— Ну, вроде.

— И то, что ты описываешь, это вроде комикса?

— Нет, вроде кино. Заснятый хеппенинг.

— И что все это значит?

— Ну… Красиво просто. А, вот: лектор в «Людвиге» утверждал, что в каждом фильме Добро и Зло формулируются заново.

— Угу. Есть такая теория эксклюзивных бинарностей.

— Начинается…

— Да нет, все просто, как всегда. Идея в том, что, хотя абсолютных оппозиций уже нет, верха-низа нет, по жизни все равно тащит оппозиция, хотя и личная. У всех разная. У кого черное — белое, у кого природа — культура…

— Эспрессо — каппуччино.

— Точно. Система — личность… Но это устаревшая теория.

— Почему, Эльза?

— Как — почему? Бинарности вернулись. На двух самолетах.

Ближе к Сент-Эмильону дорога становится живописной до не могу. Ну, то есть обычный виноградный пейзаж, но организована местность этакими беспорядочно пересекающимися плоскостями разных оттенков зеленого, чему и дорога вторит: вниз-вверх-вбок. Въезжая в город, понимаешь, что окрестности подражают городской застройке, геометрической раскорячке игрушечных местных крыш. Мы оставляем машину на стоянке для туристов, средства передвижения которых шарахаются от Эльзиного монстробиля, как лилипуты от известно кого. «Это твоя машина?» — вдруг беспокоюсь я за Эльзино благосостояние. «Эта как раз Жерара. То есть уже непонятно чья. Зато все остальные на меня записаны». — «Ну, хоть шерсти клок». — «Жену нельзя полностью наследства лишить. А ты говоришь так, будто Воскресший Самец уже на улицу меня выгнал. В ночной сорочке». — «Мне та нравится, коришневая, у которой края будто подпалены». — «Это Бекар подарил». — «Блин… Намек на Неопалимую Купину? Сейчас Самец как инсценирует нам изгнание из Рая…» — «Хватит, может быть, каркать?» — «Извини, шучу… Не бойся, Эльза, он очень доброжелательно с нами разговаривал…» — «Ладно… Не забывай, остальные не должны знать, что это не Жерар…»

Я вспомнил надпись на кассете, переданной нам Буклями: «Идеальный Самец возвращается»: — крепкими буквами, синим фломастером.

К убежищу Фальшивого Брата, устроенному в бывшей каменоломне, подымаемся по узкой, в полтора человека, и рекордно крутой улочке. Чуть выше нас карабкается по булыжникам как маленький паучок скрюкоряченный человек. Это Пьер — тоже заинтересованное почему-то лицо. С четвертым и последним заинтересованным — это Фиолетовые Букли — мы встречаемся у самой уже цели. У дюжей двери, спеленутой скобами красного металла. Оч. хор. смотрится на двери и тень от кованого фонаря. Рядом с тенью — номер адреса, который старушка сравнивает с закорюкой на своем клочке.

Дверь отворится ровно в 13:13. Через две минуты. Гребенка кипарисов над щербатой каменной кладкой. Солнце пасется в зелени, отдраивает до белизны стену каменоломни. Так Эльза тянула разговор с садовником, как я последний взгляд перед Решительным Визитом. Воздух густой, сладкий, липкий. Кипарисы плавно синеют, солнце — оранжевеет и сгущается, как на сковороде. Два развалистых голубя неторопливо начинают спуск по улице-горке и синхронно становятся натужно-багровыми. Сорванец на велосипеде пронесся мимо, приветливо звякнув звонком. Веселый мальчик, улыбается во весь рот, но мне кажется, что за поворотом скрывается притороченный к седлу маленький мертвец. Цвета с каждой секундой изменяют первоисточнику — солнце уже стало платиновым, а фонарь на стене и вовсе медузно-прозрачным. Дверь скрипит. Пора. Пелетон уже нырнул в проем. Оттуда пахнет перебродившей влагой.

Круглый зал с грубыми каменными стенами, пещерного такого вида. В центре большой ковер. По одну его сторону — четыре стульчика переносного-садового типа: очевидно, для заинтересованных лиц. По другую — внушительный деревянный стул. Никого нет.

Десяток серебристых лучей ослепили, ударили из стен-потолка, вспыхнули один за одним, строго через секунду: вот я: а вот я: а вот я. Лучи тонкие и толстые, длинные и короткие, резко обрывающиеся с тихим шипением. Сумрак, сначала порубанный на неровные кособокие куски, таял по мере распушения света, и уже через несколько секунд мы тонули в мягком молочном дыму, полном блесток, фонтанирующих искрами точек, чья концентрация возрастала в тех узлах, где лучи перебивали друг друга. Похожий оттенок я получаю при сильном давлении на глазные яблоки, но там цвет надвигается извне, из холодного космоса, а здесь он окутывал нас, как туман. Сложно сказать, сколько продолжалась эта феерия. Пока она длилась, казалось, что проходит вечность за вечностью, а когда она схлынула — вдруг, словно и не было, — стало ясно, что прошла, ну, может, минута…

Лучи свернулись столь же стремительно, как и выпростались, попрятались по своим щелям, а по углам зала включилось несколько неярких светильников. На деревянном стуле восседал Мертвый Муж. Наконец-то я увидал своего героя. Он мне представлялся совсем другим: четкого, активного абриса, пульсирующим энергиями. Перед нами сидел согбенный, усталый человек с опущенными плечами. По тому, что я успел узнать про братьев, человек походил скорее на Жерара. Но в помещении были люди, знавшие братьев лучше меня…

— Господи. Это вы, мсье… — Фиолетовые Букли всплеснули руками и назвали человека именем Идеального Самца.

Эльза вздрогнула. Было от чего. Она несколько лет не могла узнать своего мужа, а Букли узнали сразу.

— Вы ошибаетесь, — молвил Бывший Идеальный скриплым, болезненным голосом. — Мой младший брат, увы, давно в могиле. Я понимаю, вас сбил с толку мой аттракцион… Все в порядке, вы на Земле, и это был не конец света. Согласитесь, я не мог не похвастаться… Человек, который рассчитывал систему отверстий и пропилов, уже умер, и остались считанные единицы помещений, в которых он воплотил свою идею Храма Света… В камне проделано больше тысячи отверстий разной формы и глубины. И каждый день ровно в 13:13 я имею счастье любоваться волшебным зрелищем. Поверите ли, двух одинаковых не бывает…

— Удивительно! Вы так похожи на Самца, — грустно сказали Фиолетовые Букли.

— Что же, я рад, что меня можно путать… Вы знаете, я собираюсь стать Сент-Эмильонским привидением… Я чувствую, что жить мне осталось не слишком долго, и пора подумать о памяти в поколениях… Желать славы — гордыня, но я придумал, как примирить суетное с несуетным. Остаться в веках, но не под своим именем, а строчкой в летописи, скользящими следами в газетах, блаженным испугом горожанина, которому я встречусь на рассвете в виде человека и, пока он будет проходить мимо, растаю у него на глазах, разоткусь в воздух…

— Есть всякая такая техника, — неожиданно бойко заговорил Пьер, — есть плащи: поглощают свет, и ты изчезаешь на глазах… Дорогие очень, правда, только лучшие фокусники в них работают. Есть и другие всякие механизмы.

— Что же, раз вы сами об этом заговорили, то и я возьму быка за рога. У меня не слишком много сил, долго разговаривать я не смогу, поэтому… Не буду терять времени. Я предлагаю вам работу, Пьер. Вы поможете мне раскрутить легенду о Сент-Эмильонском привидении. Конечно, я буду пугать ночами прохожих, но, к сожалению, ночью в Сент-Эмильоне немного прохожих… Конечно, я буду бить стекла в домах, поджигать зерно, выливать вино, но нужны и публичные акции при свете дня. Думаю, вдвоем мы придумаем сногсшибательные эффекты. Работа будет щедро оплачена…

— Можно попробовать, — деловито кивнул Пьер. — Если бы купить такой препарат, только очень дорогой, — замутитель воздуха. Если артисту нужно изобразить рядом с собой призрака, он незаметно рассыпает пригоршню порошка, и на несколько секунд воздух на этом месте мутнеет так…

Эльза глянула на Пьера с некоторым неудовольствием. Похоже, старик становится главным спецом по уличным эвентам в нашем департаменте. То есть в их департаменте.

— Так вот кому я отправляла свои отчеты! — воскликнули Букли. — Извините, Пьер, я вас перебила… Только подумайте: я несколько лет писала в голубых тетрадках об аркашонской жизни, отправляла их по таинственному адресу, а в награду библиотека получала неизвестно откуда старинные книги, драгоценные инкунабулы… Я почистила страницы гусиными перьями, поместила книги в бархатные футляры — если вы заскочите взглянуть, вы не будете разочарованы! Я рада, что это все от вас! Это восхитительно! Знаете, мне временами чудилось, что ваш младший брат жив, что это я с ним в переписке…