Ее губы растянулись в холодной улыбке – видимо, таким было у нее проявление триумфа. Охранники увели меня. Когда дверь закрывалась, я успел заметить, как она склонилась над телефоном и нажимает кнопки, вводя пароль.

Хотел бы я сказать, что заранее предвидел такой исход событий и создал фальшивый пароль, который отпирает самый безобидный и ненужный раздел. Но нет. Я, к сожалению, не настолько предусмотрителен и не настолько хитер.

Вам наверняка стало интересно, какие такие сокровенные тайны я храню у себя в телефоне, на флешках и в электронной почте. Что за секреты у обыкновенного пацана?

По правде сказать, особых секретов у меня нет, и в то же время их очень много. Изучив мой мобильник и флешки, вы узнаете, с кем я дружу, что думаю о своих друзьях, как мы вместе оттягиваемся и прикалываемся. Прочтете расшифровку всех наших электронных споров и электронных примирений.

Дело в том, что я никогда ничего не удаляю. А какой в этом смысл? Пространство для хранения стоит недорого, и мало ли когда мне вдруг захочется снова просмотреть все эти записи. Особенно воспоминания о всяких глупостях. Сидите, например, где-нибудь в метро, и поговорить не с кем, и вдруг на память приходит какая-нибудь недавняя ссора, и всплывают все гадости, которые вы кому-то наговорили. Вам наверняка тоже знакомо это чувство, правда? Но, заглянув в старые файлы, вы понимаете, что на самом деле все было не так плохо, как вам помнится. Вернуться и пролистать забытые страницы – хороший способ напомнить себе, что вы не такой паршивец, каким себя считали. Благодаря этому мы с Дэррилом ссорились и успешно мирились столько раз, что и не сосчитать.

Но и это еще не все. Я знаю, что к моему телефону имею доступ только я и больше никто. И к флешкам тоже. В этом помогает криптография – шифрование сообщений. Шифрование зиждется на строгих и суровых математических правилах, и мы с вами имеем доступ к тем же самым шифрам, которыми пользуются, например, банки и Агентство национальной безопасности. Иными словами, криптография для всех одна и та же, она открытая, общедоступная и может использоваться каждым. Потому она и распространена.

Когда ты точно знаешь, что в твоей жизни есть уголок, который принадлежит только тебе, куда не может попасть никто из посторонних, это дает потрясающее чувство свободы. Возьмем, например, наготу или отправление естественных надобностей. Каждый из нас время от времени обнажается. Каждый сидит на унитазе. И в этом нет ничего постыдного, ненормального или странного. Но если я вдруг издам указ, что отныне вы обязаны облегчаться исключительно в стеклянной витрине, установленной посреди Таймс-сквер, и при этом быть в чем мать родила?

Даже если у вас идеально сложенное тело – а многие ли могут этим похвастаться? – такая идея вряд ли придется вам по вкусу. Большинство будет громко протестовать. Или терпеть, пока не лопнут.

И не потому, что вы совершаете нечто постыдное. А потому, что это должно происходить вдали от посторонних глаз. Эта частичка жизни принадлежит только вам, и туда нет доступа никому.

И вот эту частную, только мне принадлежащую жизнь отбирали у меня кроха за крохой. Пока меня вели обратно в камеру, снова нахлынуло то самое чувство – ощущение, будто я получаю по заслугам. Всю жизнь я нарушал правила, и почти всегда это сходило мне с рук. Наверное, вот оно, торжество высшей справедливости. Мне воздается за все мои былые прегрешения. Как-никак я оказался на той площади именно потому, что тайком сбежал из школы.

Меня, как и было обещано, отвели в душ. И выпустили на прогулку во двор. Над головой голубел кусочек неба, в воздухе пахло морем. Похоже, это место находится где-то недалеко от залива Сан-Франциско, но определить более точно, куда меня запихнули, я не сумел. Во время прогулки других пленников не было видно, и мне быстро наскучило нарезать круги по двору. Я напрягал уши, стараясь уловить хоть какой-нибудь звук, который подскажет, что это за место, но слышал лишь шум изредка проезжающих машин, обрывки далеких разговоров, гул самолета, идущего на посадку где-то неподалеку.

Потом меня вернули в камеру, принесли на обед полпирога с колбасой пеперони из пиццерии «Гоут-Хилл», что недалеко от моего дома в Потреро-Хилл. Я ее хорошо знал и не раз покупал там пиццу. Коробка со знакомой картинкой и телефонным номером, начинавшимся на 415, навела на грустные мысли о том, что еще вчера я был свободным человеком и жил в свободной стране, а теперь сижу за решеткой. Из головы не шла тревога за Дэррила и беспокойство за остальных друзей. Может, они оказались более сговорчивыми и их уже отпустили. Может, они уже обо всем рассказали моим маме и папе и те уже лихорадочно названивают во все концы, разыскивая меня.

А может быть, и нет.

В камере было пусто и тоскливо, как у меня на душе. Я напридумывал себе, что стена напротив койки – это экран, и я взламываю эту систему, открываю дверь камеры. Представил себе свой рабочий стол с выставленными на нем моими изобретениями – тут и сварганенная из консервных банок акустическая система с объемным звуком, и воздушный змей с камерой для аэрофотосъемки, и собранный своими руками ноутбук.

Я мечтал выбраться отсюда. Мечтал уйти домой, встретиться с друзьями, пойти в школу, обнять маму и папу, вернуть свою прежнюю жизнь. Мечтал иметь возможность пойти куда захочу, а не снова и снова и снова мерить шагами тесную камеру.

Потом у меня выпытали пароль к USB‐флешкам. На них были записаны кое-какие интересные выступления на онлайн-форумах, записи из разговорных чатов – в общем, советы по самым разным темам, которыми со мной щедро делились знающие люди. Без их помощи я не смог бы сделать всего того, что было сделано. Там, разумеется, не содержалось ничего такого, чего нельзя было бы просто нагуглить, но вряд ли этот факт будет засчитан в мою пользу.

В тот день меня опять вывели на прогулку, и на этот раз я был не один. Во дворе гуляли еще несколько человек – четверо парней и две женщины разных возрастов и расовой принадлежности. Видимо, многие тут делают всё что приказано, лишь бы заработать эти «послабления».

На прогулку мне выделили полчаса, и я попытался завязать разговор с узником, который показался мне наиболее нормальным из всех, – чернокожим парнем примерно моих лет с короткой стрижкой афро. Я представился, протянул руку, но он лишь указал взглядом на видеокамеры, зловеще взиравшие на нас из углов двора, и продолжил шагать с каменным лицом.

Но вдруг, за миг до того, как меня окликнули по имени и повели обратно в камеру, дверь распахнулась и во двор вышла… Ванесса! Как же приятно было увидеть дружеское лицо! Вид у нее было усталый и недовольный, но не истерзанный. Заметив меня, она вскрикнула: «Маркус!» – и подбежала. Мы крепко обнялись, и меня пробила крупная дрожь. Потом я почувствовал, что ее тоже трясет.

– Как ты? – спросила она, отстранившись на вытянутую руку.

– Ничего, – ответил я. – Мне сказали, что отпустят, если я выдам свои пароли.

– А меня без конца расспрашивают о тебе и о Дэрриле.

Громкоговоритель взревел, требуя от нас прекратить болтовню и продолжать прогулку, но мы пропустили это мимо ушей.

– Отвечай им, – немедля сказал я. – Отвечай на всё, что ни спросят. Может, сумеешь выбраться.

– А как Дэррил и Джолу?

– Я их не видел.

Дверь с грохотом распахнулась, оттуда вывалились четверо здоровенных дуболомов. Двое схватили меня, двое – Ванессу. Меня швырнули на землю, отвернули голову в другую сторону от Ванессы. Судя по звукам, с ней обошлись так же. На руках защелкнулись пластиковые стяжки. Меня поставили на ноги и потащили обратно в камеру.

Вечером меня оставили без ужина. Наутро не принесли завтрака. Никто за мной не пришел, не повел в комнату для допросов, чтобы выпытать еще какие-нибудь мои секреты. Никто не снял пластиковые наручники. Плечи сначала горели огнем, потом стали тупо ныть, потом онемели, потом опять заполыхали. Рук я давно уже не чувствовал.