо Милюкова и попытался представить его в грязном, вонючем окопе, забрызганном грязью и человеческой кровью.
— Сейчас война и мы все воины, и офицеры, и солдаты, где бы мы ни находились: в окопах, в резерве, или в глубоком тылу, — мы все время, несем службу и находимся в строю. Или воин должен слушать своего командира только вовремя штыковой атаки, а во время сна в блиндаже волен поступать, как ему хочется? У солдата на передовой нет времени, нет сил ни на что другое, кроме самой войны. У хорошего солдата нет ни политической, ни общегражданской, ни частной жизни о которой вы пишите в своих приказах. Это не для окопных ветеранов, а для сопливых болтунов, что облюбовали для себя теплые тыловые местечки. Всеми этими «свободами» воспользуются лишь отбросы и подонки. Те, что шатаются ныне по улицам столицы!
Министр слушал внимательно, все время делая пометки в свой блокнот.
— То, что вы говорите, весьма интересно, я точно передам все это Александру Ивановичу Гучкову. Однако, должен заметить, что те сведения, которыми мы располагаем, то, что мы слышим здесь от представителей армии, освещает вопрос несколько иначе.
— Это возможно, — ответил Врангель, — но позвольте спросить вас, о каких представителях армии вы изволите говорить. О тех, что заседают в Совете рабочих и солдатских депутатов, неизвестно кем выбранные и кем назначенные, или о тех, которых я видел только что на улицах города, разукрашенных красными бантами. Поверьте мне, что из хороших офицеров и солдат в Петербурге сейчас находятся лишь те, что лежат в лазаретах, и едва ли они могут быть вашими осведомителями.
— Конечно, я не берусь судить, — улыбнулся Милюков — Будьте уверены, я в точности передам военному министру все, что вы сказали.
Министр снова припал к своему блокноту. Холеное лицо, упитанный вид, чистая рубашка и дорогой костюм. В этот момент Врангель понял, что для этого господина, все, что он ему сейчас здесь говорил просто информация. Ничуть не ценнее той, которую изложат Милюкову демагоги и дезертиры, увешанные красными бантами. Потом он вместе с Гучковым, после сытного обеда будут долго рассуждать о том, что вредно, а что полезно для русского солдата. Дискутировать и обмениваться мнениями.
Блокнот закрылся. Милюков поднял глаза. Генерал Врангель уже стоял у двери. Остановившись на секунду, он громко щелкнул каблуками и наклонил голову. А потом молча вышел за дверь…
