— Сделай что-нибудь с рукой. Рана неглубокая.

— Я думаю, он хотел заколоть меня, Топор.

— Думаешь? — хмыкнул Топор. — Ну-ну! Кардинал предупреждал меня относительно Улада. Ему крепко не повезло с заместителем Эдрии. У этого типа есть привычка мгновенно впадать в неистовство. Но он только на время. В Новом Иерусалиме разозлились, что он счел Эдрию персоной нон грата, и специально подсунули нам Улада. Уж очень они самонадеянны.

— Почему бы его не посадить за решетку?

— Ну, во-первых, кардинал хочет, чтобы Улад встретил того Кочевника, с которым явится, а во-вторых, он могучий воин и занимает высокий пост в маленькой армии, которая, предполагается, будет на нашей стороне.

— Ради Бога, на нашей стороне против кого? Он один и нас двое — мы составляем троицу? Что значит «на нашей стороне»?

— На стороне нашего хозяина! — глянув на Чернозуба, рявкнул Вушин. — То-то я сомневаюсь в твоей верности, брат Сент-Джордж. И будь уверен, что я перережу тебе горло, если ты предашь его!

— Прошу тебя! Это же я, Чернозуб. Я просто пытаюсь понять, как он думает.

— Это не твое дело. Сиди на своем месте.

— Не ты ли объяснишь мне мое место и будешь удерживать меня на нем? Это что-то новое.

— Объяснять его тебе я не собираюсь. И не хочу ловить тебя, когда ты сорвешься с него.

Да, это было новое — и настоящее. В первый раз Чернозуб по-настоящему ощутил опасность, исходящую от старого воина. Коричневый Пони, должно быть, разгневался куда больше, чем ему казалось. В аббатстве его страх перед Вушином исходил из взвинченной возбудимости. Но позже он уяснил, что Вушин живет лишь для того, чтобы исполнять пожелания своего хозяина, защищать его личность и благосостояние; для Вушина это было высшими ценностями. Чернозуб, совершенно иначе понимая понятие верности, случалось, не слушался хозяина. Вушин знал это, по крайней мере догадывался, ибо монах слишком долго отсутствовал. И между ними уже не существовало прежних отношений, хотя Вушин только что спас его от кинжала Улада. Эдрия все изменила в его жизни.

Едва только Улад вернулся с перевязанной рукой, с восточной стороны появилась карета, влекомая четырьмя прекрасными серыми жеребцами, и остановилась у «Оленьего дома». Знаменосец с традиционным тотемом Кузнечиков спешился и с торжественным штандартом в руках застыл перед рестораном.

«И первыми взвились знамена владыки ада», — мрачно процитировал Чернозуб древнего поэта.

Потом Нимми узнал, что, когда Коричневый Пони встретил Халтора Брама, тот в сопровождении шестнадцати вооруженных до зубов всадников ехал в королевской карете (скорее всего восточного производства, похищенной во время набега в восточные леса), а князь церкви, оставив дома своих внушительных телохранителей, предстал перед ним в сопровождении лишь скромного полицейского из Валаны. Брам явно смутился, увидев, что одинокий церковник — это тот, кто пригласил его, и незамедлительно отослал домой всю охрану, кроме двух стражников. Таким образом, Коричневый Пони вернулся в карете, которую делил с удивленным, но все еще настороженным военным вождем. Когда прибывшие остановились, гигант Улад подошел к карете и представился кардиналу, который, нахмурившись, бросил несколько слов и жестом отослал его.

— Первым он пригласит тебя, — сказал великан Чернозубу и повернулся к Вушину: — А ты будешь охранять вход, — Улад был явно взвинчен. — Когда Кочевники приезжают в город, их надо тут же сажать в тюрьму.

— Так как же они будут заниматься делами?

— Их единственное дело — это воровать.

— Понимаю. Для тебя это увлечение, а для них — дело.

Улад что-то проворчал про себя, а Вушин подтолкнул монаха.

Рядом с возницей сидел Кочевник с длинным ружьем и недобро сжатым ртом. Два вооруженных всадника несли охрану. Полицейский и возница слезли с козел и теперь помогали прелату и другому Кочевнику выйти из кареты. Второй Кочевник был ярче первого. Улад был явно разочарован, видя Кочевников не за решеткой. Трое из них вместе с полицейским остались у кареты, а разодетый Кочевник вместе с прелатом отправились поесть.

После путешествия по равнинам карета была вся в пыли, но видно было, что, богато разукрашенная, она вышла из рук хорошего мастера. Лошади, пусть и уставшие, были элегантными и чистых кровей; упряжка их стоила не меньше тысячи. Дверца кареты была расписана синим с золотом, а из-под слоя дорожной пыли просвечивал красный крест. Кто-то сказал о кресте. Они стояли в центре группки людей, но любой, кто проходил мимо или выходил из гостиницы, обращал внимание на Кочевников, на полицию, на эффектную карету и на прибывшую с ней энергичную команду, после чего присоединялся к зевакам, компания которых уже превращалась в толпу. Чернозуб опасливо посмотрел на Улада.

— Говорю тебе, что это не может быть секретариатской, — сказал бакалейщик из соседних дверей. — Ни у них, ни у церковников нет оружия.

— А как насчет девиза? — спросила женщина рядом с ним. — Он же на латыни, не так ли? — и когда бакалейщик пожал плечами, она обратилась к монаху, который, выйдя из гостиницы, шел мимо кареты: — Разве это не латинский, отче?

— Строго говоря, нет.

— Но ведь это не язык Кочевников!

— Нет, это доподлинно церковный. Английский.

— И что на нем сказано?

— Я кончил школу двадцать лет назад, — сказал клирик. Он двинулся было дальше, но остановился, чтобы добавить: — Хотя тут говорится что-то об огне. И поскольку в ней прибыл кардинал Коричневый Пони, вам лучше уйти.

— Это вы уходите, отец! А я тут живу.

— Может, папа решил создать свою собственную пожарную службу, — сказал студент колледжа Святого Престола. Он повернулся, и тут выяснилось, что это Аберлотт.

Ясность внес Чернозуб.

— Девиз гласит: «Разжигайте огни», — сказал он. — Это геральдический девиз военачальников Кузнечиков. Увидимся потом, — сказал он бывшему соседу по комнате и, покинув собравшихся, пошел постоять около окна.

В таверне кардинал делил трапезу с представителями Кочевников. Им подали жареного цыпленка, запеченного с травами, и местное пиво. Голодным обитателям равнин хватило такта не сетовать на малое количество мяса, но они начисто вымели всю зелень. Брам продолжал бесконечный монолог, начатый им еще в дороге, но кардинал увидел в окне своего секретаря и позвал его в дом. Войдя, Чернозуб увидел, что его хозяин буквально загнан в угол напористым военачальником, который не выбирал выражений в теологическом споре.

— Отец Матери Божьей в то же время ее сын и ее любовник, — говорил Кочевник. Он прищурился, глядя в окно, и сделал вид, что не замечает, как кардинал наблюдает за ним. — Так объясняют наши Виджусы.

Кардинал, отрезав очередной кусок цыпленка, старательно прожевал его, после чего поднял глаза на Брама.

— Ты слышал, что я говорил? — спросил тот.

— Нет, — соврал Коричневый Пони. — Скажи снова, — его диалект Кузнечиков был безупречен, но порой он поглядывал на Чернозуба, словно ища поддержки.

— Отец Матери Божьей в то же время ее сын и ее любовник. Вот так считается у Кузнечиков среди сторонников духа Медведя.

— Ясно, — Коричневый Пони обмакнул цыпленка в соус и оторвал очередной кусок.

Халтор Брам откровенно и неприкрыто старался вызвать у него неприязнь к себе. Он выпрямился и свел брови.

— Ясно! Это означает, что ты согласен?

— Ясно означает, что я услышал твои слова, вождь. Я юрист, а не богослов. Возьми цыпленка.

— Он пригласил вас на цыпленка, — сказал монах, уточняя фразу на языке Диких Собак.

— Если ты юрист, то почему бы тебе не арестовать меня?

— Потому что я юрист не от богословия, а если я тебя арестую, то ты уже никому не принесешь никакой пользы, — он посмотрел на Чернозуба, который согласно кивнул. Ему лишь от случая к случаю приходилось уточнять сказанное.

— Ты папский законник.

— Именно так. Белое мясо суховато. Попробуй темное.

— Иисус — любовник Марии.

Кардинал Коричневый Пони с отвращением вздохнул, постукивая по столу косточкой от куриной ножки.