Хотя неопытный взгляд вряд ли подметил бы что-то неладное, для Трабшо все было как на ладони. Ему не просто показалось, будто он что-то заметил, нет, он безоговорочно заметил, что актер на мгновение чуть испуганно покраснел. Найт, бесспорно, узнал Колверта, и именно это узнавание и заставило его — используя слово Коры — «выдать».

Но вот узнал ли Колверт Найта? Это не выглядело столь же очевидным, когда молодой инспектор начал разговор с вежливо нейтрального, почти подобострастного захода.

— Я хочу горячо поблагодарить вас, мистер Найт, за согласие прийти сюда, а также заверить вас, что я собираюсь как можно меньше злоупотреблять вашим драгоценным временем в той мере, в какой это зависит от меня. Мне просто хотелось бы с вашего разрешения задать вам несколько вопросов об ужасном случае, имевшем место здесь вчера днем. Вы ведь не возражаете?

Неловко поерзав на стуле, Найт вдруг, заметно повосковев лицом, попытался закурить сигарету без намека на то изящество, какого ждешь от элегантного кумира серебристого экрана.

— Ничуть, ничуть. Я… я всецело в вашем распоряжении.

— Отлично. Ну, мне, собственно, не требуется спрашивать вас, кто вы и так далее. Человеку, столь знаменитому, как говорится, нет нужды называть себя. И мы перейдем прямо к… — Он не завершил фразу. — Послушайте, сэр, а мы не встречались прежде, вы и я? Я понимаю, мне следовало бы помнить, и тем не менее…

Найт прикусил нижнюю губу, но настолько украдкой, что опять-таки движение это было замечено одним только Трабшо, которого долгие годы практики научили вечно быть начеку, чтобы улавливать такие вот незаметные для других симптомы.

Однако, придя к выводу, что было бы и бессмысленно, и контрпродуктивно скрывать правду, актер ответил отрывисто:

— Да, инспектор, вы совершенно правы. Мы уже встречались.

— При исполнении моих служебных обязанностей, не так ли?

— Да, верно.

— Теперь припоминаю. Причина, почему я не сразу припомнил, где и когда мы встречались, заключается в том, что тогда вы носили другую фамилию. Я прав?

— Да.

— Вы не откажетесь сказать мне, под какой фамилией вас арестовали?

Найт, как до него Хенуэй, опасливо взглянул на романистку и старшего инспектора.

— Нет нужды беспокоиться, сэр, — сказал Колверт. — Все, что мы услышим, останется в этих четырех стенах. Ни гу-гу — если, разумеется, не выяснится, что это как-то связано с расследуемым делом.

— Спасибо, — сказал Найт, стараясь совладать со своими нервами. — Произошло это примерно полтора года назад. В День BE — виктории в Европе, или День ВБ, как, по-моему, назвал его в честь известных заболеваний какой-то остряк. Меня арестовали два констебля на Лейчестер-сквер за… — он снова заколебался, прежде чем ринуться в объяснение очертя голову, — за домогательства в общественном туалете. Молодой… молодой джентльмен, с которым я, думалось мне, вел приятный и… э… многообещающий разговор, оказался — как вам известно, инспектор — полицейским в штатском. Должен сказать, что, на мой взгляд, это было некоторым перегибом полицейского долга, да еще в такой радостный праздничный день.

— Ну, конечно, мне жаль, что вы на это так смотрите, сэр, но для меня это было просто заданием, как всякое другое. Наша работа, в конце-то концов, заключается в том, чтобы оберегать людей от таких вот… — сказал Колверт. — Но продолжайте.

— Как я сказал, меня арестовали на Лейчестер-сквер и доставили в полицейский участок на Боу-стрит. К счастью, сержант там меня не узнал, и я смог назвать другую фамилию…

Колверт перебил его:

— Я поражен тем, как вы, не моргнув глазом, признаетесь в этом, мистер Найт. Вы же серьезнейшим образом нарушили закон.

— Вы не понимаете, инспектор. «Гарет Найт» — мой профессиональный псевдоним. По очевидной причине — иными словами, моя карьера была бы кончена, пронюхай пресса про этот арест, — я назвал мою настоящую фамилию.

— А именно?

Щеки Найта напряглись: казалось, произнести свое настоящее имя ему хотелось даже меньше, чем говорить о нарушении закона, которое он совершил.

— Коллеано. Луиджи Коллеано.

— Так-так, — сказал Колверт. — Луиджи Коллеано? Звучит не совсем, как Гарет Найт, верно? Значит, вы итальянец?

— Собственно говоря, я родился в Борнемуте. Мой отец, который эмигрировал перед Первой войной зарабатывал на жизнь, продавая мороженое и лимонад на набережной.

— A-а. Все вполне респектабельно, осмелюсь сказать. Но, э, разве вы, кроме того, не выглядели иначе?

— Я сбрил усы по случаю праздника. И был в очках. — Заметив на лице Колверта легкое неодобрение, он добавил: — Ничего преступного, по-моему?

— Я этого не говорил, сэр, отнюдь нет. Если не ошибаюсь, вас отправили в Уормвуд-Скрабс, верно?

— Три месяца каторжных работ. Во внимание были приняты мои военные заслуги. В Битве за Англию я был летчиком-истребителем. Сбил четыре «Мессершмита» и один «Дорнье». Награжден орденом «За боевые заслуги».

— Всего три месяца, э? — сказал Колверт. — Ну, мистер Найт, право не думаю, что у вас есть так уж много оснований, чтобы жаловаться. Могли получить два года, знаете ли.

— Да, конечно, — сухо согласился Найт. — Главное, в газеты это не попало, и моя репутация была спасена.

— Самому вам, возможно, хочется смотреть на это так. Для нас же, полиции, главное, конечно, то, что вы уплатили свой долг обществу. А потому не будем больше об этом. Перейдем к делу. Насколько понимаю, вы играли с Корой Резерфорд непосредственно перед тем, как она умерла?

— Совершенно верно. Мы вместе играли в нашем большом эпизоде.

— И какова была ваша реакция, ваша первая реакция, когда она упала?

— Моя первая реакция? Если быть абсолютно честным с вами — ужасно, что приходится говорить такое, — но первой моей мыслью было, что она выцентривается.

— Выцентривается? — сказал озадаченный Колверт. — По-моему, я этого слова не знаю.

— Это то, что французы называют «перетягиванием одеяла на свою сторону кровати», — объяснила Эвадна. — Верно, мистер Найт?

Найт повернулся лицом к ней.

— Да. Миссис…

— Мисс. Мисс Эвадна Маунт.

— Мисс Маунт. Да, я сказал бы, это очень точно выражает его смысл. — И снова повернулся к Колверту: — Это слово означает попытку отодвинуть партнера на задний план. И я теперь краснею, вспоминая, но, прежде чем я осознал, что случилось нечто смертельно серьезное, я подумал, будто Кора устроила нечто подобное.

— Значит, вы ее недолюбливали, так? — прищучила его романистка.

— Кору? Вовсе нет, — ответил он с выражением удивления. — Не стану притворяться, будто она никогда не заставляла меня скрипеть зубами своими истериками и траляляями, а особенно хроническим опаздыванием — не выношу непунктуальности, — но нет, в глубине души я питал к Коре теплое чувство.

Это признание слегка ошарашило Эвадну.

— Да? — сказала она, даже более удивленная ответом Найта, чем он был ее вопросом.

— Да, именно. Не могу сказать, что знал ее так уж близко, но, понимаете, за годы и годы мы случайно встречались в «Плюще», в «Капризе» и так далее.

— Насколько я понимаю, профессионально работать с ней вам не приходилось? — осведомился Колверт.

— Нет, приходилось. Один раз. В тысяча девятьсот тридцатом. Или в тридцать первом? Мы вместе играли на театральной сцене.

— Неужели? — заметила Эвадна. — Кора мне никогда про это не упоминала.

— Ну, я ее не виню. Не то, чем кому-нибудь хотелось бы похвастать. Пьеса Юджина О’Нила, но решительно одна из его слабейших. «Орфей Шморфей». Адаптировано с французского — Жан Кокто, понимаете. Накрылась после пяти спектаклей. Ровно на пять больше, чем следовало бы, по-моему. О’Нил никогда не отличался воздушностью.

— Но Кора? — не отступала романистка. — Вы говорите, что она вам по-настоящему нравилась?

— Ну да. В общем и целом. Безусловно, когда я познакомился с ней лет пятнадцать назад, она была несравненной. Незабываемо ослепительной и наделенной особым обаянием. Не только на сцене, но и в жизни. Одна из тех актрис, кому не нужны огни рампы или софиты. Она не поглощала свет, а, казалось, сама его излучала.