Она пошла в туалет почистить зубы, мысленно подсчитывая: и шести часов не прошло с тех пор, как она приняла ванну.
Вид эмали и кранов был для нее почти невыносим, она быстро закончила с умыванием и легла в кровать, в футболке, оставив свет и радио, которое заливалось песнями в двадцати сантиметрах от ее правого уха.
*
Она проснулась без малого в семь, свет по-прежнему горел, по радио уже не пели, а говорили, все так же над самым ухом. Она послушала с полчаса.
В Иерусалиме сохраняется напряженная обстановка после нападения в пятницу на еврейских поселенцев. Израильское правительство пока никак не отреагировало на происшедшее. В Польше проходят парламентские выборы. Похоже, ни одна из крупных политических партий не сможет набрать большинства голосов. Голосуют также в Сербии, выбирают нового президента вместо Слободана Милошевича, который не имел права выставить свою кандидатуру в третий раз. В Сербии также должны переизбрать депутатов законодательного собрания: и вот здесь у партии Милошевича неплохие шансы на победу. В это воскресенье отмечают День культурного наследия. Вход во все государственные музеи бесплатный, разрешено посещать даже те памятники культуры, которые обычно закрыты для публики.
Иерусалим: сохраняется напряженная обстановка, ситуация остается взрывоопасной. Проходят выборы в Польше, в Сербии…
Ничего о… Ни слова о… Лу представила себе, какой шум сейчас поднимается на кривой безымянной улице, полицейские машины, беготня туда-сюда, соседи снуют, расспрашивают друг друга, страж порядка оттесняет их: проходите, проходите.
Воскресенье. Ей оставалось лишь затаиться в своей норе. Лу погасила свет и выключила радио. Она не думала, что снова заснет, но проснулась, когда комнату заливал солнечный свет, просачивавшийся сквозь задернутые занавески, и увидела, что уже больше одиннадцати.
Комната молодой девушки, с белой лепниной и голубыми обоями. Где это?
В Туле. Лу прямо в кровати съела мадленки из Коммерси, выпила теплую "Оранжину". Сказать, что у нее полно времени, — значит ничего не сказать. Ей совершенно нечего делать — даже не так, в ее интересах не двигаться, не высовываться, ни с кем не разговаривать.
Однако и сидеть целый день взаперти тоже нельзя. Этим она разом выдаст себя.
Времени пропасть, никаких дел, размышляла Лу, но не разбежишься. Возможности сужены до предела. Нельзя пойти прогуляться, как простому туристу в конце сентября, нельзя зайти пообедать, даже наскоро, в какую-нибудь забегаловку. Но нельзя и слишком отличаться от других, например, провести день на вокзале или посмотреть три раза подряд один и тот же фильм, сидя на одном и том же месте в кинотеатре.
Во всяком случае, Лу начнет с того, что уйдет из гостиницы. Она не собирается проводить здесь две ночи подряд.
Что она будет делать дальше, что с ней станется, как принято говорить, — ну, этот вопрос может и подождать. Были вопросы менее глобальные, но тоже важные: что у меня есть? Сколько у меня денег?
Лу достала обе сумки и, сев по-турецки на пол, вытряхнула на паркет свой кошелек и бумажник этого человека, о котором она ничего не знала. В одном три тысячи франков с чем-то, в другом — чуть меньше десяти тысяч; у нее редко бывала при себе такая наличность.
Она поколебалась, но потом положила все деньги в свой кошелек. А бумажник незнакомца она выкинет, и как можно быстрее.
Лу перешла к содержимому своих сумок. Начала с дорожной. Грязная одежда: ее она больше никогда не наденет. Нужно купить новую, — Лу посмотрела на часы: завтра. Кляп, который часами затыкал ей рот, — от него она тоже избавится. Она увидела, развернув платок, что это был всего лишь большой квадратный кусок набивного хлопка, каких немало продается в "Монопри", новый — то есть он раньше был новым, до четверга. Нет, до пятницы. Это в пятницу все рухнуло. Похищение длилось меньше двух дней. Без радио, без расписания работы магазинов и других временных отметок, задающих ритм современной жизни, Лу сказала бы, что прошло две недели.
Надо еще выкинуть мишленовский путеводитель: теперь он ей не нужен. Ремень. Мерзость. Захлебнувшийся фен. В смысле — сломанный, поправилась Лу.
Пока все, что она разобрала, шло на выброс.
Косметичка ей еще понадобится. Она вернула на место маникюрные ножницы. Швейцарский нож — поколебавшись, она все же положила его рядом с косметичкой: надо оставить. Имущество совсем небольшое, займет немного места. Косметичка и швейцарский нож.
Теперь торбочка. С ощущением, что она вскрывает древнюю могилу, Лу перебирала разные штучки из своей прежней жизни: солнечные очки, плетеный браслет, наполовину использованная упаковка бумажных платков, флакон туалетной воды с пульверизатором. Тут были и ключи от квартиры в Вирофле, но не было… Лу быстро вытряхнула на пол все содержимое: не было ее бумажника с документами.
Он испарился, и это значило, что у нее больше нет ни удостоверения личности, ни кредитной карты. На остальное ей было наплевать — удостоверение избирателя, удостоверение донора, где указана ее группа крови, две-три дисконтные карты — на химчистку, бассейн, музыкальный магазин.
Наплевать ли? Вовсе нет. Потому что эти ненужные бумажки свидетельствовали о ней так же непреложно, как удостоверение личности и кредитная карта — документы, которые поначалу казались ей единственно важными.
Однако, важное или нет, где все это? Лу откинулась назад и вытянулась на полу.
Либо она не заглянула в один из карманов, документы остались там, и теперь ее ищут все полицейские, какие только есть во Франции. Это была ошибка, случайных промах, кошмарная глупость, о которой она не переставала думать с тех пор, как села в метро на станции "Обервилье-Пантен", но без таких ошибок никогда не обходится. Либо этот парень, о котором она почти ничего не знала, где-нибудь спрятал ее документы, предпочитая не носить их с собой в те достаточно опасные часы до, во время и после встречи с репортером из "Пари-матч". Возможно, он собирался вернуть их Лу, когда они разойдутся каждый своей дорогой.
Одно из двух. Или тот человек оставил ее бумажник в своей халупе на седьмом этаже, предполагая напоследок наведаться туда; раньше или позже документы найдут и выйдут прямо на Лу. Или он сбагрил его куда-нибудь, зарыл, например, в глухом лесу, куда вряд ли ступит чья-либо нога.
Лу села, обхватив руками колени. В конце концов, это даже хорошо, что при ней нет никаких документов. Надо взглянуть правде в глаза: она не может оставаться Луизой Ориган, жить так, как жила прежде. Она должна стать другим человеком, начать новую жизнь. Собственно, она уже начала. Уже вступила в эту новую жизнь.
Вступила на новую дорогу, которой совсем не знала, — вот в чем парадокс. Ладно, пора двигаться, сказала себе Лу. Скоро все станет ясно.
Она расплатилась за комнату наличными, стараясь не показывать, как набит ее кошелек. В глубине души она понимала, что в ее интересах сохранить бумажник того человека, о котором она ничего не знала, даже имени. У нее будет два кошелька, один для текущих расходов и другой — как чулок для заначки. Итак, три, решила она, я оставляю три вещи: нож, бумажник и косметичку.
В Туле стояла хорошая погода, градусов двадцать, не меньше; легкие облачка не предвещали ничего дурного. Лу вошла в старый город, миновав крепостные стены, и прогулялась по маленьким улочкам. Мец, Туль и Верден, повторяла она про себя, что это? Может быть, три битвы? Воспоминания из начальной школы.
Она прошла мимо красивой церкви темно-серого цвета. Справа от ступеней стоял контейнер, куда благотворительные общества предлагают класть старые вещи. Выглядит вовсе не зловеще, сказала себе Лу, но ведь башни, где оставляли брошенных младенцев, тоже не выглядели зловещими. Не додумав эту мысль, она сделала вид, что специально принесла сюда целую сумку одежды, подошла к контейнеру и разом избавилась от ненавистного шмотья и оттого, что выглядело как обыкновенный квадрат ткани из набивного хлопка.
