— Перестаньте! Слышите, перестаньте! — пыталась образумить детей Татьяна.
В дверь постучали. Татьяна раздраженно крикнула:
— Войдите!
Тотчас дверь распахнулась, и тетя Нюра, улыбаясь, показала на рядом стоявшего Фролова:
— К тебе гости.
Фролов прошел в комнату. Посмотрел на Татьяну, на разбросанные в беспорядке вещи. Наконец увидел вцепившихся друг другу в волосы Валерку и Нину и с неподдельным восторгом воскликнул:
— Блестяще! Ну, блестяще!
Татьяна не шевелилась, словно на нее нашел столбняк. Она смотрела на Фролова и молчала; почему-то сейчас комната с разбросанными вещами показалась убогой, возбужденные, растрепанные дети — чужими. Не зная зачем, Татьяна сказала:
— Это я случайно зашла к соседям.
Фролов, казалось, и не слышал ее слов; он, не отрываясь, смотрел на щенка, на дерущихся ребят, топтался около Нины и подсказывал:
— Дай ему бокса, лупи руками!
Валерий наконец отпустил волосы сестренки, схватил щенка, ощупывая его больную ногу; щенок пытался вскарабкаться к нему на плечи, чувствуя себя тоже победителем. Запыхавшийся мальчик шептал ему:
— Мой хороший, зашибли тебя, ну я ей дал, будет знать!..
— Дур-р-рак! — крикнула Нина. — Ты сам на него наступил, а еще дерешься. — Но в это время увидела Фролова. — Мама, — спросила она, — что это за дядя?
Лицо Татьяны заалело.
Фролов посмотрел на нее и усмехнулся. Это была добродушная и понимающая усмешка, но Татьяне она показалась оскорбительной. Она набросилась на Фролова:
— Зачем вы пришли, как вы смели сюда придти?
Фролов невольно попятился к двери.
— Мне срочно надо было вас увидеть. Я звонил. Но к телефону никто не подошел. Я приехал к вам на работу. Курьер мне сказал, что обеденный перерыв, и дал ваш адрес.
Но Татьяна не могла и не хотела слушать Фролова.
— По какому праву вы пришли? Что вам у меня нужно? Немедленно уходите! Слышите, уходите, оставьте меня в покое!
Фролов опомнился уже на лестнице. Невнятно пробормотал какие-то извинения и сказал:
— Мне хотелось проститься с вами. Через два часа, — он посмотрел на часы, — нет, теперь уже через час мы улетаем. Я думал, вам интересно узнать, куда я исчез... — Помолчал и добавил глухо: — Улетаем очень далеко.
Татьяна не поняла тоски Фролова, прозвучавшей в последних словах, и так же грубо сказала:
— Какое мне дело, летайте где хотите, мне безразлично! Только оставьте меня в покое!
Ошеломленный, смущенный, расстроенный Фролов ушел. Татьяна даже не оглянулась и пошла к детям.
— Давай же скорей обед! — просил взволнованный Валерик, запихивая в портфель тетради и карандаши. — Я опаздываю.
— Обед тебе! — закричала Татьяна. — Время без пятнадцати, а тебе обед! Раньше набегаешься, подерешься, а мать поворачивайся с обедом. Даже портфель не собрал. Ничего, один день без обеда сходишь, меньше будешь драться!
— Ну и ладно! — обиделся Валерий. — Пойду без обеда.
Он схватил портфель, фуражку и выбежал. За ним смешно семенила Нина со свертком в руке и, оглядываясь на злую, незнакомую мать, просила:
— Братик, братик, завтрак возьми!
— Ничего, не умрет твой братик! — сказала Татьяна.
Она села на кровать, руки ее бессильно опустились.
— Боже мой, боже мой! — повторяла она, и плечи ее неудержимо тряслись.
Нина так и не догнала своего братика, положила сверток на стол, на цыпочках подошла к матери, обвила ее шею.
— Мамочка, о чем ты? Он не будет больше драться и хулиганить не будет, мы накажем его.
— Уйди ты от меня! — Татьяна оттолкнула изумленную девочку и громко зарыдала. — Жизнь уходит! — в каком-то отчаянии повторяла она. — Поймите, жизнь уходит! — Слезы душили ее, казалось, сердце не выдержит этого отчаяния, этих слез.
Кутик перестал лизать свое блюдце, виляя хвостом, подошел к Татьяне, поднял мордочку, прислушиваясь к непонятным звукам, и начал лизать ее руку. Нина привела тетю Нюру; она держалась рукой за ее передник и испуганно смотрела на мать.
Тетя Нюра молчала. Молча села на диван, прижала к себе Нину и гладила огрубевшей рукой белокурые волосы. Девочке показалось, что тетя Нюра прошептала:
— Сыны мои, а вы где лежите? Знаете ли вы, как рыдают ваши жены?.. — Но когда девочка подняла голову и посмотрела, губы тети Нюры были плотно сжаты.
Стенные старинные часы громко пробили три. Нина увидела, как мать и тетя Нюра вздрогнули. Потом тетя Нюра сказала:
— Опоздаешь на работу.
Татьяна засуетилась, вытерла лицо полотенцем, подошла к зеркалу. Заплаканные глаза казались припухшими, влажные щеки — непривычно яркими. «Да, да, старею, — мысленно говорила Татьяна, — кожа на шее стала морщинистой, съеживается, а под подбородком уже чуть обвисает. Это старость, а я и не замечала. Как выросла Нина! Какие худенькие ножки! Тонкая, как тростинка. Валерка опять принес двойку, у Нины способности к рисованию, надо подумать о ней. Хватит цепляться за молодость, хватит выдумывать, все кончено. Снова жизнь по непонятной причине отняла то, что могло быть счастьем». Вслух Татьяна сказала:
— Парень ушел без обеда и утром плохо поел. Занесу завтрак в школу. Яичко сварить ему, что ли?
— Что там яичко! — Тетя Нюра поднялась с дивана. — Сама выпей хоть стакан чаю. А братику мы соберем, Нина и отнесет. Правда, доченька?
— Давайте, давайте, я отнесу, — охотно согласилась девочка.
И снова потекли однообразные, серые дни.
Зима была холодная. Канал рано замерз. На льду, под горбатым мостиком, ребята устроили каток. С утра и до позднего вечера там раздавались детские голоса и смех. Иногда, возвращаясь вечером домой, Татьяна сворачивала в сторону канала, смотрела на лед, на играющих детей, слушала их голоса и ни о чем не вспоминала. Только один раз, когда луна была такая яркая, что свет фонаря горбатого мостика казался лишним, Татьяна на секунду остановилась у перил мостика, и невольно у нее вырвалось:
— Нет, нет, не надо ни о чем жалеть, не надо вспоминать!
Высоко в небе прошел самолет. Татьяна долго наблюдала, как удаляются красные и зеленые огоньки. На мгновение тоска сжала сердце. Она прислушалась к голосам детей, играющих на льду, и пошла домой. И опять ночь она спала плохо.
Утром Татьяна получила письмо и посылку. Она долго рассматривала конверт, на котором вместо обратного адреса стоял только номер, а на марке — большой, незнакомый и необычный штамп. Валерке и Нине не терпелось узнать, что в посылке. Они даже перестали шевелиться и замерли, когда мать сняла крышку и вынула сначала две морские раковины, тщательно завернутые в вату, потом диковинную ветку с засохшими незнакомыми фруктами. Татьяна разрешила изумленным ребятам разбирать посылку дальше, а сама вскрыла конверт.
Письмо было от майора Фролова. Он просил извинить за посылку, но ему так хотелось, чтобы два маленьких драчуна посмотрели, какие диковинные вещи бывают на свете и на том острове, где сейчас он живет. В конце письма Фролов писал:
«Одно из трех — или мне очень понравился ваш город, или я хорошо помню тот вечер, после бала, когда мы познакомились. В чем дело, не знаю! А впрочем, виноваты, верно, во всем лебеди, плававшие ночью по каналу. А может быть, луна? Только у вас она так светит. Почему-то я на всю жизнь запомнил этих лебедей и какая была луна».
Уже после подписи майор спрашивал:
«А кто же все-таки тогда обидел Кутика? И кто его защищал? Во всяком случае, я очень люблю собак и особенно маленьких кутиков. Скоро окончится срок моей командировки, может быть, вы разрешите мне навестить вас? Город у вас очень красивый, и я хотел бы еще раз в нем побывать. Может быть, на мое счастье, стемнеет не так рано, и нам удастся все осмотреть!»
Татьяна читала письмо, и непрошенные слезы медленно катились по лицу, она не замечала их и не вытирала. Крупная слеза матери упала на руку Валерке, и он спросил:
