Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В своей ночной рубашке она блуждала по улицам, как сомнамбула, со взглядом, устремленным мимо прохожих. Даже дети не осмеливались бежать за ней, а юные повесы, взволнованные колыханием груди под тонким хлопком, не решались свистеть вслед, ибо все знали ее как Зелзалу, торговку снами, живущую врозь с другими.

Однажды ночью к ней подошел мужчина, которого она прежде не встречала, - высокий, с черными волосами, заплетенными в косички, тонкой козлиной бородкой и глазами, что впитали весь огонь с ее стола. Был он в черных брюках, заправленных в высокие черные сапоги для верховой езды, белой рубашке с оборками на рукавах, на шее - изумрудный шарф. На груди блестела серебряная цепочка. Достав кошелек, сшитый из бычьей мошонки, он бросил на стол золотой.

- Покажи мои сны, - попросил он, преклонив колени и молитвенно сложив на груди руки, и тут она ощутила внезапный укол, странное чувство в животе, и узнала желание, раньше приходившее только во сне. Она почуяла опасность, но уже не владела собой. И, подняв голову, кинулась в его душу. На коленях смиренно ожидал он, пока она погружалась в тьму рудника, вдоль серебряных прожилок, через петли артерий в покои сердца - четыре камеры, убранные красным бархатом.

- Сердце что костер, - были ее слова, - где сгораешь, но жаждешь сгореть. Я не знала, войдя, смогу ли остаться и уцелеть, но вернулась назад в свое тело с пригоршней снов, когда уже брезжил рассвет. Скорее, - развела она ладони. - Выбирай свой сон, - но не видела, что среди урожая его сердца был и один ее сон, где, нагая, перед незнакомцем она приподнимала груди, будто спелые фрукты, а на полуоткрытых губах мерцал отблеск пожара, пылающего внутри. Он с улыбкой указал, и она нашептала себя в его ухо.

В тот день он забрал ее тело в свой сон, а она унесла его в свою темную комнату, в свою мягкую постель. Даже не сменив рубашки, позабыв о благовониях, она очутилась в агонии жарких объятий. Пять ночей и пять дней не вставала она, перебирая сны, что взяла у высокого незнакомца, а когда проснулась, чары рассеялись. Отныне она должна была сменить ночь грез и иллюзий на свет солнца. Она поднялась на четыре ступени вверх из пучин добровольной спячки и распахнула двери в утро - такое яркое, полное такого гомона и суеты, что еще час она простояла на пороге, чтобы привыкли глаза, а старые сны клубами тумана сочились через открытую дверь и улетучивались в небо, где больше не было звезд. Зрачки ее не привыкли сужаться, и улица вначале казалась рекой огненных призраков, деревья - ливнями звезд. Но мало-помалу она стряхнула остатки долгого сна, смогла оглядеться, свыкнуться с шумом и красками и, наконец, шагнуть вперед. День был ей более чуждым, чем самый фантастический сон.

По всему городу расспрашивала она о нем, описывала длинные волосы цвета змеи, высокие сапоги и изумрудный шарф, взгляд, от которого замирает сердце; обходя квартал за кварталом, минуя аллеи и поднимаясь на холмы, стуча в каждую дверь, расспрашивала она, и все что-то слышали о высоком незнакомце. Ей попадались разные люди - добрые и злые, готовые помочь и равнодушные, сочувствующие и глумливые, пока, уже в предместье, не повстречалась старуха, сидевшая под деревом хурмы. В ответ на рассказ о незнакомце она кивнула с грустной улыбкой.

- Вернись назад, - сказала она. - Вернись в свою постель, к своим ночным занятиям, оставь эту погоню.

- Я не могу. Он завладел моим разумом. Его тело погубило мои сны.

- Тогда, - произнесла старуха, - мои уговоры тебя не остановят. Ты должна отправиться в лес, - она указала на зеленый сумрак далеко внизу. - Тебя полюбил демон. Он приходит ночью нежить тела молодых женщин и вторгаться в них, пока те спят, днем же возвращается в свое лесное жилище. Немало таких, что прямо в ночных рубашках ушли из освещенных лампадой спален на поиски пропавшего любовника, но ни одна не вернулась. Иди и ты, да не оглядывайся, - и карга ткнула Зелзалу в бок похожей на метлу рукой, отчего та едва не покатилась по склону к лесу.

Сколько она бродила здесь, ей было неведомо, как не знала она и в какой стороне ее дом. Кроме разодранной в отчаянии рубашки при ней остались лишь сны о любовнике-демоне, которые никогда не сотрутся из памяти.

- Не видал ли ты его? - взмолилась она. - Не слыхал ли о нем, не доносил ли до тебя ветер его голос?

Но Пико покачал головой.

- Прости, - сказал он.

- А, все равно. Буду спать. Он там, в моих снах, - она улеглась у остывших углей, и дыхание ее стало ровнее.

Трое суток он не отходил от нее, готовил поесть и поправлял одеяло, пока она спала, всматривался в ее лицо, овеянное снами. На третий вечер она сказала:

- Мне пора. Дальше в лесную чащу. Но ты кормил меня, ухаживал и выслушал мою историю. Хочешь увидеть сон?

- Мне нечем заплатить.

- Смотри на меня.

Он повиновался, и в мельчайших клеточках его тела, вдоль нервных окончаний тут же возникло странное ощущение нежнейшего прикосновения, как от усиков бабочки или крошечной мышки. После долгой паузы она смежила веки, улыбнулась и раскрыла ладони.

- Выбирай.

В светящемся коконе между ее ладоней, подобно сверкающим семенам, были рассыпаны его сны.

Он читал книгу, написанную вспышками молний. Он умыкнул сосуд с морским ветром. Он был рогат и танцевал у костра. В пещере искал он рассыпавшиеся слова. Крылатым взмывал он вдвоем с прекрасной девушкой с берега моря.

Разумеется, он выбрал последний, сон о полете. Кончиками пальцев она закрыла ему глаза.

- Спи, спи.

Призыв ее потерялся в зареве сна, что она сорвала, как цветок, внутри него и отдала назад.

Перед ними пронзительно синеет море, солнце мостит улицу золотым булыжником, волны ложатся у его ног. Он берет ее за руку, вместе они поднимаются с утрамбованного песка, и вот вокруг только трепет их крыльев, точно блестящие кривляющиеся силуэты собственных теней. Солнце обжигает ему скулы, как только что отчеканенная монета, волны кудрявятся, рассыпая соленую пену. Чайки, что увязались за ними, толкаясь, как непослушные подружки невесты, развернулись к берегу, и, оставив веющий над морем влажный ветер, возлюбленные устремляются в небо, в накаленную солнцем синеву, что становится все ярче. Тут сам воздух будет им опорой, они скользят, как по ковру, держась за руки, теперь уже за обе, и он смотрит в ее лицо. Лицо - спасательный круг, талисман, петля удавки, убежище и кандалы. Они сливаются в поцелуе: сияющее солнце, небо цвета индиго, морщины моря - весь мир застывает у них на губах. Он вновь открывает глаза, и она смеется.

Он проснулся с ее смехом в ушах и ощущением как наутро после первой ночи любви.

- О, - произнес он. От избытка чувств впору было разлететься на тысячи солнечных зайчиков. - О, о!

Зелзала ушла, бросив порванную ночную рубашку, как клочья чудесного сна. Радостный, как лягушка после дождя, Пико сложил пожитки, закинул на плечи рюкзак и пустился в путь, напевая. Ее дар мог оказаться самым ценным из всех, что перепали ему в пути. Дар его собственного желания, придающий силы.

Чем дальше шел он, тем выше становилась местность, воздух посвежел, так что теперь он спал, свернувшись вокруг костра, как вокруг нуждающегося в защите теплого ребенка, каждую ночь просыпаясь раз или два от впивающихся в бок сучков. Шатер ветвей простирался над самой головой, как в начале его пути, под ногами было сыро. Грибы росли сплошным ковром.

Внезапно он оказался в сосновом бору, задумчивый шепот сменил пронзительный шелест листвы. Смолистый воздух был холоден, как сталь. Два дня шел он по благоуханному покрову из игл, по зазубренным аллеям вдоль длинных кряжей. К вечеру второго дня он услышал плеск воды и вышел к водопаду, чьи струи пенились в маленьком зеленом бассейне. Он снял одежду и по обомшелым камням спустился в бассейн, где напился пахнущей ржавчиной и смолой воды, а потом встал под водопад, и крики его отдавались в скалах радостным эхом. Ночью он уснул под плеск воды и увидел еще один сон.

Прекрасная женщина в одной выцветшей синей блузе подходит к двери затерянного в лесу домика и стучится. Дверь отворяет высокий человек с длинными черными волосами, наклоняется, целует женщину в губы, берет за руку и уводит в дом. Они минуют череду пустующих комнат, где нет ничего, кроме вихрей пыли, поднятых их движением. Все комнаты одинаковые, кажется, что они снова и снова заходят в одну и ту же, пока не оказываются в последней, откуда нет выхода, а есть лишь дверь, через которую они вошли. Посредине постель, покрытая белой простыней, светящейся в предрассветном сумраке. Высокий мужчина оборачивается к женщине и начинает по одной расстегивать пуговицы ее блузы, медленно, будто каждая петля - дверь в новую комнату. Когда женщина обнажена, он укладывает ее на постель. Снимает с шеи изумрудный шарф, разрывает на четыре полоски и привязывает ее запястья и лодыжки к ножкам. И начинает раздеваться.

16
{"b":"257064","o":1}