Лондонский сезон. Балы и рауты, пикники и музыкальные вечера…

– «Олмак»[3], – выдохнула она.

Однако у нее не было ни одного наряда, пригодного для лондонского сезона, а тем более для одного из пышных балов по подписке, устраивавшихся в клубе «Олмак». Едва ли она…

Хилари отвергла все возражения, решительно пожав плечами. Раз ей представилась такая возможность, она ухватится за нее обеими руками и ни за что не упустит. Ее опекуны должны выделить ей долю из причитающегося ей наследства. Правда, в прошлом они всегда отказывали ей в этом, но если миссис Фаррингтон согласится ей помочь, то, возможно, Хилари и удастся усовестить лорда Девера и его скользкого стряпчего, чтобы те оплатили хотя бы ее гардероб. Ей нужно попасть в Лондон и принять участие в сезоне любой ценой. И как только она там окажется, то будет вести себя с таким утонченным изяществом и благородством, что все сразу поймут: она не такая, как все прочие Деверы, – настоящая роза, выросшая среди терновника и ждущая только, чтобы кто-нибудь ее сорвал. А если Хилари очень, очень повезет, то она даже сможет найти себе мужа. При этой мысли девушка зажмурила глаза. Спокойного, доброго и покладистого. Хорошо образованного, возможно, ученого. Какого-нибудь деревенского сквайра, живущего в уютном поместье. Словом, полную противоположность ее собственным братьям – пьяницам, эгоистам и развратникам. И как раз такого человека она и рассчитывала встретить в Лондоне.

У нее было приличное, пусть и не блестящее, приданое. Никто бы не счел ее идеальной красавицей, но и дурнушкой ее тоже нельзя было назвать – по крайней мере Хилари очень на это надеялась. И она знала до тонкостей, как вести домашнее хозяйство, если бы ей представилась такая возможность.

Хилари обдумывала это предложение, и оно ей все больше нравилось. И ей следовало благодарить за все мисс Толлингтон.

Отбросив осторожность, девушка обвила руками плечи директрисы и крепко ее обняла.

– О, спасибо вам! Большое спасибо! Я не разочарую вас, мисс Толлингтон.

Мисс Толлингтон с улыбкой взглянула на нее.

– Вы никогда меня не разочаровывали, моя дорогая мисс Девер.

Хилари тут же мысленно дала себе клятву – очаровать миссис Фаррингтон настолько, что эта дама с радостью возьмет ее в Лондон и выведет в свет. Тогда она докажет леди Эндикотт и всему высшему обществу, насколько несправедливым было их предубеждение против нее. Найдет себе мужа, олицетворяющего те качества, которые восхищали ее больше всего. И после этого ей уже не придется возвращаться домой в Ротем-Грейндж.

Никогда.

– Дьявольщина! Тысяча чертей!

Целая череда еще более крепких ругательств сорвалась с губ Давенпорта, когда пульсирующая боль в голове стала совсем нестерпимой. Впрочем, как он вскоре убедился, источником его мучений была не только голова. Все его тело ныло.

Он лежал на подобии соломенного тюфяка в помещении, по виду похожем на амбар. Он понятия не имел, где он и как здесь очутился. На несколько пугающих мгновений, от которых сердце его замерло, а дыхание перехватило, Давенпорт уже подумал, что они в конце концов настигли его и заманили в ловушку. Те самые таинственные, безымянные они, которые неотступно следовали за ним в течение некоторого времени.

Что ж, по крайней мере руки у него не были связаны. И рядом не было охранника, чтобы остановить его при попытке к бегству. Через широко раскрытую дверь внутрь амбара просачивался блеклый, водянистый свет.

Когда его дыхание успокоилось, а рассудок немного прояснился, Давенпорт опустил голову на солому и облегченно вздохнул, все вспомнив. Ксавье, приправивший бренди снотворным, Бекингем и Лидгейт, тайком вывезшие его из Лондона…

Едва очнувшись и взглянув на своих похитителей, граф тотчас же набросился на них с кулаками. То была самая обычная драка, без стиля, без правил. Вряд ли такое сошло бы ему с рук в боксерском салоне у Джексона. Давенпорт невольно ухмыльнулся, вспомнив особенно крепкий удар снизу прямо в челюсть Бекингема. Однако при этом пострадала его правая рука, и, судя по ее виду, он вполне мог получить перелом. Давенпорт разжал пальцы и снова выругался. Возможно, не перелом, но… Что ж, хоть одна отрадная новость.

Разумеется, кузены превосходили его силой. Вряд ли он мог тягаться с ними двумя, несмотря на то что дрался на удивление хорошо для человека, которого опоили снотворным, швырнули на фермерскую телегу и увезли из города.

На его лбу залегла хмурая складка. Стейна с ними не было. Маркиз предоставил другим делать всю грязную работу. Вполне в его духе. И очень жаль. Давенпорту доставило бы ни с чем не сравнимое удовольствие дать надменному маркизу пинок между ног.

Снотворное. Этого граф не предвидел. Но ему следовало бы догадаться, что когда Уэструдеры решают что-то сделать, то всегда добиваются своего. С его стороны было глупостью ослабить бдительность. Ему надо было послать их всех к чертям еще до того, как они загнали его в угол в доме Стейна накануне вечером.

Который, собственно, сейчас час? Погода не была солнечной, однако, судя по проникавшему в амбар свету, Давенпорт понял, что на дворе уже день. Он вынул часы и обнаружил на крышке вмятину. Без сомнения, еще одно последствие его стычки с Лидгейтом и Бекингемом. Оставалось надеяться, что они оба получили свою долю синяков и страдали сейчас хотя бы вполовину так, как он сам.

Он поднес часы к уху и услышал размеренное тиканье. Значит, несмотря на повреждение, они все еще шли. Часы показывали уже два часа дня. Стало быть, полдень давно миновал.

Ему нужно было подняться на ноги, однако почему-то не хотелось покидать относительный покой терпко пахнущей соломы, чтобы испытать возможности собственного тела. Хорошо еще, что кузены не швырнули его в свинарник или в корыто, из которого поили лошадей. Но было уже слишком надеяться на то, что они ждали его где-то рядом, готовые отвезти незадачливого родственника в более цивилизованное место, вроде боксерского клуба Криббса или его собственный особняк в Мейфэре.

Где же он, черт возьми?

Через минуту он встанет на ноги и выяснит это. Всего одну минуту…

Эта минута, как ему показалось, пролетела слишком быстро.

Давенпорт закрыл глаза, стиснул зубы и, несмотря на то что все его тело ныло от боли, поднялся.

Спустя примерно час Давенпорт уже ехал верхом сквозь моросящий дождик в сторону Стамфорда. Он взял на время крупного приземистого мерина у фермера, в чьем сарае он был брошен, и выяснил у него направление до ближайшей почтовой станции.

Как оказалось, кузены бросили его посреди Линкольншира, за многие мили от его усадьбы, без денег и без какого-либо средства передвижения. В том состоянии, в котором он находился – избитый, в синяках, весь покрытый кусочками соломы, – Давенпорту понадобилось все его природное высокомерие, обаяние и сила убеждения, чтобы уговорить фермера расстаться с лошадью.

Тем не менее Давенпорт твердо намеревался сдержать слово. В кармане у него еще оставалось несколько мелких монет, и он заплатит какому-нибудь конюху на постоялом дворе, чтобы тот отвел лошадь обратно на ферму.

Беглый осмотр окрестностей не обнаружил никаких признаков человека, преследовавшего его в Лондоне. Вероятно, этот парень был застигнут врасплох, когда кузены Уэструдера внезапно похитили его жертву. Если так, то какая ирония судьбы!

Однако Давенпорт не мог избавиться от подспудно терзавшего его неприятного предчувствия. За многие годы, прошедшие с тех пор, как ему пришлось исчезнуть из общества, он научился доверять собственным инстинктам.

Граф пустил лошадь легким галопом. Будь он проклят, если согласится покорно вернуться к себе в Давенпорт, преследовал ли его кто-нибудь или нет. Если он позволит кузенам распоряжаться собой сейчас, то уже не избавится от них никогда. Они не только сделают его трезвым как стеклышко, но, прежде чем он успеет опомниться, женят его на какой-нибудь туго затянутой в корсет богатой наследнице. Сама мысль о браке с благовоспитанной английской барышней вызывала у него дрожь отвращения.