Он пустил свой шлем по кругу и продолжил рассказ:
— Глядите, попало вот сюда, — и показал пальцем чуть спереди правого уха. — Пуля попала в край кости и пошла между шлемом и скальпом. А потом, — и он, не веря, покачал головой, — она прошла по дуге через верх шлема и попала в край кости на левой стороне. Отрикошетила сквозь шлем и вылетела через стекло прямо перед Эрни!
Он лучезарно улыбнулся. Я увидел след, который пуля оставила на подшлемнике и две раны по обеим сторонам головы. Я покачал головой. Опять Бог?
Как только он закончил свой рассказ, джип увез его вместе с другим пилотом к госпитальной палатке на той стороне взлетной полосы. Наблюдая за ними, я увидел огромный строй вертолетов, приближающийся со стороны Анкхе. Кавалерия посылала нам на помощь 227-й батальон. Это была почти полная ее мощь.
Я присоединился к Реслеру и остальным пилотам, направлявшимся в комплекс, чтобы поесть. Почти сотня наших брела по полосе, болтая с приятелями под сумеречным небом. Мы прошли мимо госпитальной палатки. Там сильно пахло кровью. В тенях лежали мешки с гротескно скрюченными трупами.
На следующее утро мы с Лизом не полетели вместе со всей ротой. Мы взлетели получасом позже, у нас было задание на один вертолет. К роте мы присоединимся потом.
Задача было простой: слетать в расположение артиллерийской части. Мы должны были привезти им какие-то рации, почту и командира части, который хотел поговорить о делах со своими ребятами. Когда он закончит разговор, мы доставим его в Плейку и присоединимся к нашей роте.
"Сапоги" вовсю выполняли огневую задачу. Двадцать стальных стволов, собранных на северной стороне открытого места, нетерпеливо смотрели в небо на юге. От высокой влажности при выстреле от дул разбегались кольца ударных волн. Орудия откатывались. Они вели огонь по цели за пять миль отсюда.
Они дали нам посадку, но продолжали стрелять. Площадка была перед орудиями.
Садиться на артиллерийскую позицию — это нечто. Они вели огонь постоянно и продолжали до тех пор, пока вертолет не оказывался под самым дулом. Окончательное решение насчет того, когда станет слишком близко, натурально, принадлежало человеку, дергающему спусковой шнур пушки. Время этого решения здорово варьировалось. Оно зависело от настроения артиллериста. Которое, в свою очередь, зависело от того, не приходилось ли вертолету сдувать его палатку.
Это была всего лишь вторая моя посадка на артиллерийскую позицию. Я начал заход на открытое место перед орудиями и осторожно пополз вперед, постоянно напоминая о своем приближении. Когда я прошел над деревьями, огонь все еще продолжался. Я покосился на огнедышащие дула слева от меня и понял, что мы уже приходим на одну линию со стволами. Огонь прекратился. Пролетая через все еще взбудораженный воздух, я глядел на черные дула, из которых лениво поднимался дым.
Кто-то решил возобновить огонь.
Я был настолько близок к орудиям — глядел им прямо в дула — когда вновь началось, что подумал, будто нас по ошибке порвали на куски. Звуковая волна прошла сквозь меня. Грудная клетка сотряслась. Удар покачнул вертолет. Я приземлился и проверил сиденье. Чисто.
Командир-артиллерист сказал нам, что пробудет здесь примерно час, а потому я вылез и отправился бродить по этому месту.
Двадцать 105-мм гаубиц были собраны рядом на краю круглого открытого места. Они заняли примерно четверть свободного пространства, все остальное было предназначено для вертолетов.
В траве блестели стреляные гильзы. Время от времени их собирали в большую грузовую сеть в середине позиции, и когда она наполнялась, ее утаскивал "Чинук".
Я прогуливался позади орудий, чтобы посмотреть на работу расчетов. Они выполняли мощный огневой налет по периметру "Рентгена" и работали в лихорадочном темпе. Выстрелы были не просто громкими, они сотрясали мое тело и мозги. Я напихал в уши туалетной бумаги и держал рот открытым. Предполагалось, что так мои барабанные перепонки не лопнут.
Один человек рядом с каждым орудием доставал из гильзы связку четырех-пяти пороховых картузов и отрывал один из них. Оторванный картуз бросался в костер, где вспыхивал ярко сверкающим пламенем. Так контролировалась мощность заряда, не нужная для расстояния, на которое велся огонь. Подобрав заряд, артиллерист вставлял снаряд — бизнес-составлящую всего дела, содержащую в себе взрывчатку или белый фосфор — в открытый конец латунной гильзы. Снаряд, готовый к выстрелу, укладывался в ряд, лежащий рядом с расчетом. Сотня взмокших полуголых людей синхронно работала, дыша горячим, недвижным воздухом. Я смотрел, как на протяжении пятнадцати минут обстрела они посылают снаряд за снарядом, пока не пришла команда прекратить огонь.
Когда гром умолк, тишина была пугающей. Ребята в расчетах принялись собирать гильзы и прибирать всякий мусор, но им было явно интересно, что у них получилось. Я слышал возгласы: "Ну как там наши дела?".
Воздушный наблюдатель за несколько миль отсюда, находясь над целью, сообщил нам новости: "Накрытие. Потери противника свыше 150". В толпе из двух десятков расчетов послышались отдельные радостные восклицания. Артиллеристы присели покурить и их потные спины сверкали под солнцем.
Странная была у них война. Они лихорадочно работали на полянах то тут, то там, вдали от всех остальных, а враг для них оставался невидим. Мерилом их успеха или неудачи было сообщение воздушного наблюдателя, ведущего счет трупов. Работа была тяжелой, а шум страшным. Битва в Иадранг тянулась месяц и они вкалывали двадцать четыре часа в сутки. Неужели человек в состоянии заснуть в такой какофонии? Один раз я попробовал и не смог.
Я поговорил с некоторыми ребятами из расчетов. Свое дело они любили. Особенно, если сравнивать его со службой пехотинца или стрелка "Хьюи". Единственное, что им угрожало, если не считать взрыв орудия, так это нападение на позицию. Пока что в Кавалерии такого не случалось.
Они задавали мне массу вопросов о происходящем. Они видели массу вертолетов, направлявшихся на юг. Они получали все новые огневые задачи и наносили большие потери. Темп все убыстрялся. Их захватила идея загнать АСВ в ловушку. Может быть, просто может быть, врага можно окружить и уничтожить. Может, после такого поражения он решит сдаться. Мы все сможем отправиться домой. Мы ведь побеждаем, так?
Количество раненых, которых мы перевозили, все росло. На этой неделе мы с Лизом доставили в госпитальную палатку больше сотни человек. У других сликов было примерно так же.
Когда позволяло время и место, мы везли убитых. Здесь приоритет был низким — им больше не требовалась спешка. Иногда их забрасывали на борт в мешках, но обычно нет. Когда мешков не было, кровь стекала на пол кабины и "Хьюи" наполнялся сладковатым, до ужаса узнаваемым запахом. Но это было ничто по сравнению с запахом людей, которых нашли лишь через несколько дней. Столько трупов мы еще не возили. Считалось, что сейчас мы выигрываем. АСВ попалась в ловушку и ее стирали в порошок, но куча трупов позади госпитальной палатки все росла. Кладбищенские новобранцы прибывали на сборные пункты быстрей, чем их успевали обработать.
В лагере, повидав столько смерти, я стал нервничать. Я слышал, что двое пилотов попались на земле.
Нэйт с Кайзером отправились им на выручку. Нэйт почти плакал, когда рассказывал нам в Большой Верхушке о том, что случилось.
— Мудаки проклятые. Их сняли с задания, чтобы они вернулись за топливом. Но вы же знаете Пэйстера и Ричардса: типичные пилоты ганшипов. Они с чего-то взяли, что со своими пулеметами станут неуязвимы. В общем, по пути обратно они встретили то ли ВК, то ли НВА, короче, кого-то на земле и решили атаковать. Никто не знает, сколько они там летали, потому что вызов по радио они сделали, только когда в них попали. Минут через десять, когда прилетели мы с Кайзером, "Хьюи" просто стоял на поляне и все выглядело нормально. С нами были два ганшипа, они покружили и огня не встретили. Мы приземлились за вертолетом. Когда сели, я увидел, что с дерева свисает красная масса мяса. Оказалось, это Пэйстер, его повесили за ноги и сняли кожу. Вокруг никого не было. Ганшипы продолжали кружить, позади нас сел даст-офф. Я вылез, Кайзер остался в машине. Выскочил медик, мы побежали вместе.