3.9.84

Елена Александровна Благинина — один из лучших наших поэтов для детей. Много лет тому назад, когда я был студентом Института восточных языков, один из наших гигантов востоковедения И. Ю. Крачковский однажды прочел нам лекцию о том, что арабы относятся к языку как к предмету искусства. Эта мысль для нашей литературы не новая, достаточно вспомнить Лескова и Зощенко, которых по их значению в нашей литературной истории смело можно поставить рядом.

Елена Александровна осуществила эту мысль в разговорной речи. Она записывает «афоризмы душевной бодрости» — так она называет свою талантливую и занимательную игру с русской разговорной речью. В моем последнем романе «Наука расставания» я рассказал о некой Нине Викторовне, секретарше главного редактора, которая не может жить без этих «афоризмов». Вместо «шила в мешке не утаишь» она говорит «Шиллера в мешке не утаишь», вместо «береги честь смолоду» — «береги челюсть смолоду» или, как в нашей переписке, боится, чтобы наступающий год не оказался «гадом». Примеров много: «награжданская война», «воспаление заседалищного нерва», вместо «форум» — «хворум», вместо «фитиль» — «светиль».

Эти «афоризмы» она сочиняет не случайно. Это человек, который благодарен судьбе за самый факт своего существования, и, хотя у нее была не очень счастливая жизнь (рано умер муж, погибли два брата на фронте), она неисправимая оптимистка. И каждая строчка ее прекрасной поэзии, обращенной к детям, светится вот этой радостью жизни, счастьем существования.

Она тонко чувствует природу, в особенности русскую природу. И учит людей любить ее, причем учит изящно, ненавязчиво, естественно. Это человек простой и чистой души, полной любви к людям. Почему-то она всегда называет меня «Каве», и это тоже принадлежит к нашим многолетним сердечным отношениям.

Е. А. Благининой

1.4.65

Дорогая Елена Александровна.

Бывают (редко) письма, в которых за каждым словом чувствуется поэт. Именно такое письмо Вы мне написали. Само по себе оно — подарок, так что если бы приходилось выбирать между маленьким богом чукчи и Вашим письмом — я бы выбрал письмо. (Хотя буду очень рад и богу — особенно если он — бог молодости и любви). Спасибо Вам за то, что Вы меня любите, за то, что Вам понравился роман Булгакова[154], и за то, что Вы считаете меня «бесценным даром судьбы», и за то, что у нас — общая судьба. Безнадежная, безоглядная, до гроба любовь к нашей литературе. Ваш любящий друг

«Мастера» напечатают. Теперь уже почти все равно — когда. Литература не умирает. Стало быть, не предадим и надежд наших. Главное все-таки — спасти душу, а это, кажется, удалось и Вам и мне. Обнимаю Вас. Не понимаю, как может Маргарита не пускать Вас к себе? Значит, она не Маргарита.

<1972>

Спасибо, спасибо за сердечные поздравления[155]. Хотел бы я быть наравне с теми, кого Вы перечисляете, и перед которыми я благоговею, да кишка тонка, куда там! Но то что Вам так хочется сделать мне приятное, растопить сердце — очень дорого мне.

Как здоровье? — спрашиваете Вы. Один мой знакомый так отвечал на сей вопрос: «Здоровье хреновое, настроение фиговое». Но все же работаю и довольно много, стало быть, жаловаться грех! Царю Хорохору я поклоняюсь больше по привычке, правда. Но увяд всех чувствий, кажется, еще не произошел. Иногда, впрочем, ощущаю себя бесчувственным бревном, но пока сравнительно редко…

29/IX—72

<1982?>

Спасибо за милое письмо, за поздравление, за память. Конечно, жаль, что мы не видимся, но ведь самое главное все-таки в том, что мы очень любим друг друга.

Дай-то бог, чтобы наступающий не оказался Гадом. Господи, помилуй нас, грешных!

И спасибо, что Вы прочитали «Большую игру». Вы знаете, когда Свифт умирал, он попросил, чтобы ему прочитали не Гулливера, а «Сказку о бочке», и скончался со словами: «Как я писал! Боже мой, как я писал!»

Вот так, должно быть, сделаю и я.

А впрочем, давайте-ка еще поживем!..

В повести «Круглянский мост» восемнадцатилетний партизан Степка в ссоре стреляет и тяжело ранит бывшего командира роты Бритвина, успешно выполнившего опасное и ответственное задание — группе партизан надо было взорвать деревянный мост, необходимый немцам для перевоза продуктов и оружия. Первая попытка поджечь мост не удается, командир группы погибает, и тогда другой партизан, Бритвин, жестокий, безжалостный человек, презирающий милосердие, правду, мужество (если эти чувства не помогают достигнуть цели), берется за дело. Он достает взрывчатку, которую ему приходится высушить, прежде чем использовать ее. И смелый замысел удается. Но он удается только потому, что Бритвин предательски губит подростка Митю, просившегося в отряд и доверившегося партизанам. Митя — сын полицая и хочет стать партизаном, чтобы искупить вину отца. Между тем успехом группа была обязана именно этому доверчивому подростку. Но для Бритвина это ничего не значит. Он обдуманно идет на этот «обман доверия», и в глазах Степки то, что он сделал, — не подвиг, а преступление. Ссора, нечаянный, полусознательный выстрел — и вот Степка арестован и под охраной сидит в яме, ожидая приезда комиссара, который решит его горькую участь.

Однако Бритвин подсылает к нему одного из участников группы, чтобы предложить примирение: «Говорил, что на тебя не обижается, если по-хорошему, можно договориться. А про Митю, того, молчок».

Почему Бритвин готов помириться — остается неясным. Может быть, он чувствует, что совершил подлость. Может, не хочет, чтобы эта история подорвала отношение к нему товарищей, может быть, не уверен в том, как оценит его поступок комиссар. Вернее всего, что он думает и о том, и о другом, и о третьем.

Но Степка не соглашается: «Нет, ничего у него с Бритвиным не выйдет. Степка виноват, его безусловно накажут. Но прежде он расскажет, как все случилось, и назовет Митю. Комиссар разберется».

Искусно построенная, повесть начинается и кончается ямой, в которой уже неделю сидит Степка. «Пусть едет комиссар», — этими словами Василь Быков кончает повесть, предоставляя читателю самому разобраться, кто прав, а кто виноват.

«Сотников» — одна из лучших повестей талантливого белорусского писателя. В ней с поражающей отчетливостью показано, как страх смерти превращает бывалого, честного, мужественного партизана Рыбака в грязного предателя. Еще только что он с опасностью для жизни заботился о своем напарнике, бывшем лейтенанте Сотникове. Но они попадаются в лапы полицаев, их допрашивает следователь, упрямого, несговорчивого Сотникова пытают, Рыбака не трогают, он неопределенно ответил на прямое предложение стать полицаем. И когда на следующий день их тащат к виселице, он не только соглашается, но помогает вешать напарника, недавно дружно делившего с ним нелегкую партизанскую жизнь.

Пересказывать повести Быкова — бесполезно. Когда Толстого попросили пересказать «Анну Каренину», он ответил, что если бы можно было это сделать, он написал бы этот пересказ, а не стал бы трудиться над романом.

Я привел эти немногие примеры с единственной целью: показать, как герои Быкова с размаху попадают в острые, как бритва, положения. (Отсюда, может быть, и фамилия Бритвин.)

В повести «Пойти и не вернуться» эта острота поворачивается то одной, то другой стороной — читатель привязывается к Зоське, восемнадцатилетней разведчице-партизанке, он любит ее, ему страстно хочется предостеречь ее от убежавшего из их отряда Антона, в которого она влюблена. Но автор, верный формуле «правда, только правда и ничего, кроме правды», не щадит ее, как судьба не пощадила тысячи девушек Белоруссии, в которой каждый четвертый погиб от руки немца или предателя. Антон — изменник. До поры до времени он скрывает свое решение, а потом, когда он сознается Зосе, пытаясь привлечь ее на свою сторону, встречает бешеное сопротивление.