— Мне хочется съездить в город, и потом, мне очень нравится, как подстрижена Николь. Вообще-то Патрис сам меня стричь не будет, но Николь говорит, у него все мастера очень опытные.

— Наверняка. А вместе поехать она не предлагала?

— Нет. Во-первых, мне хотелось успеть до того, как мы с Карлом поедем на Ниагару. И потом, Ник говорит, она, как правило, остается там выпить чаю с каким-то своим другом.

— И не предложила взять тебя с собой. — Брон поджала губы. У меня было неприятное ощущение, что назревает крупное выяснение отношений, и мне очень не хотелось становиться поводом для ссоры между Брон и ее невесткой.

Салон я нашла легко. Снаружи он смахивал на загородный дом: изысканный фасад, у входа указаны часы работы. Администратор провела меня по коридору мимо двери с табличкой «Патрис. Личный прием», и мы вошли в комнату, залитую светом; под ногами лежал толстый мягкий ковер, разговаривали все приглушенными голосами — все напоминало о том, как почетно быть клиенткой Патриса. Мне очень захотелось взглянуть на него самого, хоть краешком глаза, но все три мастера были женщины — они неслышно двигались вокруг кресел, спокойно и методично работая ножницами. Блондинка по имени Маргарет усадила меня в удобное кресло и осмотрела со всех сторон. Она очень тактично предложила немного изменить мою прическу, и я согласилась. Затем мне вымыли голову. Воздух наполнился ароматом дорогого шампуня. От маникюра я вежливо отказалась; мне объяснили, каким кондиционером лучше пользоваться при моем типе волос. Я начала сомневаться, хватит ли мне денег, чтобы расплатиться. Однако результат того стоил, ничего не скажешь. Волосы у меня от природы волнистые и довольно непослушные. Маргарет придала им такую форму, что из зеркала на меня глянула шаловливая девушка-подросток, похожая на симпатичного сорванца. Мне так понравился мой новый облик, что удовольствия не омрачила даже цена, хотя это действительно оказалось «жутко дорого», как и предрекала Брон.

Когда я уходила, администратор привела новую клиентку. Я прошла по коридору к выходу, но у двери с табличкой «Личный прием» замедлила шаги. В комнате кто-то смеялся — тихо, мягко, чуть с хрипотцой. Хотя до сих пор я слышала такой смех всего раз или два, я его сразу узнала. Затем до меня донеслись голоса, один из них мужской, и опять этот низкий, сексуальный смех.

Я поспешила прочь и выскочила на улицу.

Ну и что здесь такого? Почему бы Николь Блейк не навестить посреди дня своего «давнего и очень хорошего друга» и не рассмеяться вместе с ним над какой-нибудь только им понятной шуткой? Судя по всему, Стивен прекрасно знал об этой дружбе и ничего не имел против. Я, конечно, подозрительна до отвращения, но услышанное меня и правда странным образом смутило. Хотя, может быть, я и не права. На самом деле Патрис, наверное, седой, пузатый и годится Николь в отцы!

Прежде чем идти обедать, я решила прогуляться по центру. Брон сказала, что лучше всего поесть в ресторанчике возле театра. Магазинчики были маленькие, но изящно отделанные, многие со ставнями и крылечками. Я не спеша прошлась по одной стороне улицы, разглядывая витрины, повернулась и пошла обратно по другой, купила открытку и конфеты, чтобы отправить домой маме, и вошла в ресторан. Поднявшись по ступенькам, я оказалась в довольно темной, но уютной комнатке. Стены были увешаны фотографиями известных актеров и актрис. Готовили здесь вкусно, обслуживали быстро, и вскоре я уже снова была на улице. Я решила спуститься вниз, к озеру Онтарио, а потом уже возвращаться домой. Меня опять охватило это дурацкое одиночество. Не утешала даже мысль о том, что завтра я целый день проведу в обществе Карла. Подул холодный ветерок, а на мне был только легкий жакет. Я застегнула его на все пуговицы и присела на одну из скамеек, задумчиво глядя на водную рябь.

— Ну, здравствуй, Айрис, вот и свиделись.

Я вздрогнула так, что едва не упала со скамейки, вскочила на ноги и обернулась.

Он все такой же. Дух захватывает, до чего красивый. А впрочем, с чего бы ему меняться? Густые темные волосы, прямые черные брови и эти серые глаза, которые обдают таким холодом и презрением, когда он сердится, и так темнеют и тают, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня. Сейчас в них не было ни того, ни другого выражения. Он вглядывался в меня, пытаясь угадать мою реакцию.

— Бив! Какого… Как ты сюда попал?

В этих сатанинских глазах мелькнула довольная усмешка.

— Тебя ищу, кроха. А ты как думала? Ну и в кругленькую же сумму мне это влетело.

Я ничего не думала. У меня затуманилось в голове. Сердце бешено колотилось, ноги дрожали. Если бы я не ухватилась за спинку скамейки, то уже давно грохнулась бы на землю.

— Ну что ты, дурашка? — В его голосе звучала нежность, как всегда, когда он пытался склонить меня на свою сторону. — Что ты на меня так смотришь? Я же тебя не съем. Ну ладно, ладно, я знаю, мне есть за что извиниться. Я вел себя как последний мерзавец, извиняюсь. От чистого сердца. Вот. Но к мамочке-то зачем на шею бросаться, а? Ну, поругались, что ж теперь, разбегаться сразу? Ты же знаешь, у меня просто дурной характер, и иногда я выхожу из себя. Всего-навсего.

— Всего-навсего? — Мой голос сорвался на крик. — Ты… Ты подбил мне глаз, выбил зуб… И ты… И это не в первый раз!

— Да знаю, знаю. Неужели ты не видишь, что я сам себя презираю? Мне очень жаль, Айрис, правда. Если бы ты только знала! Я не хотел тебя обижать. Ты же знаешь. Я… Наверное, я просто не сдержался. Когда меня выводят из себя…

Его глаза потемнели. Вид у него был измученный и истощенный. Он шагнул ко мне. Я отпрянула назад.

— Айрис, не надо. Не шарахайся так. Ты же знаешь, ты мне очень нужна, я хочу тебя. Я такой путь проделал — только чтобы найти тебя, доказать тебе…

Я нервно сказала:

— Знаю. Я видела тебя в Нью-Йорке, и у Ниагарского водопада тоже.

Он как будто искренне удивился.

— Не был я ни в каком Нью-Йорке, и на Ниагаре тоже. Я всего пару дней назад прилетел в Торонто, вчера нашел машину и приехал сюда. Хотел поездить по фермам, думал, может, повстречаю тебя без посторонних. Просто повезло, что увидел тебя сейчас на улице.

— А я… я думала, это был ты… — прошептала я. — Откуда ты узнал, где меня искать?

Опять эта усмешка, это надменное превосходство и презрение ко мне, такой глупой и бестолковой.

— Это было нетрудно. Утром, когда я заходил к твоей матери, я заметил в прихожей чемодан, весь облепленный нью-йоркскими наклейками. Я удивился, потому что догадался, что если ты и уедешь, то сюда, к тетке. Куда еще твоя мамочка тебя от меня спрячет! — Он помолчал. — А на столе валялись еще какие-то наклейки. Я так понял, она как раз что-то писала, когда я пришел. Я ухитрился их разглядеть и, когда увидел слово «Канада», то сразу успокоился: значит, в итоге ты все равно приедешь сюда, как я и думал. — Меня тошнило от его высокомерия. — Могла бы и получше что-нибудь придумать, если хотела от меня убежать. Потом ждал на дороге автобус и увидел, как вы с матерью уезжаете на такси. Бросился за вами. Ну, держался, конечно, поодаль. Вы поехали в аэропорт. Тогда я вернулся в Бристоль, отпросился на неделю с работы — и вот он я, приехал отвезти тебя домой, дурашка ты моя.

Я перевела дыхание.

— Зря, Бив. Я к тебе не вернусь. Придется тебе с этим смириться.

Его глаза сузились.

— А теперь послушай меня, детка, — рассудительно сказал он. — Да, я перегнул. Я настоящий паршивец. Но я же извинился, сказал, что очень раскаиваюсь. Что мне еще сделать? Это никогда больше не повторится. Пожалуй, это я могу тебе обещать. Ты такая мягкая, снисходительная, терпеливая…

— Хватит, Бив, пожалуйста, хватит, — прервала я его заклинания. — Это все не имеет смысла. Мы это все уже проходили, и не раз. Ты говорил, что раскаиваешься, я прощала тебя, но вскоре все повторялось снова. Я так больше не могу.

— И не надо. Я же тебе говорю, это больше не повторится. Ты же всегда меня прощала, милая, почему ты стала такой безжалостной?