Я ушла, ничего не сказав ему. Я заранее знала, что так будет. Отец не отгораживался от нас нарочно, но между нами всегда стояла стена. Представь себе, тысячи женщин были такие дуры, что верили, будто он позволит себя связать! Каждая считала, что он принадлежит ей! Никому он не принадлежал, и это было единственным утешением моей матери, пока она его не возненавидела. И все-таки он ушел.

На улице я спряталась в каком-то подъезде и заплакала. Отец прошел мимо, я безудержно зарыдала оттого, что стою в подъезде, а он идет мимо — широкоплечий, сильный, с чуть небрежной походкой, но стройный, подтянутый — никакого брюшка, а ведь он уже много лет вел нездоровый образ жизни. Да и теперь продолжает вести. Помню, отец целых полгода каждый день ложился спать мертвецки пьяный. Никто не умел так завязывать галстук, как он, — небрежно и красиво; отец всегда следит за своим костюмом, однако его нельзя назвать щеголем. Старый спортсмен, говорят про него люди. А он в жизни не занимался спортом, никогда не ходил на лыжах, даже во сне.

Отец не желал нам зла, он желал нам только добра, но думал прежде всего о себе. Наверно, три четверти всего дохода он тратил на свои удовольствия. Нет, он не желал нам зла, но он как будто душил и нас и маму.

С самого детства все постоянно хвалили нас за то, что мы такие хорошие и послушные дети. Думаю, в глубине души нам просто не хотелось, чтобы кто-нибудь мог сказать: «А чего же еще и ждать от детей этого шального Бьёрна Люнда?»

Теперь Нильс и Харри переселились в Берген, им неприятно жить в одном городе с отцом, мать ведет у них хозяйство.

Когда я шла к отцу в контору, я боялась, что он будет смущен из-за того, что произошло накануне. И напрасно. Казалось, он уже все забыл, это-то и сбило меня с толку, хотя мне было приятно, что он ни капли не смутился.

Отец не показывался дома целую неделю, нас это огорчало. Без него дома было грустно. И вот он явился. Мы сразу поняли, что он под хмельком. Он бросил на стол пятьсот крон и сказал матери, чтобы она на время заткнулась.

У него была такая манера разговаривать, никто на это не обижался. Потом он налил нам ликеру. Мы любили выпить с ним по рюмочке. Он умел рассказывать так, что мы чуть со стульев не падали от хохота. Но в тот день мама была нездорова и очень подавлена, ее измучили счета кредиторов и долгое отсутствие отца. Эти пятьсот крон были каплей в море, — с тех пор как отец в последний раз давал ей деньги на хозяйство, прошло почти два месяца, и она не знала, когда снова получит их. Мы задолжали за квартиру, за свет, за продукты и за одежду. У мамы не было приличных уличных туфель, а это при отцовских доходах было уже недопустимо. Мы знали, что она должна кредиторам больше тысячи, и знали также, что, если отец принес домой пятьсот крон, значит, он прокутил или собирается прокутить тысячу или полторы. О, мы все прекрасно знали! Знали, что он недавно просадил кучу денег в ресторане и на бегах. Мама сказала, что ей скоро понадобится еще пятьсот.

— Скоро так скоро, — сказал он, — я все улажу, но в данный момент у меня не густо.

Так он всегда отделывался. Его «скоро» могло длиться месяц, два, три, и дело никогда не обходилось без многочисленных напоминаний. Тут вмешался Харри:

— Если так транжирить, и у миллионера будет не густо, — сказал он.

На мгновение отец растерялся, и я первый раз увидела его растерянным.

— Почему у миллионера? — спросил он.

Он запинался, его слова прозвучали глупо. Как всегда, когда от удивления человек сам не знает, что говорит. И всегда неудачно. Вообще-то отец великолепно владеет собой, он очень хитер и редко что-нибудь говорит без определенного умысла.

В комнате стало очень тихо. До нас доходили слухи, будто своими счетами отец разорил фирму, но мы не придавали им значения. Наше доверие к нему было безгранично, к тому же тогда он еще жил с нами… Однако теперь я кое-что подозреваю. Боюсь, в один прекрасный день его фирма лопнет, — в феврале он приезжал, чтобы занять у меня восемьсот крон. Он мне их еще не вернул, это-то пустяки, раз ему надо… Но если уж ему приходится занимать у собственной дочери…

Тогда мы еще не сомневались, что отец справится с любыми затруднениями. Просто было обидно, что он так мучил маму, что подолгу не бывал дома… Мы, дети, очень страдали и всегда смущались, когда нас спрашивали, где же отец.

Так вот, он сидел и смотрел на Харри. Харри — на него, вероятно, все тем бы и кончилось, если б не вмешалась мама. Она не выносит ссор. Сразу начинает кричать. Так неприятно, ведь она получила хорошее воспитание, много училась, ее предки — это весь Эйдсволл[19], и если смотреть с точки зрения ее почтенного семейства, отец — просто выскочка. Он работал в Китае и в Перу, жил там, когда мы были маленькими. Он в совершенстве владеет испанским, немецким, английским, французским, по части иностранных языков он — гений. Но благородное семейство моей мамы не считает это заслугой, ведь он самоучка. Отец не привык деликатничать, его даже в глаза называют гангстером…

В тот раз отец довольно грубо схватил маму за плечо и посадил на стул. Я понимаю, это было не слишком любезно, но не успели мы и глазом моргнуть, как началось бог знает что. Харри схватил отца за плечо и оттащил от матери, отец бросился на него. Мы с мамой закричали, — такого у нас еще не бывало. Отец и Харри совсем обезумели, они опрокинули стол со всеми рюмками и сломали ручку у кресла. Кто-то каблуком раздавил серебряный колокольчик, упавший с книжной полки. Ужасно! Ты понимаешь? Они как одержимые катались по полу среди всего этого разгрома. Харри остался лежать, он не смог подняться, когда отец его отпустил. Губы у Харри были разбиты в кровь, одно запястье распухло, и опухоль держалась потом много дней. Отец убежал, громко хлопнув дверью, мы провели ужасную ночь. У мамы был нервный припадок, соседи судачили на лестнице, кричали и долго не могли успокоиться. Мы слышали, как хлопают двери, и представляли себе, что о нас говорят.

— Поднять руку на собственного отца! — сказала мама той ночью. Я чуть не засмеялась. По-моему, женщины сильно глупеют, когда выходят замуж, а может, все дело в том, что ее предки Семнадцатого мая[20] принимали конституцию.

Харри всю ночь сидел как пришибленный. Мы не ложились. По-моему, ему было стыдно, что отец его поколотил. И Харри и Нильс занимаются боксом, они очень сильные. Нильс отнесся к случившемуся по-деловому:

— Старику сорок шесть, а тебе восемнадцать, — сказал он. — Ты обязан был одержать верх.

Но мне было страшно даже подумать, что верх мог одержать Харри. Почему-то мне казалось, что тогда было бы еще хуже. Я рассердилась на Харри, когда он проворчал, что отец силен, как бык. Ужасно, но отец ведь и правда был похож на быка. Да, да, когда он налетел на Харри, он был похож на злого бодучего быка. Я заорала от страха, увидев его глаза, это был не отец. Меня будто пнули ногой в живот.

Все-таки хорошо, что победил отец, ведь он ни за что бы не сдался. Он не такой умный, как его сыновья. Он бы предпочел, чтоб его убили, но не сдался бы. Сама не знаю почему, но я в этом уверена. Не случайно он стал тем, что есть. Если б он не победил, у нас произошло бы убийство. Он принадлежит к иному племени, не к нашему. Талантливый цыган, и прежде всего цыган!

Отец живет в мире, в котором никому из нас не хотелось бы оказаться, но знать-то о нем мы знаем. Отец известен во всех ресторанах, и больших и маленьких, его всюду уважают и все-таки не раз оглядят, прежде чем впустят. Может, он сам и не замечает этого. Мы несколько раз ходили с ним на всякие торжества и юбилеи, и даже тогда метрдотель подозрительно его оглядывал, хотя отец был в смокинге, с друзьями и семьей. В таких случаях у меня начинали пылать щеки. Вот до чего он докатился. Но он только шутит, смеется и поглядывает на женщин. Про некоторых мужчин говорят, будто они раздевают женщин взглядом, отец это делает одним взмахом ресниц, знаю я этого старого грешника. Женщины расцветают под его взглядом. Ему нравится, что я вижу его насквозь. Бедный отец, он стремится к добру, но в нем все еще жив тот пятнадцатилетний паренек, который пришел в столицу из Кристиансунна с пустыми руками. И неважно, что потом он стал крупным коммерсантом, что он известен и у себя на родине, и за границей. Для него нет ничего святого. Когда ему нужно, он пускает в ход даже религию. В Шанхае с ним был такой случай: один миссионер приехал туда, чтобы приобрести насос и трубы на какую-то очень крупную сумму. Отец вовремя об этом проведал и тут же перекрестился в его веру. Как он сам говорит, принял крещение уже на смертном одре, без этих денег он бы обанкротился, — ведь миссионер чуть не приобрел насос у иноверцев.