Видя, что обессиленный человек вот-вот сорвется и уйдет на дно, не раскрыв тайны странной вспышки на море, Тремихач, не раздумывая, устремился ему на помощь. Но стоило шлюпке приблизиться, как незнакомец встрепенулся, одним рывком вдруг вскарабкался на край глыбы и на чистом русском языке сердито предупредил:

– Не подходить!.. Назад!

Затем, видимо нащупав ногой качающийся пласт камня, он стремительно нагнулся и поднял над головой увесистый обломок плитняка.

– Прыгай в воду… Расшибу!

– Не пугай, моряк, у нас – автоматы, – успокаивающе сказал Тремихач, разглядев на рослом незнакомце полосатую тельняшку.

– Не знаю, автоматы у вас или пушки… Живей освободить шлюпку, иначе…

– Ой! Да это Степа Восьмеркин! – вскрикнула Нина. – Степа, это мы – папа и я, Ежик.

– Ну-у!.. – не веря своим ушам, изумился Восьмеркин. – И впрямь Ежик!

Радуясь, он перебрался в шлюпку и чуть не задушил Тремихача и Нину в своих объятиях.

– А я думал, что Сеня соврал насчет катера.

– И Сеня с тобой?

– Куда же он от меня денется? Разбрелись мы в темноте. Сейчас приплывет.

Все начали вглядываться в зеленовато-синий сумрак, но Чижеев нигде не показывался.

– Надо искать его, – тревожилась Нина. – Может, он левее взял, там не выберешься на берег.

Выходить на морской простор было опасно: вдали, за мысом, весь берег освещался ракетами. Взбудораженные немцы ощупывали море прожекторами.

Калужский, повернувшись к Тремихачу, тихо сказал:

– Дальше выдвигаться шлюпке нельзя. За поворотом мы попадем в зону досягаемости луча берегового прожектора.

Предельно точный и малоразговорчивый инженер слов на ветер не бросал. За долгие месяцы пещерной жизни он до мелочей изучил весь район. Пришлось подчиниться ему и поворачивать назад.

Только упрямство Нины в несоблюдении предосторожностей в этот вечер, ее тонкий, почти инстинктивно вырвавшийся свист и до странности обострившееся зрение помогли разыскать Сеню и спасти от неминуемой гибели.

Неожиданное пополнение морской партизанской группы двумя отчаянными молодцами, какими были Восьмеркин с Чижеевым, взбудоражило обитателей пещеры: они не спали всю ночь.

Но больше всех радовался и ликовал Тремихач. Добрую половину своей жизни он готовил стране волевых и крепких парней и сам собирался воевать, но не успел уйти ни в ополчение, ни в партизанский отряд. Сначала он был занят эвакуацией заводского оборудования. Потом фашисты неожиданно отрезали все пути отхода из Николаева. Виктору Михайловичу вместе с оставшимися инженерами и стариками рабочими пришлось взрывать в доке и на стапелях недостроенные коробки кораблей.

В бурную темную осеннюю ночь ушел воинственно настроенный Тремихач из Николаева на рыбачьем сейнере, имея на борту трех вооруженных стариков и двух девушек. Он уводил от врагов на буксире свое детище – почти законченный, но еще не отделанный сверхбыстроходный катер «Дельфин».

Всю зиму и весну с пенсионерами, бывшими заводскими мастерами, Виктор Михайлович сооружал свое судно, скрытое у рыбокоптильни в плавнях. Лишь оно одно могло помочь им вырваться из плена.

Почти вся Украина и Крым были в руках оккупантов, только окруженный с суши Севастополь не сдавался врагу. Вот к нему-то, по реке и морю, решил пробиться Виктор Михайлович. Благодаря стальному цельносваренному корпусу, мощным двигателям и особым газоотводам его катер мог развивать скорость, недоступную обычным винтовым судам.

Сколько тревожных ночных часов пережили старики, проскальзывая мимо немецких наблюдательных постов к морю!

В полночь, почти на траверзе Евпатории, они наткнулись на беспомощно дрейфующую рыбачью шлюпку с подвесным мотором. Ветром ее раскачивало и гнало на запад.

Осторожно подойдя к шлюпке и осветив ее, они обнаружили двух мужчин, лежавших без сознания, и двенадцатилетнего мальчика.

Измученный качкой мальчик сказал, что его зовут Витей, что они вместе с отцом и дядей хотели добраться на моторке до Новороссийска, но в море их настиг самолет, продырявил из пулеметов мотор, ранил в живот и грудь отца, а дяде пробил руку.

– Из каких мест уходите? – спросил Тремихач.

– Из Севастополя. Мы жили за Артиллерийской бухтой. Наш дом разбит бомбой.

– Как это из Севастополя? – недоверчиво переспросил Тремихач.

– Честное пионерское, – заверил мальчуган. – Дядя свои бумаги и приборы не хотел оставлять фашистам. Вот здесь вся лаборатория, – и он указал на несколько ящиков на носу шлюпки, прикрытых брезентом.

Перетащив раненых на катер, Виктор Михайлович по документам установил, что они родные братья: младшего научного работника Севастопольской метеорологической станции звали Федором Дементьевичем Калужским, а старшего, обросшего белесой и щетинистой бородой, долговязого инженера симферопольской конторы «Взрывпрома», – Николаем Дементьевичем.

Витин отец не приходил в сознание, но его брат после перевязки и хорошего глотка вина открыл глаза.

– Кто вы? – спросил он удивленно.

Тремихач назвал себя.

– В Севастополь не ходите, – предупредил раненый. – Наши войска третьего дня оставили город.

– Куда же теперь деваться? – сказал Тремихач. – Скоро светать начнет. Севастополь был последней надеждой…

– У мыса Фиолент удобная пещера… В ней даже «морские охотники» прятались, – произнес Калужский. – Думаю, что немцы ее еще не заняли.

Взяв шлюпку на буксир, Тремихач повел катер к мысу Фиолент. Издали был виден горящий Севастополь и его осиротевшие, затянутые дымом бухты. От этого зрелища слезы туманили глаза.

Беглецы целый день отстаивались в сырой и сумеречной пещере мыса Фиолент. Со стороны Херсонесского маяка доносились раскатистые взрывы и частые выстрелы. Там еще продолжались бои с застрявшими на суше моряками.

Начали совещаться, куда же двигаться дальше. Горючего оставалось не более чем на три-четыре часа. О переходе на Кавказ нечего было и думать.

Новый знакомый – долговязый инженер Калужский – оказался очень полезным человеком: он изъездил и пешком исходил весь Крым и знал его не хуже, чем свой рабочий стол…

– Я бы вам вот что предложил, – сказал он. – Здесь стоять опасно: через день-два гитлеровцы обнаружат нас. А на южном побережье много пещер. Этот район изобилует подземными пустотами. Вода там – искуснейший архитектор. Лет двадцать назад мы с братом обнаружили одну пещеру. Когда мы проходили мимо нее, огибая отвесные скалы, у нас и мысли не возникло, что здесь кроется проход. Только странное течение, которое неожиданно отнесло шлюпку, заставило нас налечь на весла и подгрести под низко нависшую над водой скалу. И тут, в полумраке, мы обнаружили широкую щель. Шлюпка прошла в нее свободно. Пещера нам показалась парадным залом дворца гномов. Ее своды, увешанные люстрами из молодых сосулек сталактитов, и выпуклости стен, причудливо залитые известковыми кристаллическими наплывами, были озарены лучами дневного света, который проникал в какую-то трещину. А в глубине, где шумел водопад, в фосфорическом тумане виднелись колонны – сталагмитовые идолы. Правда, во время землетрясения тысяча девятьсот двадцать седьмого года почти все эти украшения осыпались. Но пещера осталась такой же. Она суха и имеет как бы антресоли – две каменные площадки, вздымающиеся одна над другой широкими ступенями. Туристы знают пещеры Биньбаш-коба и Суук-коба, наша же мало кому известна и поэтому может быть хорошим убежищем.

– У нас выбора нет, – сказал Тремихач товарищам. – Ночью пойдем отыскивать пещеру Калужского. Там ведь лесной район, – может, с партизанами свяжемся.

Пещера и в самом деле оказалась такой, какой ее описывал Николай Дементьевич, только воздух был несколько затхлый и кое-где сверху сочилась вода.

Много недель пришлось потратить на то, чтобы устроить в пещере пристань и расширить щель, через которую проникал дневной свет.

Оправившийся от ранения Калужский вместе с Витей и девушками ходил в разведку. Ночами они в полумиле от пещеры приставали на шлюпке к берегу, маскировали свое суденышко в камнях и целые дни проводили в лесу, запасаясь орехами, желудями, дикими грушами, виноградом и вишней. В развалинах разбитого бомбой санатория они отыскали кой-какую домашнюю утварь: притащили в пещеру четыре поломанных койки, несколько обгорелых одеял и тюфяков, два кресла, большой обломок зеркала и много всяческой посуды.