И если на Лиза это произвело впечатление, то сам я просто окаменел. "Хьюи" неумолимо проседал к земле. Я был слишком низко, чтобы продолжить посадку, перелетев заграждение. Я поднял шаг до подмышки и ждал шума. "Хьюи", благослови его Господь, в каких-то дюймах от земли перешел в висение с дикой тряской и душераздирающим визгом двигателя. У меня в ушах ревел сигнал предупреждения о низких оборотах винта. Несколько жутких секунд мне казалось, что висение мы не выдержим. Двигатель захлебывался от напряжения. Я должен был либо уменьшить шаг, либо потерять все, а потому я уменьшил его, чтобы машина опустилась еще ниже, а у турбины появился шанс раскрутиться немножко больше. Когда полозья почти касались травы, сигнал замолчал и обороты медленно пришли в норму. Когда они стабилизировались окончательно, я медленно подтащил машину дюймов на шесть выше минного поля.

Неуставные доработки Ричера спасли нас, но проблему не решили. Впереди перед нами было четырехфутовое заграждение, слишком высокое, чтобы перелететь. Путь назад преграждали деревья.

— По крайней мере, мы не касаемся земли, — сказал Лиз.

С моей же точки зрения мы были двумя с половиной тысячами фунтов бризантной взрывчатки, которые изо всех сил пытались не соприкоснуться с бризантной взрывчаткой под нами.

В принципе, мы могли так и висеть до того момента, пока не станем легче, но на краю лагеря нас могли и обстрелять. И потом, никто из нас не знал, сколько продержится "Хьюи", даже "Хьюи" Ричера, молотя на таком режиме. Сбросить груз мы тоже не могли.

Я добавил шагу и "Хьюи" поднялся еще на фут, но стоило ему настолько выйти из воздушной подушки, как двигатель начал сдавать и машина опять просела к земле. Я попробовал так сделать несколько раз и обнаружил, что пока она снижается, из двигателя можно выжать еще несколько оборотов. Таким образом, как я понял, можно было использовать маленький довесок мощности, полученный на пути вниз, чтобы при следующей попытке забраться чуть-чуть выше. Я повторял этот маневр снова и снова и каждый раз оказывался на несколько большей высоте.

Этот прием, плюс то, что мы становились легче, тратя топливо, наконец, позволил нам поднять полозья на высоту заграждения. Но когда я попытался пересечь его, оказавшись в верхней точке, "Хьюи" просел слишком быстро. Двинувшись вперед, я потерял воздушную подушку.

И что дальше? Я сказал Ричеру, чтобы тот осмотрел местность с тыла. Он сообщил, что футах в пятидесяти позади нас стоит еще один ряд концертины. Я его даже не заметил. Я надеялся, что немного сдав назад, получу пространство для разбега, чтобы преодолеть препятствие. И я сдал назад так далеко, как мне позволил Ричер и попытался это сделать. Не вышло. Я был примерно в футе от успеха, но мне пришлось резко сбросить скорость, иначе я запутался бы в проволоке. Я отошел назад, чтобы возобновить низкое висение над минами.

— Попробуй дать правую ногу, — сказал Лиз.

Превосходно. Вот поэтому Лиз и выжил на двух своих войнах — он знал свои машины. Педали управляют рулевым, хвостовым винтом. Повернуться вправо, вместе с реактивным моментом, значит дать дополнительную мощность несущему винту.

И я вновь сдал назад. Но не помчался прямо вперед, а завис параллельно заграждению в нескольких футах, а потом сделал в его сторону резкий правый разворот. Получилось! Это и была лишняя добавка, которой не хватало, чтобы вырваться из ловушки.

Вращаясь, я пролетел над заграждением и боком приземлился на той стороне. Весь пропитанный потом, я чувствовал себя так, будто перелетел Атлантику, крутя винт своими руками.

— Неплохо, — сказал Лиз после посадки. — Надеюсь, это преподало тебе урок.

Его голос был спокоен.

— Урок? — еле выдавил я. — Какой урок?

— Никогда не доверяй "сапогу", — ответил он.

Этим вечером на Индюшачьей Ферме увольнения в деревню запретили. Кто-то опять начал воровать из комплекса советников. Жаловались на пропажу холодильника.

Проведя первую ночь в этой жалкой палатке, я переехал в Большую Верхушку, где смастерил в углу нечто вроде койки — скорее, нары — чтобы спать. Я использовал доски старых снарядных ящиков. Наверх водрузил свой дырявый надувной матрас. Еще несколько ребят поступили так же; эта палатка была суше и прохладней чем те, что были у нас.

Итак, в город было нельзя и мы сидели за большим деревянным столом в Верхушке, играя в шахматы и слушая радио. Радио мы слушали ханойское, там крутили лучшую музыку. Каждый вечер передавались новости, их читала Ханойская Ханна. То есть, их читала не одна женщина, но мы звали их одинаково. Нам хотелось верить, что это еще одна Токийская Роза ^[27].

Впервые за три месяца Ханна упомянула нашу часть. Она сказала, что как это ни печально, но этих бедных мальчиков в полночь обстреляют из минометов.

Мы переглянулись и засмеялись. Херня, хе-хе-хе.

— Слушайте, а я все равно собирался выкопать ячейку. А вы?

Через какие-то минуты после ее объявления копание ячеек стало весьма популярным времяпрепровождением. Земля так и летела. Запреты копать что либо, чтобы не нарушить дерн, игнорировались. Люди в лагере Холлоуэй спали за стенами из мешков с песком и у них были бункеры, куда можно было нырнуть, если начнется минометный огонь. Расположившись на их, так сказать, переднем дворе, мы вдруг почувствовали себя очень уязвимыми.

Рыжая земля была такой сухой и твердой, что к полночи ячейки не были даже по пояс глубиной. Когда предсказанный час наступил и ничего не произошло, копание замедлилось. Я выкопал свою рядом с концом койки, она была одной из самых глубоких.

И обстрел начался, но пришелся не по Индюшачьей Ферме, а по складу топлива на Чайной Плантации. Из всех мин, упавших туда, одна, самая зловредная, попала точно в палатку, где спала команда заправщиков. Погибли семь человек, включая троих рядовых из нашей роты. Мы успокаивали себя рассуждениями о том, что они ничего и понять не успели.

Утром, на постановке задачи, мы узнали, что французский владелец настоящей чайной плантации по соседству подал жалобу.

— На ВК? — спросил Коннорс из глубины толпы, образованной четырьмя десятками вертолетчиков, собравшихся в Верхушке.

— Нет, не на ВК. На нас, — ответил Уильямс. — Он говорит, что наше присутствие в такой близости от его фермы наносит ему ущерб. Он хочет, чтобы мы перенесли топливный склад и перевели куда-нибудь личный состав.

— И переведем? — спросил кто-то.

— Не знаю. Этим утром полковник к нему поехал.

— Невероятно! — сказал Коннорс. Уильямс замолчал, а Коннорс продолжал, — Мы тут за эту дебильную страну жизни отдаем, а эта сволочь французская якшается с ВК и не хочет, чтобы наша немытая армия стояла слишком близко от его чайных кустиков. Надо бы чисто случайно пройтись напалмом по хуесосу!

Уильямс сделал вид, что не слышит и продолжил постановку задачи, но многие из нас соглашались с Пэтом.

Как потом оказалось, напалмом мы не прошлись, но и склад переносить не стали. Кавалерия просто согласилась не приближаться к плантации. Нам запретили пролетать над этим местом, особенно на малой высоте.

"Самая длинная неделя началась солнечным воскресным утром на маленькой поляне, обозначенной, как "зона высадки "Рентген", у подножий холмов Чупонг. Разведка давно подозревала, что в массиве Чупонг скрывается крупная группировка коммунистов, поддерживаемая с камбоджийской стороны границы. Считалось, что в зоне "Рентген" вполне вероятно обнаружить противника. Так оно и оказалось". Я прочитал об этом в "Тайм" через неделю после истории с чайной плантацией.

Результатами почти двух недель поисков стали сотни убитых солдат АСВ и очень хорошие данные о том, где находятся главные силы трех их полков. 14 ноября наш батальон перебросил 1-й батальон 7-го кавалерийского полка (старое соединение Кастера) в зону "Рентген", где предполагалось установить контакт с противником. Наша соседняя рота, Змеи, выполнили утром первый штурм и встретили совсем незначительное сопротивление. Однако к середине дня две роты 7-го полка оказались в окружении и понесли тяжелые потери. Нашу роту назначили в поддержку Змей, чтобы перебрасывать подкрепления.