Рассказ

Перевод с английского Олега Попова

СТОЯЛА осень, и листья деревьев перед Линкольн-ской школой приобретали тот же ржавый оттенок, что и кирпичные стены в репетиционном зале. Джордж М. Гельмгольц, заведующий музыкальной частью и дирижер оркестра, был окружен складными стульями и футлярами от инструментов, и на каждом стуле сидел очень молодой человек в нервной готовности подуть во что-нибудь или, в случае ударных, стукнуть по чему-нибудь в тот момент, когда мистер Гельмгольц опустит свою белую палочку.

Мистер Гельмгольц, сорокалетний мужчина, веривший, что его большой живот - знак здоровья, силы и достоинства, блаженно улыбался, словно сейчас должны были раздаться самые изысканные звуки, какие когда-либо слышал человек. Палочка опустилась.

- Турууу! - вступили большие сузафоны.

- Туру! Туру! - отозвались валторны, и начался натужный, пронзительный, скулящий вальс.

Выражение на лице мистера Гельмгольца не изменилось, когда медные сбились с ритма, а у деревянных духовых сдали нервы, и они притихли, чтобы не было слышно их ошибок, в то время как секция ударных звучала, как Геттисбергская битва.

© Kurt Vonnegut. 1999. Reprinted by arrangement with G. P. Putnam's Sons, a member of Penguin Group (USA) Inc., from "Bagombo Snuff Box"

- А-а-а-а-та-та, а-а-а-а-а-а, та-та-та-та! - громким тенором пропел мистер Гельмгольц партию первого корнета, когда корнетист, раскрасневшийся и потный, сдался и съежился на своем стуле, опустив инструмент на колени.

- Саксофоны, я вас не слышу, - крикнул мистер Гельм-гольц. - Хорошо!

Это был третий состав, и для третьего состава он играл неплохо. На пятом занятии в году лучшего ожидать было нельзя. Большинство юнцов только начинали играть в оркестре, в ближайшие годы они приобретут достаточное мастерство, чтобы переместиться во второй состав, который репетировал часом позже. И в конце концов лучшие из них займут места в оркестре "Десять в квадрате" Линкольнской школы, которым по праву гордился город.

Футбольная команда проигрывала половину игр, а баскетбольная - две трети, но оркестр за те десять лет, которые мистер Гельмгольц им руководил, никому не уступал вплоть до прошлого июня. Оркестр первым в штате стал размахивать флагами на марше, первым стал исполнять не только инструментальные, но и хоровые номера, первым начал широко применять "тройную атаку", первым научился маршировать так, что дух захватывало, первым вставил фонарь в свой бас-барабан. Линкольнская школа вручала свитера с эмблемой участникам первого состава оркестра, их обладателей глубоко уважали, и не зря. "Десять в квадрате" побеждал в каждом состязании школьных оркестров штата десять лет - до прошлого июня.

Пока участники третьего состава один за другим выпадали из вальса, как будто из вентиляции шел иприт, мистер Гельмгольц продолжал улыбаться и махать палочкой выжившим, в душе скорбя по поводу поражения, которое его оркестр потерпел в июне: тогда Джонстаунская школа применила секретное оружие - бас-барабан диаметром семь футов. У судей, которые были не музыкантами, а политиками, слух и взгляд были прикованы только к этому восьмому чуду света, и теперь мистер Гельмгольц не мог думать ни о чем другом. Но школьный бюджет и так был истощен расходами на оркестр. Когда школьный совет выдал мистеру Гельмгольцу последнее целевое ассигнование, которое он так отчаянно выпрашивал - деньги на украшение плюмажей на шляпах оркестрантов мигающими лампочками с батарейками для ночных выступлений, - совет заставил его поклясться, как горького пьяницу, что, да поможет ему Бог, это было в последний раз.

Теперь играли только кларнет и малый барабан - громко, гордо, уверенно и совершенно неправильно. Мистер Гельмгольц, оставив сладкие грезы о барабане крупнее того, который нанес ему поражение, добил агонизирующий вальс, стукнув палочкой по пюпитру. "Славненько, славненько", - весело сказал он и поздравил кивком тех, кто продержался до победного конца.

Уолтер Пламмер, кларнетист, важно поклонился, как солист на концерте симфонического оркестра в ответ на овации. Он был невысок, но с широкой натренированной грудью: все летние каникулы он проводил в глубине бассейна и мог тянуть ноту дольше, чем кто угодно в первом составе; но это было единственное, что он мог. Пламмер приоткрыл усталые, покрасневшие губы, показав два крупных передних зуба, которые делали его похожим на белку, поправил мундштук кларнета, размял пальцы и стал ждать следующего испытания.

Это третий год Пламмера в третьем составе, подумал мистер Гельмгольц со смешанным чувством жалости и страха. Ничто не могло поколебать решимость Пламмера заработать право на одну из священных эмблем первого состава, таких далеких, ужасно далеких.

Мистер Гельмгольц пытался объяснить Пламмеру, что он неправильно выбрал себе цель, и порекомендовать найти для своей энергии и прекрасных легких другое применение, где высота звука будет не важна. Но Пламмер был влюблен - и предметом его обожания была не музыка, а свитера с эмблемой. Ему прямо-таки бизон на ухо наступил, и он не замечал в своей игре никаких изъянов, не сомневался в своих способностях.

- Помните, - сказал мистер Гельмгольц третьему составу, - пятница - день конкурсов, так что соберитесь с силами. Сейчас вы сидите в произвольном порядке. На конкурсе вам нужно будет показать, какого стула в оркестре вы заслуживаете.

Он уклонился от прищуренного уверенного взгляда Пламмера, который сел на место первого кларнетиста, не сверяясь с планом, висящим на доске объявлений. Конкурсы устраивались раз в две недели, и в этот день любой участник оркестра мог вызвать на состязание любого другого, а судьей был мистер Гельмгольц.

Пламмер поднял руку и щелкнул пальцами.

- Да, Пламмер? - сказал мистер Гельмгольц. Он начал бояться конкурсов из-за Пламмера: день конкурса уже стал для него днем Пламмера. Пламмер никогда не состязался ни с кем из третьего или даже второго состава, но штурмовал са-

мую вершину, вступая в соревнование - что, к сожалению, позволялось каждому - только с музыкантами первого состава. Первый состав зря тратил время, это само по себе было неприятно, но гораздо больнее мистеру Гельмголыду было видеть ошеломленное недоверие на лице Пламмера, когда мистер Гельмгольц объявлял, что он не победил того, с кем состязался.

- Мистер Гельмгольц, - сказал Пламмер, - я хотел бы прийти в эту пятницу на первый состав.

- Хорошо, если чувствуешь в себе силы.

Пламмер всегда их чувствовал, и было бы гораздо удивительнее, если бы Пламмер заявил, что не придет на занятия первого состава.

- Я хотел бы состязаться с Флэймером.

Шуршание нот и щелкание застежек на футлярах прекратилось. Флэймер был первым кларнетистом первого состава, гением, с которым не дерзали состязаться даже музыканты из первого состава.

Мистер Гельмгольц прокашлялся:

- Я восхищен силой твоего духа, Пламмер, но не слишком ли это высокая планка для первого состязания в году? Может быть, тебе начать, скажем, с Эда Делани?

Делани занимал последний стул во втором составе.

- Вы не поняли, - сказал Пламмер. - У меня новый кларнет.

- Гм? А, вот как.

Пламмер погладил атласно-черный бочонок инструмента, как будто это был меч короля Артура, наделяющий своего владельца волшебной силой.

- Он не хуже, чем у Флэймера, - сказал Пламмер. - Даже лучше.

В его голосе звучало предостережение: мистеру Гельм-гольцу следовало понять, что время дискриминации закончилось и что никто в своем уме не осмелился бы сдерживать человека с таким инструментом.