Могенс отрешился от этих мыслей, в темноте нащупал свою одежду. «Всего лишь остатки кошмара, который привиделся, — успокоил он себя, — и ничего больше. Наверное, я еще не совсем проснулся».

Ничего другого и быть не могло. Видения были до смешного абсурдны, так нелепы, что оставалось только посмеяться над их чудовищностью.

Только вот почему он так и не отважился зажечь свет, а одевшись в полной тьме, точно таким же образом, на ощупь, пробрался к двери?

Он поразился, насколько было светло. Серп нарождающейся луны висел на западном небосклоне, света от него было кот наплакал. Но пронесшийся ураган увлек за собой и грозовые облака, так что небо было усеяно мириадами звезд, льющих бледный свет на топкую, в зеркалах стоячей воды землю. Бесчисленные лужицы преломляли и отражали этот неверный свет и блестели, как осколки разбитого зеркала троллей. И еще кое в чем произошла перемена, что Могенс не сразу осознал: мостки из оструганных балок и досок, уложенные Томом через трясину, исчезли. Том времени не терял. И, между прочим будет замечено, кажется, он трудился, не смыкая глаз.

Могенс бросил мимолетный взгляд на хижину Грейвса — за узкими окнами все еще горел свет, что его нисколько не удивило. У Грейвса будет беспокойная ночка, подумалось ему, но особого сочувствия он не испытал. Сейчас ему было не до разговоров с Грейвсом, и он направился в противоположную сторону, чтобы зайти к Тому. Вряд ли Клеопатра была там, скорее всего, бродяжничала где-нибудь в зарослях в поисках жирной мышки, и Могенс не был настолько уверен, как он сказал это мисс Пройслер, что через пару часов она сама вернется. Все-таки мисс Пройслер сделала большую глупость, привезя кошку с собой. Могенс не слишком хорошо разбирался в кошках, но и он понимал, что даже долго прожившие в доме животные могут одичать, вкусив свободы, особенно в такой дикой местности.

Будь он сам кошкой, воспользовался бы любой возможностью, чтобы не возвращаться в Томпсон. Могенс усмехнулся при этой мысли, но тут же насупился, чересчур уж она была для него нелепой. Впрочем, сегодня он мог быть не слишком строг к себе. После всего, что ему пришлось здесь пережить! Да и известие о несчастье с Мерсером и двумя другими не прошло бесследно. Как же в таких условиях ему логически и отстраненно мыслить?

Как бы тяжело ему ни далось пробуждение, теперь он отчетливо сознавал, что уснуть уже не удастся. Так что с таким же успехом он мог заглянуть к Тому, может, тот еще не спит. И перед мисс Пройслер его совесть будет чиста — не придется ей врать. Сложным слаломом он обошел лужи. Однако успех оказался невелик: Могенсу удалось обогнуть два обширных водоема, отражавших свет звезд, но земля между ними теперь ощущалась не «губкой», как выражался Мерсер, а скорее имела консистенцию шоколадного пудинга. При каждом шаге он проваливался по щиколотку и, когда добрался наконец до хижины Тома, был попросту рад, что хотя бы не потерял туфель. Может быть, разумнее было шлепать прямо по лужам.

В жилище Тома тоже горел свет, но это не было ни мягким пламенем свечи, ни желтым кругом света керосиновой лампы, а ярким свечением электрической лампочки. Очевидно, Том сегодня не выключил на ночь генератор. Могенсу вспомнилось, с какими сложностями он пробирался в темноте на ощупь к двери; он усмехнулся, покачал головой и постучал.

Никакого ответа. Конечно, вполне возможно, что Том заснул, забыв выключить свет, а будить его сейчас было бы последним делом. Грейвс так эксплуатировал юношу, что каждая минутка сна, которую он мог себе позволить, была заслужена.

И все-таки Могенс постучал еще раз, а не получив ответа, нажал дверную ручку.

— Том, ты еще не спишь? — шепотом спросил он.

И снова ни звука в ответ. Могенс приоткрыл дверь и вошел, стараясь производить как можно меньше шума, чтобы не потревожить Тома, в случае если он и вправду заснул.

Том не спал, по крайней мере, не спал в своей постели. Его вообще не было. И тем не менее Могенс сделал еще шаг и в полной растерянности остановился, не веря собственным глазам.

Могенс еще ни разу не бывал в доме Тома. Во-первых, до сих пор тому не находилось повода, а во-вторых, принципом Могенса было не вторгаться в личную жизнь других.

Наверное, и сегодняшней ночью не стоило этого делать.

Комната являла собой картину полнейшего хаоса. Могенс еще никогда не видел такого беспорядка и столько грязи. На столах, полках, стульях, на полу возвышались горы книг, бумаг, инструмента, одежды, исследовательских приборов и карт, мешков, ящиков и коробок, горшков и посуды, обуви, запасных баллонов, камней, фрагментов находок. Над всем витал запах распада и тления, но и чего-то еще, трудно определимого, но гораздо более древнего и жуткого.

Могенс был просто шокирован, обводя жилище Тома неверящим взглядом. Он мало знал юношу, но то, что он здесь видел, никак не вязалось с создавшимся у него образом.

Самым ужасным была чудовищная грязь. Не только жуткая вонь, бившая в нос, которая ничуть не развеивалась, по мере того как он принюхивался, а, наоборот, будто сгущалась. Не только беспорядок и кавардак. Но и тарелки с засохшими остатками пищи, грязные ложки и вилки, закопченные горшки, а в одной из кружек маслянисто поблескивала загустевшая жидкость, от одного вида которой Могенс почувствовал приступ тошноты. Ему вдруг вспомнилась та кружка, из которой пил Грейвс.

Донесшийся снаружи звук заставил Могенса вздрогнуть. Он поспешно покинул хижину, прикрыл за собой дверь и отступил в тень приземистого строения. После того, что он видел, Могенсу стало бы страшно неловко, узнай Том, что он посещал его жилище.

К его облегчению, это был не Том. Звук повторился, и на этот раз Могенс смог определить, с какой стороны он раздавался. Пристально вглядываясь в темноту, Могенс заметил мелькнувшую тень, которая, словно согнувшись, прошмыгнула мимо и исчезла в зарослях по ту сторону палатки. Однако она была слишком мала, чтобы принадлежать человеку.

Скорее, кошка.

Могенс с минуту постоял, споря сам с собой, а потом оторвался от стены и последовал в том направлении. Слишком больших надежд он не питал: даже если это и была Клеопатра, шансов найти кошку имелось мало, не говоря уж о том, чтобы ее поймать. Но что он терял? Туфли и без того напрочь испорчены, а небольшое развлечение после всего пережитого пойдет только на пользу. Он попытался точно представить себе место, в котором тень исчезла в зарослях, и решительно ускорил шаг.

Решение, в котором он почти сразу раскаялся.

Уже на втором шагу он по щиколотку погрузился в хлябь. Выругавшись про себя, Могенс с немалым усилием вытащил ногу, а его ботинок с хлюпаньем скрылся в трясине. Могенс торопливо бросился на колени и принялся шарить обеими руками в жиже, чтобы выловить его, прежде чем он окончательно утопнет, — в конце концов, это была последняя оставшаяся у него пара.

Ботинок он выловил. Пришлось выливать из него воду и жидкую грязь. Он с отвращением влез в промокшую туфлю, а когда поднял взгляд, увидел пару горящих оранжевых глаз, не мигая таращившихся на него из кустарника. Если бы такое было возможно, он бы сказал, что кошка насмехалась над ним. Когда он поднялся, Клеопатра развернулась и, шурша, скрылась в зарослях.

Могенс поспешил за ней, правда, «спешил» он медленно, поскольку ему не светило еще раз утонуть и окончательно потерять ботинки. Предстать завтрашним утром перед шерифом Уилсоном в одних носках не вызывало у него энтузиазма.

Дело пошло быстрее, когда он добрался до подлеска. Земля здесь хоть и была настолько сырой, что он слышал при каждом шаге хлюпающие звуки, но, по крайней мере, не проваливался чуть не по колено в грязь.

Зато теперь его хлестали по лицу ветки с намокшей листвой, а сучья раздирали одежду.

Могенс остановился, беспомощно вглядываясь во тьму, и спросил себя, что он здесь, собственно, делает. Шансы поймать Клеопатру равны нулю, к тому же он до сих пор считал, что ничего плохого с ней не случится — пусть понаслаждается вновь обретенной свободой! Пусть гуляет, сколько ей вздумается! А ему самое разумное сейчас — вернуться, пока под конец на его голову не свалилось чего похуже, чем просто утопленный ботинок.