- Чего ты боишься, Фредегунда?
- Я не хотела говорить тебе, но нынче уже понимаю, что нельзя молчать. Я слышала, как Лантберт грозился убить меня и бранился при этом самыми грязными ругательствами. Не думала я, что твой сын так сильно меня ненавидит, что даже хочет моей смерти, - Фредегунда всхлипнула и потерла глаза.
- Мерзавец! - мрачно проговорил Эрих. - Ему не жить.
По его категоричному тону Фредегунда поняла, что Эрих уже принял нужное ей решение.
- Может быть, можно все уладить, - мягко заговорила она, - не беря на душу такой страшный грех, ведь ты не будешь знать покоя, если лишишь жизни собственного сына. Ведь можно защитить нашу семью, одновременно и защитив душу этого запутавшегося в своих порочных склонностях ребенка.
- Ты права, - ответил Эрих, немного поразмыслив, - но сделаем все без лишнего шума и разговоров.
- О, не беспокойся, любезный мой, никакого шума не будет, - улыбнулась в темноте Фредегунда.
В один из следующих дней ни отец, ни мачеха не удивились, когда Лантберт, едва встав из-за стола и пройдя несколько шагов, почувствовав сильное головокружение, упал на скамью.
- Лантберт! Что с тобой?! - тормошил его испуганный Леон, не понимая, отчего все вокруг так спокойно глядят на странное и внезапное недомогание его друга.
- Лантберт просто спит, оставь его в покое. Возвращайся к своей матери и больше не попадайся мне на глаза, - сказал ему граф и, отвернувшись от него, приказал слугам: - Отнесите моего сына в повозку, что стоит возле крыльца.
Так Лантберт был отлучен от родного дома и отправлен по воле своего отца в монастырь.
***
Аббатство Святого Петра, как и значительная часть монастырей времен Людовика Благочестивого, существовало по уставу Бенедикта Нурсийского. Жизнь монаха-бенедиктинца представляла собой непрестанную череду физического труда и молитвы, смирение почиталось здесь ещё важнее аскезы, послушание означало беспрекословное подчинение аббату. Монах не имел права покидать монастырь, разве что по поручению и с разрешения настоятеля. Работа в монастыре была разной, здесь были свои ученые и художники, музыканты и поэты, повара, врачи, администраторы, кто-то трудился над переписыванием старинных рукописей в скриптории, кто-то всю жизнь потел на черной работе. Так или иначе, трудом всех этих людей, а также трудом монастырских крестьян в принадлежащих аббатству земельных владениях и был жив монастырь, являясь независимой, автономной единицей франкского государства.
Отец Вала, аббат монастыря, был знатным вельможей и занимал весьма высокое положение при дворе Карла Великого. Однако после смерти императора (славная ему память) решил удалиться от дворцовых интриг нового двора и уйти в монашество, о чем было подано соответствующее ходатайство императору. Людовик ходатайство одобрил и благосклонно даровал ему титул аббата в одном из монастырей Бургундии, присовокупив несколько добрых поместий, благодаря которым монастырь быстро превратился в богатое, процветающее аббатство.
Раз в год часть монастырского достатка приходилось отправлять в качестве подати на потребу королевского двора, причем весьма значительную часть, что очень расстраивало отца-настоятеля. Этот год не был исключением и, сидя в жестком кресле своей кельи, отец Вала с нескрываемой досадой слушал монотонный голос келаря, брата Антония, долговязого малого лет тридцати, который зачитывал ему длинный список отправляемых ко двору припасов.
- Тысяча модиев хлеба, - читал келарь, - сто свиней, двести кур, полторы тысячи модиев вина...
- Ну-ка подожди, - перебил его аббат, - какие ещё полторы тысячи?
Келарь оторвался от списка и вскинул на аббата недоуменный взгляд.
- Какие могут быть полторы тысячи, когда у нас у самих не больше двух тысяч выходит? Ты посчитай, сколько ты один ведер вина за год выпиваешь.
- Отче, по новому капитулярию отправлять меньше никак не получается, - попытался оправдаться келарь.
- Как не получается? Мы же с тобой уже говорили об этом, все посчитали... Вот скажи мне, чего ты у меня такой бестолковый? - раздраженно проговорил аббат, - Я знаешь что, отправлю тебя, пожалуй, пасти лошадей, а на твое место пригляжу другого, посмышлёней... вон, новенького мальчишку из Дижона в келари произведу, думаю, от него больше толку будет, как считаешь?
- Угу, - невозмутимо кивнул келарь, смиренно опустив глаза.
- Как он там, попритих?
- Ваш будущий келарь отдыхает в карцере, - охотно ответил брат Антоний, обрадовавшись, что настоятель неожиданно сменил тему отправки вина, которая ежегодно портила кровь и грозила потерей хорошей должности.
- Вот как? А почему он у тебя опять в карцере сидит, брат Антоний? Ему что, так понравился монастырский карцер, что он решил там поселиться?
- А куда его ещё, если он опять чуть не удрал? - с негодованием пожаловался келарь, - охрана поймала его в лесу.
- А у привратников что, в ту пору нашлись дела поважнее, чем охрана ворот?
- Отче, было послеобеденное время...
- Послеобеденное время? А я разве отдавал такой приказ — не охранять монастырские ворота в послеобеденное время? Если уж они у тебя спят там, так пусть хоть по очереди.
- Мой отец, говорит, вас зажарит как свиней, шлюхины дети и толстозадые бездельники — это его слова, - выложил брат Антоний, отвлекая внимание настоятеля от нерадивых охранников.
Аббат удивленно покачал головой.
- Вот скажи, откуда и почему совсем молодой человек, почти ребенок, употребляет такие грязные выражения, да ещё ни где-нибудь, а в святой обители? Куда катится мир, а?
- Отче, какой мир, такие и дети, - глубокомысленно заметил брат Антоний.
- Значит его отец нас зажарит?
