Долго молчал Сталин, с прищуром всматриваясь в карту. Потом прошелся по кабинету и повернулся к Тимошенко, Жукову и Ватутину, которые стояли навытяжку, выжидательно глядя на него.

– Насколько я понимаю, – вдруг тихо, но резко заговорил Сталин, – речь уже идет о создании нового стратегического фронта обороны?

– Совершенно правильно, товарищ Сталин, – будто обрадованно ответил Тимошенко.

Наступила тревожная пауза. Нарушил ее Жуков.

– Товарищ Сталин. – В приглушенном голосе генерала армии чувствовалось скрытое волнение. – Надо исходить из того, что война будет затяжной. Гитлер и его генералитет пошли ва-банк. Нам трудно придется.

– Это очень серьезное заключение, товарищ Жуков, – после тягостного размышления ответил Сталин. – Нам важен не туман гитлеровских меморандумов… Нам очень важно еще и еще уяснить для себя: немцы идут на нас истребительной войной или с какими-то ограниченными целями, например, с территориальными притязаниями?.. Окончательно уяснив этот вопрос, мы более точно определим силы врага, брошенные против нас, определим характер всей войны и задачи нашего народа.

Затем Сталин, поразмыслив, согласился с предложенным ему планом, и, когда военные, попрощавшись, уходили из его кабинета, он сказал им вслед:

– Если мы потеряем Минск, значит, мы уже проиграли очень важный этап войны…

Не претендуя на всеобъемлющие и исчерпывающие обобщения, все-таки позволительно заметить, что среди существующих искусств военное стоит на особом месте в философско-духовных градациях, ибо оно, вероятно, требует от полководцев, оказавшихся перед необходимостью его применения, необычных нравственных качеств и ни с чем не сравнимого напряжения, сплавленных воедино мысли и чувства, когда помимо реальных представлений рождаются внутреннее видение и подсознательное ощущение огромного комплекса вещей и явлений, из которых и складывается война. Многое включает в себя этот комплекс: неприятель с оперативно-стратегическими замыслами его командования, наши войска – их положение в данной конкретной ситуации, морально-боевое состояние, техническое оснащение, уровень оперативной подготовки штабов, возможности для маневра резервами, конфигурация передней линии, характер местности, погодные условия и многое, многое другое, подчас относящееся уже к моральным величинам, но обязательно присутствующее в потаенных уголках памяти и сердца полководца, когда тот разрабатывает замысел боевой операции. Истинность таланта полководца определяется гармоническим сочетанием всех его качеств, опирается на мужество его ума и в конечном счете помогает мыслить пространственно, с огромной силой воображения.

Но, видимо, не так просто привести в действие полководческий талант, когда мышление, натолкнувшись на сопротивление реальности, не приобрело активной творческой инерции, уверенности и ощущения истинного соотношения противоборствующих сил… Кто знает, может, переступив порог мира, полководец, взвешивая возможности своих войск, сталкивается с бездной и других трудностей. Ведь не так легко брать на себя ответственность не только за исход боевых операций, за множество человеческих жизней, но и в конечном счете за судьбы народов и дальнейшие пути истории.

Вчера вечером, 28 июня, Минск оказался в руках немцев. Не хотелось в это верить. Просто не укладывалось в сознании: за неделю войны враг проглотил в полосе Западного фронта обширную нашу территорию. Танковые группы немцев, пусть ценой огромных потерь, все-таки проломили себе дорогу к Минску со стороны Вильнюса и из района Бреста и окружили отчаянно сопротивлявшиеся войска 3, 10 и частично 13-й армий. Что теперь происходит западнее Минска? Сумеют ли вырваться из окружения одиннадцать наших дивизий, обескровленных и измотанных в жесточайших боях?..

В эти дни Сталин, кажется, ни на минуту не оставался в кабинете один. Люди приходили, уходили, члены Политбюро, обсудив тот или иной вопрос, отлучались по неотложным делам, а Сталин все время был здесь – то сидел за своим рабочим столом, то расхаживал по ковру, выслушивая кого-то, размышляя и неторопливо, глуховатым голосом высказывая свои мысли и решения.

На других фронтах обстановка еще не прояснилась. В районе Шяуляя два наших механизированных корпуса встречным ударом нанесли немцам серьезные потери, на какое-то время парализовали их действия. А что происходит там сейчас – надо ждать донесений. В Западной Украине, в районе Луцка, Ровно, Дубно, Броды, пять наших механизированных корпусов в небывалом встречном танковом сражении тоже изрядно растрепали врага, приостановили его продвижение на восток, однако последние сводки штаба Юго-Западного фронта не содержат ничего утешительного.

Авиация приграничных округов понесла тяжкие потери от бомбовых ударов немцев по аэродромам. Но в первый же день войны силами нашего 1-го авиационного корпуса нанесен ответный удар по Кенигсбергу. В последующие дни советские дальние бомбардировщики побывали над Данцигом, Констанцей, нефтеносными районами Плоешти.

Сейчас в кабинете Сталина кроме нескольких членов Политбюро были наркомы Малышев и Паршин. Они поочередно докладывали, как выполняются постановления Политбюро о минометном вооружении и танковой промышленности, согласовывали некоторые перестановки руководящих кадров в своих наркоматах.

Сегодня лицо Малышева выглядело, как никогда, изможденным, отчего особенно выделялись большие, светящиеся острым умом глаза и в них заметнее вспыхивали искры негодования или сквозила мучительная тревога, когда он, энергично жестикулируя, сетовал на неоперативность поставщиков и прорехи в работе железнодорожного транспорта.

Нарком Паршин – высокий, крупнолицый, – вытирая платком капли пота на открытом лбу, неторопливо сообщал цифры из подекадного графика производства запускаемых в поток реактивных установок БМ-13, коим в скором времени предстояло обрести среди фронтовиков песенное имя – «катюша».

Сталин спокойно и очень внимательно слушал наркомов, часто останавливался возле говорившего, пытливо посматривал на него и задавал короткие вопросы. И все-таки в этом спокойствии угадывалась напряженность и та сдержанность, которая достигается постоянным самоконтролем. Временами его взгляд загорался, отразив вспышку каких-то чувств, и тут же гас под опущенными веками. Присутствующие в кабинете, знавшие Сталина многие годы, понимали: Генерального секретаря гнетут недобрые вести с фронтов – оставлен Минск, а одиннадцать дивизий продолжают западнее Минска борьбу в окружении. Возможно, он мысленно ведет трудную и нелицеприятную полемику с кем-то из видных военных руководителей или сам себе задает вопросы, подчас не находя на них ответов: почему случилось, что Красная Армия, в силу и непобедимость которой он так искренне верил, отступает? Как могло это произойти? Как исправить положение?.. Как развернутся события дальше?