— Он тут укрылся не случайно, — обращается ко мне Осман по-абхазски (мы с ним договорились, что в целях конспирации будем объясняться в походе на этом языке). — Недаром они три шатра обрушили.

— Надо его допросить, — отвечаю я. И спрашиваю вооруженного парня: — Ты кто такой? Что-то твое лицо мне знакомо.

— Я, — говорит он, — Хюсейин, сын Султан Фатьмы.

— Ах вот оно что. А кто же твой отец?

— Ибрагим. Бывший жандарм.

— О-о-о, наш Ибрагим! Хороший человек был твой отец. Мой друг. Я его очень любил. А ну-ка скажи, Хюсейин, где сейчас Чакырджалы!

— Не знаю.

— Послушай, Хюсейин. В память о твоем отце я тебя и пальцем не трону. Только скажи, где сейчас Чакырджалы: на Карынджалы или на Мадране?

— Чакырджалы-то? Ясное дело, на Мадране.

— Хорошо, Хюсейин. На твоего отца можно было положиться. И тебе я верю. А теперь мы обыщем Мадран. Иди впереди, указывай дорогу.

Мы прочесали всю гору вплоть до самой вершины, но так никого и не нашли.

Хюсейину я не поверил. Но надо было еще раз обыскать Мадран, чтобы окончательно усыпить бдительность Чакырджалы. В глубине души я был уверен, что он на Карынджалы.

Действовал я очень осторожно. Все места, где можно было ожидать засады, мы обходили рассыпным строем, затем снова смыкались.

Шесть часов рыскали мы по горе. Наконец я посмотрел в глаза Хюсейину.

— Я думал, он на вершине, — стал оправдываться тот. — Но ведь это Чакырджалы. Ты уверен, что он на Мадране, — смотришь, он уже на Карынджалы. Птица, а не человек.

— Послушай, — сказал я, — ты сын моего верного друга. Если кто и знает, где сейчас Чакырджалы, так это вождь юрюков — Ахмед-ага. А он — на Карынджалы.

— Да, на Карынджалы.

— Ты ведь его хорошо знаешь. Вчера он рассказывал мне о твоем отце. Они тоже были друзьями. Он очень любит тебя. Так?

— Так.

Моя цель была полностью достигнута. Теперь оставалось отыскать Ахмеда-ага. Дорогу нам покажет Хюсейин.

Мы сели на лошадей и поехали вслед за своим проводником.

Мы знали, что никакие побои, никакие пытки не заставят верных Чакырджалы людей открыть его местонахождение. Оставалось действовать хитростью.

— Шюкрю-бей, — сказал я по-абхазски, — этот парень — наш главный козырь. Золотой ключ к языку Ахмеда-ага.

— Верно, — отозвался Шюкрю-бей.

Мы въехали в юрюкское становище. Спешились у шатра Ахмеда-ага. К этому времени мы знали о нем все: и как он выглядит, и какого он роста, и во что одевается. Дома его не оказалось, и я велел послать за ним. Хюсейина мы оставили в сторонке под охраной двух часовых.

Вскоре показался Ахмед-ага, невысокий человечек с любезно улыбающимся лицом.

— Добро пожаловать, эфенди, добро пожаловать, — приветствовал он нас. — Я знал, что вы в здешних краях, и, правду сказать, был уверен, что увижу вас. Еще ни один отряд не миновал моего скромного жилища. Добро пожаловать.

— Спасибо за теплый прием, ага. Мы к тебе с просьбой.

— С какой же? — удивленно осведомился он.

Всякий проходивший мимо отряд, несомненно, подвергал Ахмеда-ага строгому допросу. Кто знает, сколько пинков получил этот бедолага из-за Чакырджалы?..

— С какой же просьбой? — переспросил он.

— Покажи нам, где находится Чакырджалы. Чтобы мы могли с ним сразиться.

— Откуда мне знать, эфенди? Этого и сам шайтан не знает, а уж я и подавно.

— Послушай, Ахмед-ага. У меня нет времени на пустые разговоры. Дело не терпит отлагательства. Все равно, ага, тебе не удастся отвертеться. Бить тебя я не буду, а вот выложить правду заставлю. Где сейчас Чакырджалы? Не верти, отвечай прямо. Мы ведь только хотим с ним сразиться. Таких отрядов, как наш, он видел не одну сотню. Дай нам помериться с ним силами.

— Не знаю я ничего, бей.

— А что, если я докажу тебе, что ты лжешь? Что, если я предъявлю тебе золотой ключ, который привел меня к твоему дому?

— Мне нечего отвечать.

— Бить я тебя не буду, ага. Но предупреждаю: за обман пристрелю прямо на месте. Если ты будешь запираться после того, как увидишь золотой ключ, пощады тебе не будет! — И приказал своим: — Приведите парня, но только так, чтобы Ахмед-ага до последней секунды его не видел. Иначе все дело сорвется.

Хюсейина ввели за спиной самого рослого и широкоплечего из моих людей. Лишь в самый последний миг он сделал шаг в сторону.

— Узнаешь его, ага?

— Дай-ка присмотрюсь получше.

— Неужели не узнал? Это же сын нашего Ибрагима.

— Узнал, бей, узнал. Сын вашего Ибрагима и нашей Султан Фатьмы, Хюсейин.

Я приказал вывести парня.

Ага долго качал головой, приговаривая:

— Стало быть, сын Султан Фатьмы. Никому нельзя доверять. Ни одному сыну человеческому. — Побледнел, руки дрожат. — Велите подать мне чашку кофе и табак. Мне надо чуточку успокоиться.

Я приказал выполнить его просьбу. Ахмед-ага выпил чашечку кофе, раскурил трубку, а сам все тихо повторяет:

— Никому нельзя доверять. Ни одному сыну человеческому. Ну кто бы мог подумать, что меня выдаст сын Султан Фатьмы. — На глазах у него выступили слезы. — Позовите Хасана, Сюлеймана и Мурада-ага, — сказал он вполголоса. — Да поживее.

Вскоре все трое, кого он звал, явились.

— Мурад-ага, — повернулся он к самому пожилому, — скажи, кто стоит справа от тебя.

— Хасан, сын Ахмеда-ага.

— Слева?

Мурад-ага удивленно воззрился на нас.

— Племянник Ахмеда-ага, Сюлейман.

— Спасибо, Мурад-ага, — произнес хозяин дома, — я хотел, чтобы ты представил им обоих ребят. А теперь можешь идти.

Этим поступком Ахмед-ага старался убедить нас в своей искренности.

— Сынок, — сказал он Хасану, — я открыл этим эфенди все, что мне известно о Чакырджалы. И вы ничего не скрывайте. Где вы были сегодня?

Сын молчал в нерешительности.

— Говори! — выкрикнул Ахмед-ага.

— Ходили к Чакырджалы, отец.

— Чего у вас попросил эфе?

— Денег попросил.

— Каких денег?

— Выкуп за Османа-бея. Я виделся с его сыном, он сказал, что половина денег уже припасена. Это я и передал эфе.

— О чем еще вы с ним говорили?

— Больше ни о чем. Но другие зейбеки стали расспрашивать, где находится отряд. Прежде чем я успел ответить, вмешался эфе. Где же ему и быть, говорит, как не там, где набивают себе брюхо долма[19]. Станут они изнурять свои нежные тела, лазить по горам! Выше шоссе не поднимутся. Что им делать в этих горах, куда и не всякая птица залетит?

Случай был исключительно благоприятный. Я приказал готовиться к выступлению.

Ахмед-ага попробовал меня отговорить:

— Ночью туда не подняться. Дорога длинная, опасная. Лошади не пройдут. Недолго и в засаду попасть.

— Нет-нет, не теряй зря слов, — оборвал я его. — Мы отправляемся сегодня же вечером. Дай нам только надежного проводника. А уж там дело наше.

— Иди с ними, Хасан, — сказал он сыну.

Это был открытый вызов. Он, видимо, не сомневался, что мы не сможем добраться до логова Чакырджалы.

— И ты иди, Сюлейман, — добавил он. И уже адресуясь ко мне: — Вот вам два проводника. Если они не доведут вас до места, можете расстрелять их прямо там, на вершине.

— Ну что ж, — промолвил я, — так тому и быть… У нас есть к тебе еще одна просьба, Ахмед-ага. Объясни, пожалуйста, ребятам, какая дорога самая короткая. По ней-то мы и пойдем.

— Хорошо, — сказал он. И подробно описал, как нам идти.

Выслушав его, я спросил:

— А может ли кто-нибудь предупредить его о нашем приближении?

— Всякое может случиться, — пожал плечами Ахмед-ага.

— Нет, ага, — решительно отрезал я, — кроме тебя, его некому предупредить. Ты сам же это сказал. Так что не вздумай меня обмануть!

Отряд тронулся в путь. Приближалась ночь. Моросил дождь. А дорога крутая, каменистая, идти по ней нелегко.

Дождь продолжал моросить все шесть часов, что длилось наше восхождение. Но ведь все мы люди закаленные. На равнине как будто гаснем, в горах разгораемся. Все мы — дети Кавказа, с самого детства в горах.