Кончилась трапеза. Я пошел в келью. Спать не могу, сна нет. Вышел из кельи и пошел в сад. В саду я предался горячей молитве. Не знаю, просил ли я о чем Бога или просто изливал свои чувства пред Богом.

Утром я не пошел прямо в келью, а пошел в церковь. Что со мною случилось, теперь трудно мне все вспомнить, только я босой, без шапки, в одном подряснике оставил монастырь и прилетел домой.

Дома родители меня встретили с каким-то ужасом. Они никак не могли понять, почему я босой, без шапки из монастыря вернулся домой. Дня через два после моего побега из монастыря начальство узнало, что я нахожусь у родителей дома. Игумен сего монастыря несколько раз посылал за мной, но я почему-то не вернулся в монастырь, а остался дома.

Живя дома, я опять по-прежнему рвался из села в поле. Особенно, когда хлеб начинал цвести. Боже мой, как в это время я чувствовал себя хорошо! Мне казалось, что в то время каждая травка, каждый цветочек, каждый колос ржи нашептывали мне о какой-то таинственной Божественной сущности, которая так близка, близка к человеку, всякому животному, всем травам, цветам, деревьям, земле, солнцу, звездам и всей вселенной.

В таком опьяняющем чувстве я уходил в глубь полевых хлебов и там предавался какой-то странной молитве: то плачу, то радости, то дикому крику, обращенному к небу, то ложился на спину и с затаенным дыханием ожидал последнего момента жизни. Когда мне приходилось пахать или боронить, то я и здесь временами, особенно утром при восходе солнца и пении жаворонков, приходил в какое-то опьяняющее состояние духа.

В это время жил в нашем селе один крестьянин по имени Семен Самсонович. Всегда он первый при встрече снимал свою шапку и, низко кланяясь, приветствовал: «Раб Божий, Царство тебе Небесное». Тот Семен жил очень бедно. Когда он выдал свою дочь замуж, то гостей угощал одним хлебом и вместо водки святой иорданской водой. Никогда он никого словом не оскорблял; если кто-нибудь его ругал или обзывал каким-нибудь нехорошим словом, он на все всем отвечал: «Раб Божий, Царство тебе Небесное!» С ним-то вот я и познакомился, и мы полюбили один другого горячо. Как-то он зашел к нам в избу, говорили с ним о многом, наконец, он обращается ко мне со следующим призывом: «Пойдем, раб Божий, к Тихону Задонскому, помолимся ему, он, авось, укажет тебе путь». Родители согласились меня с ним отпустить, и мы через два дня отправились с ним в путь к Тихону Задонскому. Был Великий пост. Шли мы с ним четыре дня. В монастыре у Тихона Задонского мы исповедовались и причастились Святых Тайн. В этом монастыре был прозорливый иеромонах Иосиф, зашел я к нему. Он Семена принял очень хорошо, а мне сказал, что я через год буду на Старом Афоне.

Когда мы вернулись обратно домой, то через неделю Семен опять, ничего не говоря своей жене, тайком отправился на богомолье в Киев. Это он уж одиннадцатый раз в своей жизни таким образом пошел в Киев на богомолье. Были даже и такие случаи в его жизни. Вот кто-нибудь даст ему своего коня с сохой, чтобы он вспахал свою какую-нибудь десятину земли. Видит, что женщины-старушки потянулись на богомолье в Киев, останавливает их, спрашивает, куда они идут, слышит, что они идут в Киев, к отцу Ионе, моментально тут же оставляет чужого коня в поле и без всякой котомки отправляется с ними в Киев.

Дивный и редкий был христианин Семен Самсонович! В этот раз, когда Семен вернулся из Киева, то он через день после своего прихода посетил меня. Мы этот день провели с ним в духовных беседах. Семен много мне рассказывал хорошего, поучительного из своей прошлой жизни. Любил он говорить об Апостоле Павле. Он его считал выше всех святых. Он говорил, что Апостол Павел больше всех Апостолов любил Христа. Часто мы с Семеном уходили в поле и там в религиозных беседах проводили время. Семен как-то особенно любил меня. Но что меня больше всего к нему привлекало, так это то, что он был в духовной жизни очень уравновешен и этим меня он особенно как-то подкупал к себе.

Кроме сего Семена, у меня был еще другой близкий человек, это Игнатий Иакимочкин. Этот человек тоже был богобоязливый, но далеко не такой, каким был Семен. Был еще и третий человек у меня, но и он далеко уступал в духовной жизни Семену. Часто я их посещал, а они в свою очередь бывали и у меня, но моя душа была для них закрытой. Странное дело, в этом году я почувствовал сильное влечение к одной молодой девушке, но влечение это было чистое, для меня совершенно незнакомое. Тогда мне было тринадцать лет. Кроме этого влечения, на меня напали богохульные мысли, все это в том же самом году моей жизни. Любовь к девушке долго в моей душе не могла гореть, она скоро во мне угасла, но богохульные мысли совершенно замучили меня. Я от них лишился аппетита, сна, стал не по дням, а по часам сохнуть, и наконец слег в постель. Наступил Великий пост. Я от этих мыслей говеть боялся и так не говел. Настала Пасха. На второй день Пасхи приходит ко мне тот же самый Семен, и говорит мне:

— Раб Божий Ягорий, Христос воскресе! Царство тебе Небесное!

Я ответил ему:

— Воистину воскресе.

— Что ты, — продолжал Семен, — заболел, пойдем в Киев к святым угодникам, они нас ждут к себе в гости.

— Пойдем, — ответил я. Мама моя заплакала. Отца в этот день дома не было.

— Раба Божия Пелагея, — обратился к моей маме Семен Самсонович, — отпускаешь ли ты сына своего в Киев к угодникам Христовым или нет? Чего же ты плачешь? Нужно радоваться, что сын твой пойдет в Киев на богомолье.

— Я ничего не имею против этого, но он какой-то у меня странный, чего доброго, еще сбежит от нас куда-нибудь, а тогда вечно будем его оплакивать. Вот отец приедет, и мы тогда подумаем:

— Раба Божия Пелагея, — начал говорить Семен, — у нас у всех отец один Бог, мы только Ему одному должны служить и служить без всяких размышлений.

Через час или два приходит мой отец домой немножко выпивши. Мать ему передает, что я с Семеном хочу идти в Киев на богомолье, и что для этого дела нужно достать мне паспорт. Отец мой задумался, а потом, обращаясь ко мне, сказал:

— Не знаю, что из тебя и будет, одни тебя очень хвалят, а другие тебя считают за сумасшедшего дурака. Я не знаю, что с тобой делать. Сколько раз я тебя бил, оставлял без обеда, наказывал, но ты все делаешь по-своему. Не знаю, что с тобой делать. Если хочешь идти в Киев, то уж иди.

Я возрадовался.

Дня через два мы отправились с Семеном в Киев. Нужно сказать еще и то, что Семен Самсонович шел со мной в Киев без всякой котомки и без посоха. Ему было тогда лет около шестидесяти.

Первый день мы мало говорили между собой. У него, я заметил, в этот день была на душе какая-то тяжелая мысль. На второй день он совершенно стал другим, повеселел.

— Раб Божий, — начал первый Семен, — тебе теперь сколько лет.

— Четырнадцатый, — ответил я ему.

— Года идут, — начал говорить Семен Самсонович. — Жизнь со дня на день все сокращается и сокращается, и не увидим, как приблизится конец земной жизни, а там уже Суд Божий. Я как-то слышал от грамотных крестьян, они читали Святое Евангелие, где говорится, что праведники просветятся в Царстве Божием, как солнце. Ах, ягодка моя, ведь это только надо подумать о их славе, каково оно будет! Я бы здесь на земле готов землю грызть, червям себя отдать, рабочей лошадью быть, поганой собакой быть, лишь бы среди этих праведников быть. Люди как-то этого не понимают. Потом я слышал также, что грешники будут вечно мучиться в огне. Но это, как ни тяжело страдать в таковых муках, еще не есть последнее наказание. Самое большое наказание, это то, что Бог навсегда отвернется от грешников! — Семен заплакал. — Для меня муки не так страшны, страшно лишь то, что Бог лишит грешников Своей милости. Я как об этом подумаю, то мне становится очень страшно. Я готов просить Бога не только о всех христианах, но и о тех, которые не крещеные. Мне их всех становится очень жалко. Жалко мне евреев, татар, удавленников, самоубийц, жалко мне некрещеных младенцев, умерших всех мне жаль, даже и дьявола жаль. Вот, раб Божий, что я испытываю в сердце своем. Хорошо ли это или не хорошо, но у меня такое сердце.