— Скажите же, моя Тетя.

— Прежде всего, следует избавить вас от женского общества. Я не могу позволить им касаться вашей души и вашего сердца, они могут заразить вас.

— Даже монахини?

— Они-то прежде всего; вы даже представить себе не можете, сколько в этом монастыре трусливых сердец, слабых душ; иные пришли сюда лишь затем, чтобы бежать жизни, которая их страшит, и негодуют теперь оттого, что им пришлось вступить в борьбу за собственные души, как если бы Господь был им даден в обмен за отрезанную прядь волос, равно как и возможность распластаться ниц на холодных плитах, и молитвы в строго определенные часы; как если бы стены этого монастыря нужны были не столько для того, чтобы охранять их, сколько для того, чтобы не дать сбежать Господу. И это еще лучшие из них. Другие оказываются здесь вопреки своей воле, их сердца негодуют, во время литургии они рыдают от отчаяния и воют от ярости оттого, что находятся здесь, в монастыре, а не за его стенами, с мужем и семьей. Многие предпочитают мирскую жизнь вечной славе и так и не решаются похоронить воспоминания о балах, на которых танцевали до пота, о любовниках, которые унижали их. Они станут рассказывать вам о запретных любовях, о тайком украденных ласках, о мимолетных наслаждениях, рассказывать с такой сладострастной похотливостью, с такой томностью и самозабвением, что это сможет вас запачкать, Голубка моя, и, быть может, заронит желание испытать судьбу, которую украли у них.

— Не правда ли, сестра моя? — внезапно обратилась она к Настоятельнице, ожидавшей в дальнем углу комнаты.

— Да, Мадам, — ответила Настоятельница.

— Повиновение такой женщины лишено искренности, она соглашается с вами еще до того, как вы подумали ей что-то приказать. Это огромная власть, Голубка моя, управлять женщинами, столь привыкшими повиноваться, что вы лишь в самой себе сможете отыскать границы собственного могущества, ибо они, эти женщины, мечтают лишь об одном: следовать за вами до предела всех пределов.

— Да, Мадам, — сказала Настоятельница.

— И все же я причиняю этой женщине огромные страдания, я запрещаю ей музыку. Вслушайтесь, Эмили-Габриель, в этот шум, что сопровождает наш разговор. В сердце у нашей Настоятельницы звучат рожок и мандолина, они мешают молитве и смущают мысли. Ее лицемерный разум и разлаженная душа не выносят тишины.

— Да, Мадам, — сказала Настоятельница.

— Выйдите, — приказала София-Виктория и, пока Настоятельница направлялась к двери, добавила, обращаясь к Эмили-Габриель: — Этой я не даю поднять голову, лучше раздавить самой, чем дожидаться, пока тебя укусят.

— Так значит, — спросила Эмили-Габриель, — хороших здесь совсем нет?

— Есть, конечно, но я их терпеть не могу, ненавижу это соперничество во имя неба, оно, заставляя изменять самой себе, увлекает вас на путь, которым следуют все, или же уводит столь далеко от приличий, что вы становитесь чем-то необычным, словно какое-нибудь чудовище или жираф. Я не могу согласиться принимать в своем семействе Катрин Сиенскую или Терезу Авилскую, они в своих монастырях выставляли себя напоказ, словно в ярмарочном балагане. Я, скорее, предпочла бы нашу тетушку святую Полетт, примеру которой и пытаюсь следовать, хотя жила она во времена, столь непохожие на наши. Как видите, я предпочла жить с Господом в соответствии с определенным семейным договором, как и с вашим отцом, хотя я прекрасно вижу все недостатки Сезара-Огюста, а вот у Господа недостатков нет. Впрочем, это не совсем удачный пример, ибо если к Господу я испытываю любовь, к своему брату я чувствую страсть.

Так вот, — продолжала она, — те женщины, которые нужны лишь для того, чтобы стирать, гладить, готовить и шить… этих я вообще ни во что не ставлю. Я всегда буду здесь, рядом с вами. Мы составим особую программу, вы всегда будете у меня перед глазами, даже ночью, которую проводить станете здесь, и в часовне, где вы будете стоять на моей скамеечке для молитв. Мы станем вместе молиться, и я буду читать вам вслух тексты, необходимые для вашего образования. Ибо начиная с этого самого дня я объявляю себя полностью ответственной за вас в глазах нашего Господа. Я выполню это предназначение, которое невозможно осуществить в миру, я сделаю из вас идеальную женщину, ибо, в традициях нашего семейства и следуя незапамятному обычаю, Господь всегда берет в жены аббатис семейства С., между тем как ко всем прочим монахиням испытывает лишь преходящую склонность. Только мы созданы для него, а он для нас.

Пока она говорила все это, Эмили-Габриель нежно, словно животное, которое хотят приручить, ласкала Большой Гапаль, он был теплым, как кожа Аббатисы.

— Итак, начнем с самого начала, — продолжила София-Виктория, — я еще не умерла, а все ваши прелести покуда даже и не в зачатке. Вы приехали в самый разгар зимы, в ту пору, когда садовники в своих оранжереях проращивают побеги цветов, которые можно будет высадить по весне. Я имею в виду, пока мы займемся вашим телом. Не в обычном смысле этого слова; мы не станем сдавливать его одеждой, покрывать кружевами и душить бантами, мы займемся им изнутри. Ибо следуя предписаниям святого Жерома, составленным им для маленькой Пакулаты, святой от рождения, мы станем давать ему пищу легкую и белую, миндальное молочко, варенье из розовых лепестков, чтобы кожа ваша оставалась белоснежной, а здесь (она дотронулась до краешка ноздри Эмили-Габриель), здесь и здесь (тут она коснулась ее коленей, ступней, локтей и пальцев) осталось бы немножко нежно-розового. Еще мы добавим самую капельку ирисового или лавандового сахара, для того чтобы стали голубыми вот эти крошечные вены на висках.

Вы много времени будете проводить в купальне, но мы не станем тереть вас губкой, а вытирать вас будут осторожно-осторожно, едва касаясь, чтобы тело ваше не утратило сияния и не развеялся ваш изысканный запах, он так навсегда и останется благодаря вашему режиму питания, чудесным сладковатым ароматом, который, если варенья из розовых лепестков окажется слишком много, можно будет подправить небольшим количеством гранатового желе. Люди полагают, что следует купаться, погружаясь в ароматы, на самом же деле они просто-напросто приобретают чужие запахи. Вы же, мое Совершенство, станете благоухать своим собственным запахом; приближаясь к вам, его можно будет почувствовать там, где вы только что прошли, под вашим носом, возле рта, когда он приоткроется, но так же сладостно будет вдыхать его под вашей юбкой, на шее, зарывшись лицом в ваши волосы. Вам достаточно будет сжать слегка ладонь, а затем вновь раскрыть ее, и от нее будет исходить тончайший аромат, который называют благоуханием святости.

Ненавижу все эти грубые запахи, что сопровождают жизнедеятельность плоти и распутство души; я умею распознавать зловонные страхи, пряную ложь, продажную подлость; я могу сказать, кто недавно бежал, кто недавно молился, кто только что проснулся; я узнаю тех, кто плохо спал, пусть даже будут они закутаны в толстые шерстяные накидки, в плотный атлас; меня не обманет ни ладан, ни мирра. Эти запахи только подчеркивают то, что должны были бы скрыть. Мне омерзительна до тошноты вся эта грязь, что втирают в себя вместе с лавандой, а самое отвратительное для меня — принимать всех этих светских особ, которые наспех вытерли вместе с розовой водой эти ф… которыми они вымазаны с ног до головы.

Я правлю с помощью носа, это мое секретное оружие, вы же станете властвовать с помощью вашего собственного аромата. Понюхайте меня.

Эмили-Габриель понюхала ее лоб, шею, грудь, Большой Гапаль, она поняла, что именно хотела сказать София-Виктория, утверждая, будто можно хорошо пахнуть, не обладая никаким запахом вовсе.

— Мне нравится ваша естественность…

— Я поддерживаю ее с помощью ириса, — сказала Аббатиса, — а его воздействие успокаиваю мятой и прекрасно себя чувствую. Никто не может определить, холодна я или горяча, это позволяет мне использовать все грани темперамента.

Кроме того, — продолжала она, — мы будем вас часто целовать. Нет ничего полезнее поцелуев, дабы растрогать плоть, смягчить сердце и высвободить ароматы, которые смущенное тело замыкает в себе, словно в капкане. Мы будем целовать вас в таком именно порядке: в лоб, в щеки, в подбородок, за ушами. Мы будем целовать вас в грудь, в живот, в поясницу, мы вас будем целовать в бедра, в колени, в пятки, будем целовать один за другим каждый пальчик ваших ног и каждый пальчик рук. И только тогда станем одевать вас.