Это сбивало с толку. Сбивало с толку, потому что летом 1940 года мы еще претендовали на то, чтобы жить собственной жизнью, и потому не давали себе труда задуматься над происходящим. Мы столкнулись с продуктом казармы, бесчувственным солдатом-муравьем, не ведавшим других отношений, кроме солдатских. В мыслях у него был только лейтенант. Высокоразвитое чудовище. Что станет с чудовищем, когда оно потеряет своего лейтенанта, что с ним тогда делать?

Немцы сумели бы добиться многого, если б не мечтали о мировом господстве. Англичанина удовлетворяет одно сознание собственной власти. Немец же никогда не удовлетворится, пока побежденный дрожащими губами не признает его власть.

Немцы могли бы получить все, что им надо. Если бы норвежский народ был выведен из оцепенения более разумной властью, одному богу известно, чем бы тогда все кончилось. Англичане были изгнаны из Норвегии, и, наверно, многие норвежцы думали: пусть, пока война не кончилась, немцы получат свои базы, только б оставили нас в покое.

Если б немцы сказали на это «да», они бы, выиграв войну, преспокойно прибрали Норвегию к рукам. И обошлись бы одной этой ложью, избавив себя от необходимости лгать еще и еще.

В Осло царило мрачное настроение. Благодаря Квислингу и немецкой бездарности. Выпуская газеты для пророков, они, на наше счастье, забыли, что неверные тоже умеют читать. Спасибо, что мы не могли спать по ночам, когда немецкие подразделения орали на улицах: «Wir fahren gegen Engelland». Хорошо, что немцы любят духовую музыку и что квислинговцы послушно шагали за своими господами, неся в зубах кнут, которым эти господа их же и пороли.

Кого бог хочет погубить, он поражает слепотой. Немцы дали нам урок на будущее, показав, как не должен выглядеть мир, и объяснив, что следует опасаться немцев, а не только этого случайного фюрера. Надо помнить, что Гломма останется Гломмой и без того крохотного родничка, из которого будто бы она берет начало. Если хочешь познакомиться поближе с каким-нибудь народным движением, будь то нацизм или любое другое, небесполезно прочесть его программу, его Священное писание. Фюрер, думающий, что он прокладывает новые пути, вскоре оказывается беспомощным и на гребне волны, которая останется волной и без него. Их писания обычно не сбываются. Но на вымпеле должно стоять чье-то имя. Норвежским фюрером был Иоанн Безземельный[47], ему не удалось подняться на гребень волны.

В ночь на 9 апреля мы с Сусанной были вместе. Когда завыли сирены, я подумал о своей фабрике.

Со стороны не понять, что открывается умирающему, это знает лишь бог.

Какие мы были беспомощные… но все-таки жили. Есть события, после которых двое, вместе пережившие их, неминуемо расстаются. После 9 апреля мы с Сусанной уже не могли оставаться вместе, нам следовало понять это. Много связей оборвалось в тот день навсегда.

Второй раз 9 апреля мы с Сусанной пережили в июне, когда Гюннер, неожиданно вернувшись домой, вышвырнул нас на улицу. После того он наделал столько глупостей, что Сусанне было уже нетрудно оставить у себя Гюллан.

Есть вещи, которые человеку хотелось бы забыть, — горькие переживания, которые невозможно облагородить, так же как невозможно облагородить того, с кем они связаны. Старайся не попадать в ситуацию, которая годна только для комедии. Это не проходит безнаказанно. Нельзя допускать, чтобы тебя вышвырнули на улицу вместе с любимой женщиной, чтобы ты услышал, как ей вслед летит гнуснейшая брань, — пусть даже все это правда, пусть даже ты и взял ее именно потому, что это правда.

Если такая сцена происходит в наше время, она годится только для идиотской комедии. В прошлом мы слышали звон мечей и раскаты высоких слов.

Говорят, будто писателю трудно найти что-то новое, что все сюжеты стары и затасканы. Вот, пожалуйста, новый сюжет. Но дело в том, что тот, кто испытал такое на собственной шкуре, должен быть сверхчеловеком, чтобы это изобразить, а кто не испытал, ничего не понимает и пусть благодарит господа бога.

Ты никогда не простишь своей подруге, что ты был виноват перед ней, и — самое парадоксальное — ты никогда не простишь ей, что она ходила с подбитым глазом.

Представь себе мысленно такую ситуацию со своей Эльзой, Гретой или Сусанной и держись подальше от чужой семейной жизни, ибо между твоей супругой и ее мужем всегда будет существовать нечто, чего ты не учтешь в своей счастливой одержимости. Вы всегда будете видеть друг на друге пятна и только с помощью наркотиков сможете отделаться от присутствия третьего в ваши интимнейшие минуты. Вы будете жить в постоянной истерии. Не удивительно, что ваша жизнь обернется комедией или же зазвенят мечи и зазвучат высокие слова:

Невозможно подробно описать все чувства, возникающие в подобной ситуации, они мгновенно сгорают дотла на костре ревности, гнева, страха и звука ключа, поворачиваемого в замке. То, что нам кажется повторяющимся из раза в раз, — это все внешнее: ключ, поворачиваемый в замке, онемевший и остолбеневший любовник, женщина, которая после жалких попыток бежать пытается объясниться и, стуча зубами, бормочет что-то невнятное о новом банте для гитары своего гостя или о том, что он хотел всего лишь принять ванну. Ее объяснения варьируются мало. Кто-то рассказывал мне, что его жена кричала, будто она и ее любовник просто лежали и ждали звонка от ее подруги, которая должна была пригласить их в кино.

Остальное скрыто тьмой, и никто из троих не проникнет сквозь нее. Между тем они дают свои показания, и показания их так несхожи, будто они находились в то время на разных полюсах, — впрочем, так и было, в действительности их не было на месте происшествия.

В ту ночь и родилась та величественная, немногословная, а порой и вовсе немая Сусанна, которую Гюннер уже мог мне отдать.

Так или иначе, но он остался один, а я оказался между Йенни, которая ждала ребенка, и Сусанной с ребенком от другого. Вернувшись домой, в Сан-Франциско, я несколько недель испытывал блаженство, это было счастливое пробуждение от сна, в котором тебя по пятам преследовал дьявол. Кое-что из этой истории я рассказал пастору, пришедшему ко мне за очередным пожертвованием для церкви. Он потягивал вино и обстоятельно кивал:

— Да, мистер Торсон, будь я патером, я просто продал бы вам индульгенцию. Ну, а нам нужно пятьсот долларов.

Я завещаю его церкви круглую сумму. Мне приятно, что он обращался за помощью к язычнику. Он не особенно умен, но по-своему, по-пасторски, кое-что понимает; несмотря на все расстояние, разделяющее нас, мы с ним друзья.

Итак, я завершил старую любовную историю. Интересно, многие ли пытаются это сделать и для скольких она остается окаменевшим сном? Безусловно, я пережил и нечто новое, характерное для современного человека. Дикарь, негр из крааля, получает свою девушку — или девушек, — потому что так нужно, и точка. Цивилизованный человек отторгается от подруги своей юности и пытается вернуться к ней, кружа по извилистой тропе.